Комната на чердаке - Василевская Ванда Львовна (книги бесплатно .TXT) 📗
— Про Али-Бабу знаешь? — спрашивают его.
— Про Али-Бабу тоже… А недавно я читал про диких гусей и как один мальчик летал с ними… — робко говорит Хаимок.
Детские глаза загораются любопытством. Здесь, на дворе, единственной книжкой был старый календарь. Но в самом интересном рассказе не хватало последней странички, и никак нельзя было узнать, чем он кончается. А этот Хаимок, подумайте, говорит, что читает много книжек!
Анка кладет руку на плечо мальчика. Это как будто придает ему храбрости. Он чувствует себя в безопасности.
— И еще… я могу сделать солнечные часы… Только это не сейчас… это в полдень надо делать, когда есть солнце.
— И можешь узнать, который час? Какие часы? — расспрашивают Генек и Сташек, те двое, которые раньше больше всех дразнили Хаимка.
— Увидите завтра, — говорит Анка, — а теперь играйте, не все же вам бегать. Можете играть в краски или в золотой шар…
Игр много. Анка уходит наверх. Хаимок остается с детьми. Сначала он — красная краска, потом он держит золотой шар. А потом задает детям смешные загадки. На дворе уже не так шумно, а игры все интереснее…
Адась возвращается домой довольный.
— Знаешь, он нам рассказывал про мальчика, которого карлик превратил в карлика. И знаешь, он нам рассказывал про диких гусей и про гусака, который улетел с ними, — знаешь, такой домашний гусь. Еще он нам рассказывал про таких ворон и еще рассказывал про лисиц, знаешь?
У Адася горят щеки, так все это было интересно.
— А завтра он нам сделает солнечные часы. И мы всегда будем знать, который час. И он сказал, что Генек всегда бил его, а он на него не сердится, и часы будут всех и Генека тоже.
Анка улыбается. Малыш в увлечении размахивает руками. Он ужасно взволнован. Даже Игнась поднял голову от книги и слушает.
Вечером, когда Адась уже спит, раздается стук в дверь. Это сапожник, отец Хаимка, принес сапоги Игнася. Он прибил к ним подметки.
— Сколько вам следует? — спрашивает Анка.
— Сколько следует? — Сапожник стоит на пороге и смотрит красными, воспаленными глазами на Анку. — Ничего не следует. И я хотел вас, панна Анка, поблагодарить за моего мальчика.
Анка краснеет.
— Почему же… Что же тут…
Сгорбленный сапожник покачивает головой.
— Я так огорчался, так огорчался! Он у меня больной, слабенький такой. И всегда ему хочется во двор, к детям. Так дети его дразнили. Этот Генек дворника бил его, и они не хотели с ним играть. Так он приходил домой и плакал, почему они не хотят с ним играть. А сегодня пришел такой веселый: он весь вечер играл с детьми.
— Так и должно быть, — говорит в смущении Анка.
— Должно быть, должно быть, — повторяет сапожник, — а не было. Только сегодня.
— И Хаимок любит играть, — прибавляет Анка.
— А почему ему не играть? Он хороший мальчик, послушный мальчик, а они его так дразнили…
Анка стоит и не знает, что еще сказать этому сгорбленному, печальному человеку.
— Спасибо вам, панна Анка, за моего мальчика. Теперь совсем по-другому будет, когда он может погулять по двору. А то раньше он все в комнате, а у нас тесно и кожей воняет. И он от этого кашлял все больше и больше. Так если вам, панна Анка, надо будет для себя или для брата подметки поставить, так я поставлю. Ведь и вам, панна Анка, тоже ведь нелегко, — говорит сапожник, оглядывая комнатку. — Так я уж пойду. И еще раз спасибо вам за моего мальчика.
— Не за что, — тихо говорит Анка.
— Ой-ой, — качает головой сапожник, — есть за что, и еще как! Это только так говорится: все люди — братья. А ребята всегда дразнили моего мальчика: «Жид, жид!» А вы, панна Анка, объяснили им, так теперь они с ним играют и видят, что он такой же, как все, и сказки знает, и играть умеет…
Сапожник ушел. Анка улыбнулась. Как хорошо, что маленький Хаимок не будет больше одиноко стоять у стены сарая, отверженный! Потому что ведь в самом деле все люди — братья.
«А кто сказал это же так недавно, до сапожника?» — подумала она. Слова о братстве людей прозвучали в ее ушах, как что-то очень знакомое. И только немного спустя она вспомнила свои недавние размышления, все передуманное в то время, когда она была в таком отчаянии, а люди спасли ее и когда благодаря их помощи Адась не остался калекой, а стал опять здоровым, веселым мальчиком.
