Седьмая симфония - Цинберг Тамара Сергеевна (серии книг читать бесплатно .txt) 📗
Катя молчала. А он знал не хуже ее, что это значит — остаться без печурки.
— Вот что, — сказал он. — Ты сходи в восемнадцатую квартиру, к Трифонову; это тут — со двора. Он делает печурки, так ты с ним уж договорись как-нибудь. Скажи, я послал. А на чердаке возьмешь доски; мы там переборки разобрали, так еще осталось немного. Поищи там в самом конце, я их толем прикрыл. Ну, вот тебе ключ. Смотри, не теряй, другого нету.
Катя взяла ключ, а он все еще стоял, хотя делать ему здесь уже было нечего. Потом он решительно пошел к дверям, но там еще раз остановился и, обернувшись, посмотрел на детей.
— Ну что ж, живите тут… сколько протянете, — проговорил он тихо.
И вот уже слышно, как со стуком захлопнулась за ним дверь. Словно очнувшись от этого звука, Катя подошла к креслу и, сняв газеты, со вздохом облегчения посадила в него Митю. Потом она сняла газеты и с другого кресла, положила на стол платок и книгу, стащила с головы шапку и опять, уже по-хозяйски, оглядела комнату.
— Ну, вот мы и дома! — сказала она.
12
Катя медленно шагала по крутым, грязным, выщербленным ступеням. Да она никогда не кончится, эта чертова лестница. Может, это уже чердак? Но это как раз и оказалась квартира 18.
Из-за двери слабо доносился звук пилы. Катя встала на цыпочки и с усилием дернула круглую ручку старого звонка. Слабый, дребезжащий звук задрожал там, внутри, — и замер.
Катя прислушалась. В наступившей тишине снова стал слышен звук пилы.
Она терпеливо ждала.
Наконец из-за двери раздался негромкий женский голос:
— Кто там?
— Мне к Трифонову, — сказала Катя, — меня управхоз послал.
Дверь медленно приоткрылась, и в образовавшейся темной щели Катя увидела внимательно уставившийся на нее глаз. Ей видна была только часть лица стоящей за дверью женщины — маленькой, с узким, недобрым лицом, закутанной в грязный шерстяной платок. Женщина молчала, подозрительно рассматривая Катю.
— Мне Трифонова надо видеть, — повторила Катя. — Дома он?
Ничего не отвечая, словно не расслышав ее слов, женщина продолжала рассматривать Катю. Потом она приоткрыла дверь немного шире и неохотно пропустила ее.
Катя нерешительно вошла в большую полутемную кухню.
Видно было, что этой кухней давно никто не пользуется, через нее только проходят. Большая, пустая, мертвая плита — странно подумать, что когда-то ее топили, что на ней варилась еда. Мертвая раковина, мертвый кран, из которого давно не идет вода. Нет ни табуреток, ни кухонного стола…
В углу у окна широкоплечий человек в ватнике и ушанке пилил кухонную полку. Он даже не взглянул на вошедшую девочку и медленно продолжал пилить, согнувшись и придерживая доску левой рукой.
— Это вы Трифонов, что ли? — спросила Катя, слегка оробев.
Человек в ватнике, по-прежнему не глядя на нее и не прекращая своей работы, проговорил негромко и равнодушно:
— Я Трифонов.
— Меня к вам управхоз прислал, — быстро заговорила Катя. — Мы в пятую квартиру въехали, из разбомбленного дома. Управхоз сказал, что вы делаете печурки. Там нет печурки, в этой квартире.
— Триста граммов, — негромко сказал Трифонов, все так же продолжая пилить.
Катя испуганно взглянула на него. Она отлично поняла смысл его слов, но все же переспросила упавшим голосом:
— Чего… триста граммов?
Трифонов молча продолжал пилить. Пила мерно двигалась, все глубже вгрызаясь в доску. Взад-вперед, взад-вперед. Жена Трифонова, стоя у пустой плиты, проговорила со злостью:
— Хлеба триста граммов! Чего…
— Нет у меня хлеба, — тихо сказала Катя.
— Ну и иди себе, если нет, — ответила женщина.
Катя подошла ближе к Трифонову.
— У меня нету хлеба, — повторила она, тихо, но раздельно и очень внятно произнося каждое слово. — Вы же сами понимаете, — где я его возьму? Мы не можем совсем не есть, у меня брат маленький. Я вам деньгами заплачу, вы скажите, сколько.
