Бабушка, будь моей дочкой! - Котовщикова Аделаида Александровна (книги хорошего качества .TXT) 📗
Маруся Гордеева презрительно прищурилась:
— Ничего себе дежурная — рыбок на пол роняет!
И вдруг всегда тихая Инна сказала громко и решительно:
— Она же не нарочно! Совсем не нарочно! Нечаянно она! Тане этого вуалехвостика, может, больше всех жалко! Разве она хотела? — От сочувствия к Тане у Инны и у самой в широко открытых глазах слёзы блестят.
Глянула на неё Таня, и стыдно ей стало: «А я-то Инночку обидела вместе с Марусей, от себя отогнала!»
— Вот что, ребятки! — сказала Елена Демьяновна. — Конечно, Таня поступила неладно. Знает ведь, что вынимать рыбок из воды нельзя. Но то, что вуалехвостик выскользнул у неё из рук, это — несчастный случай. Инночка Журавлёва права: конечно, Таня не хотела принести рыбке вред, совсем не хотела. Вину свою она тяжело переживает. А вот что Таня призналась в своём проступке, это очень хорошо. Она нашла в себе мужество сказать правду. Молодец! Всем, ребята, нужно быть честными и смелыми. Помните об этом! А сейчас я раздам тетрадки и краски и будем рисовать, кто что захочет. Пойди, Таня, умойся хорошенько!
По дороге из умывальной Таня подошла к Инне и зашептала ей на ухо:
— Прости меня, Инночка! Дурацкое платье у Марусиной куклы, подумаешь! Мы с тобой тоже научимся и своим куклам ещё лучше платья сошьём, правда?
— Конечно, — ответила Инна, рисуя кота в сапогах.
Села и Таня за столик. И чувствует, будто с неё что-то тяжёлое сняли — гораздо легче дышится, чем когда в детсад пришла.
МИЛИЦЕЙСКАЯ ОВЧАРКА
В воскресенье после обеда Таня с Инной гуляли во дворе.
Всё вокруг было белое-пребелое. И мягкое. Таня в этом убеждалась всякий раз, как сваливалась в сугроб. Кто-нибудь её туда толкал или сама падала на спину и с минуту лежала, как на пуховой перине. Потом вскакивала и вслед за другими ребятами влезала в ракету. Влезала по лесенке, а скатывалась с жестяной горки на ногах, присев на корточки.
Ребята толпились вокруг ракеты. И возле качелей тоже. Тане с Инной надоело ждать своей очереди, и они выкопали в сугробе пещерку для Инниной куклы. Сверху налепили стены и башни, получился дворец. Инна копала лопаткой, а Таня просто руками: взять лопатку позабыла. Рукавички у Тани промокли, в рукава шубки набился снег.
А тут ещё и сверху снег повалил крупными хлопьями. Таня ртом ловила снежинки.
Инна огляделась по сторонам:
— Почти все ушли. От снегопада сбежали. Знаешь что, пойдём к Свете Петуховой в гости. Она сколько раз звала.
Уговаривать Таню не пришлось: со всех ног помчалась к Светиному подъезду. Инна за ней.
У Светы, кроме неё самой, дома была только бабушка, старенькая-престаренькая. Немножко она поворчала: кучки снега высыпались из сапог на пол в передней. Бабушка вытирала лужи. Мокрые носки девочки побросали под вешалкой и в одних колготках побежали в комнату.
Света обрадовалась. Стали играть в дочки-матери. У Светы и Инны дочками были куклы. А Таня взяла себе в дети мягкого лисёнка, резинового пингвина и… котёнка Севку. Один сыночек был у неё по-настоящему живой. Другие тоже были живые, но всё-таки — понарошку.
Пушистый сыночек Севка оказался очень бегучий, без конца удирал. Заботливой маме-Тане приходилось его ловить, легонько шлёпать, ласкать, уговаривать, заворачивать в подол. Из этой завёртки потешно торчали Севкины ушки и усы. Ушки прижимались к голове, а усы шевелились.
Девочки так веселились, что не слышали звонка.
Совершенно для них неожиданно в дверях комнаты возникла… Танина мама! В шапке и в шубке, лицо раскраснелось, испуганное и всё в слезах. Позади мамы возвышался Танин папа. У папы лицо тоже было мокрое, но не от слёз, а от растаявшего снега. И очень-очень сердитое.
Все три девочки с изумлением смотрели на Таниных родителей.
— Марш домой! — хрипло произнёс папа. — Бессовестная!