Глава VII
Б А Б У Ш К А
К А Л И Н О В С К А Я
— Что же это будет с Калиновской? — огорченно восклицает на лестнице пани Тобяк, держа, по своему обыкновению, руки под синим полосатым передником.
— А что случилось? — удивляется толстая булочница Матильда.
— Так вы ничего не знаете? Дочку-то отвезли в больницу, ребят забрали родственники куда-то на Долгую улицу, а старуха осталась одна как перст! Она ведь и с кровати-то встать не может. Как же она жить будет?
Матильда только тяжело вздыхает.
— Если бы у меня было время, я бы забежала к ней, прибрала б маленько, да где уж, еле-еле со своими делами управишься, как придешь с этой стирки…
Голоса соседок умолкают. Зося долго стоит на лестнице. Слова пани Тобяк звучат в ее ушах.
Да, в самом деле, ведь тогда, во время пожара, от которого у Зоси и сейчас еще розовые рубцы на руках, старушка на четвереньках подползла к печке. Целые дни она проводит в постели. Что же будет теперь?
Зося тихонько подходит к закрытой двери и стучится.
— Войдите, — отвечает знакомый голос.
Зося входит. Да, бабушка Калиновская лежит в постели. Из-под темного, завязанного под подбородком платочка выбиваются пряди седых волос. На старом одеяле лежат сморщенные маленькие руки.
— А, это ты, Зося! Подойди, подойди, детка! Что там у вас слышно?
Зося рассказывает ей про Анку, про Адася, про то, как хорошо учится Игнась, и в то же время осматривается вокруг. Грязно тут, уныло, совсем не так, как у них в комнатке. Их комнатка маленькая, но такая славная и чистенькая.
За печкой стоит ведро с углем, но в комнате, видно, давно не топлено. Ужасно холодно.
Калиновская слабо протестует, когда Зося принимается топить. Но потом лежит уже совсем тихо и смотрит, как Зося хлопочет у печки.
— Видишь ли, Маня моя заболела, и я лежу здесь одна-одинешенька…
— Я тут у вас приберу. Сразу станет лучше. На обед тоже надо что-нибудь сварить.
Так это началось. Вечером Зося рассказывает Анке про Калиновскую.
— Это хорошо, — говорит Анка. — Обед ты сможешь варить вместе с нашим, а потом относить ей. Меньше будет хлопот. Отдельно готовить — больше уйдет, а так она при нас прокормится.
Зося рада. На следующий день она забирает с собою Адася. На улице так холодно, что во дворе играть нельзя.
И вот — как странно! — оказывается, бабушка Калиновская тоже приехала из деревни, как мама.
— Милая ты моя, да ведь все сюда из деревни когда-то приехали искать лучшей доли, — объясняет ей Калиновская.
Адасю хочется спросить, нашла ли Калиновская лучшую долю. Но Зося во-время дергает его за рукав.
И еще оказывается, что бабушка Калиновская очень любит детей и что она знает много интересных сказок и веселится и смеется вместе с Адасем.
Старушка сидит, опершись на подушку, Адась — около нее на стуле.
— А ну-ка, Адась, скажи, что это такое: в лесу росло, листьями трясло, в село попало — заиграло?
Адась думает, думает. Наконец, торжествующе вскрикивает:
— Корова!
Калиновская тихонько смеется тоненьким смешком.
— Это корова-то в лесу росла?
— Дерево!
— Ну, дерево-то ведь не заиграло в селе!
Адась не может отгадать.
— Да контрабас же!
— Что за контрабас?
Старушка перестает смеяться.
— Правда, где ты мог видеть в городе контрабас? А в деревне на нем музыканты на свадьбах играют.
Так обыкновенно заканчиваются разговоры с Адасем.
Старушка Калиновская вздыхает. И Зося знает — она тоскует по деревне, так же как тосковала мама.
Но вот Калиновская устраивается поудобнее на постели и начинает другое. Зося всегда с нетерпением ждет этих рассказов. Старушка многое-многое помнит. Каждый год, каждый месяц, каждый день, прожитый за ее долгую жизнь, развертывается в рассказах старой женщины, как ниточка из клубка. И ниточка эта не одного цвета — то она тянется серая и печальная, то засверкает вдруг всеми цветами. И Зосе кажется странным, как это один человек мог пережить так много.