Я еду на верблюде - Василевская Галина Онуфриевна (читать книги .txt) 📗
Смерти голодные люди не боялись, а вечного проклятья испугались. Перестали они убивать и поедать ибисов, а начали поклоняться им.
«Ушебти»
Папа сдержал слово. Обедали мы в отеле Мена Хауз, который находится у подножия больших пирамид. Этот отель арабы считают самым шикарным и самым экзотическим, потому что нигде во всем мире нет другого такого отеля, который бы находился в пустыне. Пусть себе считают. Для меня главное, что еще раз увижу пирамиды.
В отеле нам рассказали, что во время последней мировой войны здесь находился штаб английской ближневосточной армии, и именно здесь встречались Рузвельт и Черчиль.
Меня те встречи не интересуют. Меня теперь больше интересует то, что происходило тысячи лет назад. Из всех наук, какие есть на свете, самой интересной мне теперь кажется археология. Хоть сегодня я готов взять в руки лопату и копать, копать, не обращая внимание на жару, чтобы откопать засыпанный город или найти еще что-нибудь, чего еще никто никогда не находил.
Мы ели протертый суп, в котором не плавало ни единой крупинки, потом мясо, нарезанное тонкими ломтиками и политое каким-то необычным соусом.
— Тебе нравится мясо? — спросил у меня папа.
— Мясо как мясо, — безразлично ответил я, глядя в окно на пирамиды.
— Это мясо верблюда.
— Ты нарочно заказал?
— Дома же ты никогда такого не попробуешь, — улыбнулся папа.
После его слов у меня совсем пропадает аппетит. Я отодвигаю в сторону тарелку и начинаю жевать желтые финики и запивать их водой с апельсиновым соком. Вообще финики я не очень люблю, но эти — не сушеные — ароматные и вкусные.
Я жую финики и думаю про пирамиды, про Мемфис, про священных быков. Никогда не поверил бы, если б кто-нибудь дома сказал, что буду думать про каких-то там быков. А вот думаю. Я вспомнил, что в кармане моем лежит маленькая фигурка, которую папа купил в Мемфисе. Достал ее, начал разглядывать. Фигурка напоминает запеленатую куклу с мужским лицом и длинной узкой бородой. Она сделана из серого пористого камня, и кажется, будто пролежала в земле много столетий.
— Ушебти, — сказал араб, когда продавал.
Что такое «ушебти», я не знаю. Разглядываю фигурку и думаю, что, наверное, это какой-нибудь талисман, если с такой гордостью произносил это слово продавец.
— Это талисман? — спрашиваю я у папы.
— Не совсем, — отвечает он. — Может, кто и считает «ушебти» теперь талисманом, а вообще это фигурка — ответчица.
Я не знаю, что такое «ответчица», и папа рассказывает мне о том, что сам вычитал в книжках.
Когда умирал фараон — бог на земле, — никто не говорил даже, что он умер, а говорили — «ушел в горизонт». И вот на том свете, который находится где-то «в горизонте» царствует бог мертвых Осирис. Там такая же жизнь, как на земле, только вечная. И там есть поля, которые надо обрабатывать. И там выращивают урожаи. Но, чтобы обработать поле и вырастить урожай, и там надо трудиться.
И когда Осирис, забыв или проглядев, что перед ним фараон — это значит, тоже бог, — вдруг прикажет ему идти работать, тогда фараон вместо себя пошлет на работу «ушебти», фигурку-ответчицу, которых положили в гробницу великое множество. У каждой фигурки его лицо, лицо фараона.
Прикажет Осирис землю копать — есть «ушебти» с лопатой. Прикажет воду носить — наготове «ушебти» с ведрами. Когда-то фигурки вырезали из дерева ушебти. Поэтому их так и назвали. Потом фигурки стали вытачивать из камня, а название «ушебти» так и осталось.
А еще раньше, когда не были придуманы «ушебти», мертвый фараон забирал с собой в «вечную жизнь» рабов. Их убивали.
«Хорошо, что придумали «ушебти», — думаю я, мне жалко людей, которых убивали только потому, что умер их властелин.
Так вот что такое «ушебти». И вот почему папа сразу купил фигурку, как только увидел ее. Он знал, что она означает. Конечно, наша «ушебти» не была в гробнице фараона. Ее сделали теперь. Но ничего. У меня есть «ушебти», и я знаю, что это такое.