Она достала из внутреннего кармана старый мужской бумажник и вытащила из него деньги.
Трифонов, не глядя на нее, продолжал пилить.
Катя растерянно взглянула на его неподвижное, равнодушное, словно застывшее лицо.
Тогда он сказал:
— А на что они мне? Печку растапливать, что ли, твоими бумажками?
— Ну, иди, иди, — быстро сказала женщина. — Нечего тебе здесь делать. На деньги мы не продаем. Иди отсюдова.
— Не пойду! — крикнула Катя с отчаянием и злостью. — Нам невозможно без печки! Там всю зиму не топлено, а печь — как дом. Нам же не выжить так!
Женщина сказала:
— Ну и не выживайте. Нужны вы очень.
— Нужны! — яростно крикнула Катя. — Нужны. Все нужны!
— Ну, хватит, — сказал Трифонов. — Мы тоже выжить хотим, а разве на пайке выживешь? Иди, довольно разговаривать. Сказал тебе: триста граммов. Нет, так иди. И все.
Он сказал это очень спокойно, не повышая голоса, не подымая головы. Полка была уже почти перепилена, пила уходила в нее все глубже — взад-вперед, взад-вперед… Все тот же унылый, мерный звук.
Катя притихла. Ее покрасневшие от холода руки все еще сжимали мятые ассигнации.
— Вы, может, думаете, у меня денег не хватит? — сказала она каким-то усталым, внезапно охрипшим голосом. — Вы скажите, сколько. Сколько скажете, столько я заплачу. Я вам сейчас дам, сколько есть, а третьего я пенсию получу и все остальное отдам.
Трифонов молча продолжал пилить. Все так же размеренно, так же медленно.
Потом, по-прежнему не глядя на нее, он спросил равнодушно:
— За отца пенсия?
— За отца, — ответила Катя.
Очень тихо было в этой пустой полутемной кухне, только слышался все тот же унылый звук пилы.
Катя стояла молча, невольно глядя на его большие рабочие руки, на мерно движущуюся пилу. Ножовка совсем погрузилась в глубь доски. Взад-вперед, взад-вперед.
Вдруг доска, распавшись на две части, с грохотом упала на пол.
Катя вздрогнула.
И тут она услышала, как Трифонов сказал:
— Дай ей печку, Пелагея.
13
А он все тянется, этот бесконечный день. И когда кажется, что силы совершенно иссякли, он ставит новые задачи, и одновременно с этим откуда-то берутся и силы, чтобы эти задачи разрешить. Обыкновенные, будничные задачи, но на них требуется столько сил, что, кажется, при других обстоятельствах их хватило бы на полжизни.
Катя тихо идет по пустому темному чердаку. Деревянные переборки, раньше делившие его на части, теперь сняты, и он кажется бесконечным. Тусклые полосы света тянутся из выходящих на крышу полукруглых окон. Попав в такую полосу, Катя медлит, в темное пространство она вступает, как в воду.
В конце концов выясняется, что он все же не бесконечен, этот чердак, и что там, в глубине, под толем, действительно лежат доски. Катя выбирает две короткие толстые доски и, взвалив их на плечо, медленно идет обратно. Войдя в полосу света, она останавливается и, прислонив свои доски к стене, подходит к чердачному окну.
Далеко внизу, плавно заворачиваясь влево, лежит замерзший, засыпанный снегом канал.
Ни живой души не видно там, внизу. Тихо и пусто. Ни людей, ни машин, ни даже птиц. Все мертво и покрыто снегом.
Но вот вдали, на мосту, появилась маленькая черная фигура. Медленно, с усилием продвигаясь вперед, человек тащит санки, на которых стоит привязанное к ним ведро. Он такой крошечный, когда глядишь на него отсюда. Держась руками за край окна, вся вытянувшись, Катя долго провожает его взглядом.
Час спустя Катя подошла к дверям булочной и, не обращая внимания на очередь, стала протискиваться внутрь. «Куда лезешь!», «Ты чего без очереди!» — раздались сердитые голоса. Но Катя продолжала пробиваться вперед.
— Ладно. Не орите, — проговорила она спокойно. — У меня ребенок один дома. — И, добравшись до прилавка, сунула свою карточку. — На два дня!