— Я ещё немножко поиграю… — попробовала поклянчить Таня, но сразу осеклась, такое необычно грозное стало у папы выражение.
Таня вскочила с ковра, на котором сидела. Севка выпрыгнул из её подола и унёсся хвост трубой. И уже нельзя было пуститься за ним в погоню.
В передней стало тесно: столько народу столпилось. Таня и Инна поспешно обувались и одевались. Света топталась возле них.
Бабушка Светы суетилась и охала:
— Я же не знала! Мне бы спросить, сказались ли? И ты, Светка, могла бы догадаться!
Когда Таня оделась, папа схватил её за руку и шлёпнул пониже спины.
— Фу, папка! — оскорблённо вскрикнула Таня.
— Это тебе аванс. Дома ещё получишь, — сквозь зубы буркнул папа.
— Да что я такого…
— До свиданья, будьте здоровы, извините! — Папа поклонился Светиной бабушке и за плечи выставил Таню на лестничную площадку.
Проводили Инну до дверей её квартиры и отправились домой. Во дворе было совсем темно. Только вокруг фонарей светились расплывчато, мерцали светлые круги. В кругах плясали снежинки.
— И когда темнота сделалась? — удивлялась Таня.
Мама нагнулась и — в который раз — поцеловала Таню в щёку. Таня потянулась и тоже маму поцеловала.
— Драть надо, а не расцеловывать, — пробормотал папа.
В квартире, не успев ещё и порог переступить, Таня очутилась в объятиях бабушки. Бабушка плакала и смеялась и прижимала к себе внучку. Таня, конечно, тоже расцеловала бабушку. Но почему надо без конца обниматься и целоваться, было ей невдомёк.
И вот Таня сидит на диване в обнимку с мамой. Папа — напротив, на стуле. Бабушка в кресле. В комнате сильно пахнет лекарствами.
— Ты знаешь, что тебе запрещено уходить со двора? — грозно спрашивает папа.
Таня кивает. Конечно, она знает, но…
— Я забыла…
— Мы искали тебя больше двух часов! У бабушки опять стало плохо с сердцем. Мама изревелась. Хотели уж в милицию заявлять.
— И тебя бы искала милицейская собака, — слабым голосом добавляет мама и прижимает к себе Таню.
Глаза у Тани широко раскрываются. Ей представляется, как сидит она на ковре с котёнком Севкой в подоле. И вдруг в дверь просовывается огромная овчаркина морда — где-то она уже такую видела, да, да, на юге… Как испугался бедный Севка! Он весь дрожит, шёрстка поднимается дыбом.
Таня закрывает Севку обеими руками. Немножко страшно и ей. Но зато как интересно!
— Милицейские собаки все овчарки, да, папа?
— Не о том думаешь, противный ребёнок! — гремит папа. — Хорошо, что бабушка у нас такая умница, сообразила, где живут твои девчонки. Мы трёх обошли, пока попали к Свете. Но сначала бегали по всем дворам, скверам и окрестным улицам!
— Как это — окрестным? — спрашивает Таня.
— Ксана! — восклицает папа. — У нашей дочери нет ни капли совести! Чуть всех не уморила и ни малейшего раскаяния не заметно. Это ты её избаловала.
— А по-моему, ты! — строптиво заявляет мама.
— Я же занят с утра до вечера! Когда мне её баловать?
— А я часто в командировках, меньше тебя её вижу!
— Я раскаиваюсь, раскаиваюсь! — испуганно кричит Таня. — Я больше не буду.
Наступает тишина. Родители смотрят на Таню.
— Чего ты не будешь? — спрашивает папа.
— Об овчарке жалеть не буду, что она за мной не пришла… — Лицо у папы становится не только возмущённым, но и каким-то странным, и Таня поспешно добавляет: — Ничего, ничего не буду! Только не ссорьтесь!
Бабушка усмехается и поднимается с кресла:
— Пойдём умываться. И ужином накормлю.
Таня лежит в постели. Бабушка присаживается на край, наклоняется и шепчет:
— Внученька, пойми, так поступать нельзя! Надо уважать старших.
— Не надо их пугать, это я поняла, — отвечает Таня. — Не пугать и значит уважать?
— Думать, думать о других, чтобы не сделать им плохо, не огорчить, не обидеть, вот что надо. А ты, когда убежала со двора, нарушила запрет, только о себе думала, о своём удовольствии. А про нас всех, про маму с папой, про меня, совсем позабыла…