«Чистим-блистим»
В тот день туристы, к которым мы присоединились, больше никуда не собирались идти, и мы поехали в гостиницу, предварительно договорившись, что завтра утром встретимся с ними возле Каирского музея.
Мы приняли холодный душ.
— Если ты не ляжешь отдохнуть, я не пойду с тобой гулять по Каиру, — сказал папа.
Что мне оставалось делать? Пришлось лечь.
На стене висел ящик, похожий на радиоприемник.
Это конденшен. Он подает в комнату охлажденный воздух. Конденшен был включен, и из него веял легкий ветерок.
Я нажал другую кнопку. Подул холодный ветер.
— Замерзнешь, — сказал папа.
— Хм, — не поверил я. — В Африке — и замерзну!
Я лег так, чтобы ветер дул мне в лицо, и закрыл глаза.
— Как хочешь, — сказал папа и прилег на своей кровати.
Я вспомнил школу, моего друга Витьку, попробовал представить себе, что он сейчас мог бы делать. В одном я был уверен — он не лежит в постели, не отдыхает.
Я лежал и думал, что как раз в эту минуту, когда я валяюсь в постели, на улице, возможно, происходят какие-то важные события. А я их не увижу. Может, по улице пройдет, нет, не пройдет, промчится на легкой колеснице… древний фараон. Египет — страна сказки. Тут все может случится, как в сказке. Мальчишки, конечно, побегут за ним следом. Взрослые окаменеют от неожиданности. И всюду: на улицах, в домах — будут одни каменные статуи. Статуя бежит, статуя спорит с соседкой, статуя молится…
А что, если бы я вдруг стал фараоном? Мчался бы я в колеснице по городу или несли бы меня рабы на высоких носилках под шелковым балдахином, а вокруг меня стояли бы рабы с опахалами и махали, махали, чтобы мне не было жарко… Нет, рабов я не хочу. Я бы сам махал опахалом, как веером…
Снова я стал думать о чем-то не о том. Это у меня привычка такая с детства. Как начну фантазировать, так заберусь в такие дебри, что забуду с чего и начинал.
Мне стало холодно. Я уже думал, что не выдержу и сдамся: совсем выключу конденшен. Но тут с улицы донесся крик и звон меди. Может, в Каире так сзывают на цирковое представление? Я хотел спросить у папы — папа спал.
Тогда я подумал, что ничего не случится, если на несколько минут выйду на улицу, погляжу, что там происходит, и сразу же вернусь обратно.
«Что я, в конце концов, маленький?» — подзадоривал я самого себя, уже идя по коридору отеля.
У стен длинного коридора, как в музее, стояли рыцари в доспехах и держали в руках копья. А в конце коридора во всю стену было зеркало. В нем я увидел курносого мальчишку с белыми волосами, который с решительным видом шагал мне навстречу.
Через минуту я был на улице, на набережной Нила. Под окнами нашего отеля стоял человек с большим медным кувшином. В другой руке он держал медную кружку, которой ударял по кувшину. Никто к нему не подходил, никто ни о чем не спрашивал. Человек постоял, заглянул в кувшин, тот, наверное, был почти пуст, потому что человек спустился к реке, зачерпнул в кувшин воду, потом снова поднялся на улицу и начал предлагать ее прохожим. Кое-кто останавливался, пил, давал за воду монету и шел дальше.
Продавец увидел, что я смотрю на него, подошел и протянул кружку. Я покачал головой, мол, не хочу пить. Тогда он показал рукой на отель, из которого я только что вышел, предлагая пойти вместе с ним. Я понял, что он хочет, чтобы я взял деньги, думая, что у меня нечем заплатить.
У меня действительно не было с собой денег. Но если б даже и были, я не стал бы пить грязную воду из реки. Ведь я видел, где он брал. Но продавец не отходил от меня, а идти в отель я не мог, потому что боялся, что он пойдет за мной. И я пошел по набережной. Араб шел следом. Может, он просто решил идти в эту сторону, потому что впереди зазеленели деревья, и, значит, там была тень. А где тень, там не так жарко.
Набережная тянется через весь город. Нил делит его на две части. Я подошел к высокой развесистой пальме. Под пальмой спит египтянин, спит, наверное, давно, потому что солнце повернуло и уже светит ему в лицо. Человек открыл глаза, оглянулся, поискал, куда убежала тень, переполз за ней следом и снова захрапел.
