Когда я был вожатым - Богданов Николай Владимирович (читать книги онлайн бесплатно полностью без сокращений txt) 📗
— Нет, нет, — сказал я поспешно, — не трудитесь, пожалуйста… Это очень далеко. Мы пойдем быстро!
— Ничего, ничего, я не отстану. Я на ноги резвая.
— Очень прошу вас, не беспокойтесь. Игорек сам дойдет. И вообще у нас взрослым не полагается… Вы видите, все без старших. Зачем же одному Игорю с провожатыми?
— А узел кто понесет? Этакий-то узлище!
— А зачем такой большой?
— Как зачем? Да тут еда! Котлеты… куры жареные.
Яички, батончики, домашние пирожки… Нешто бросить?
Весь строй стоял, кусая губы, едва сдерживаясь от смеха. Игорь так покраснел, даже уши стали пунцовые.
Поняв, что от бабушки так просто не отделаешься, я решительно шагнул к ней, схватил узел и, сказав: «Сам донесу!»
— подал сигнал к маршу.
Звонко прозвучал горн, дробно забил барабан, и отряд тронулся в путь, вытягиваясь по тихой утренней улице. Но бабушка с неожиданным проворством выхватила узел и важно зашагала в ногу с отрядом.
Так мы и отправились в поход с обозом. Встречные прохожие многозначительно улыбались. Все понимали, что эта старушка, конечно, сопровождает самого маленького пионерчика, шаг которого все время сбивается на рысь.
Ребята злились на бабушку и старались не смотреть на Игорька: ему и так было хуже всех.
В таких сложных обстоятельствах я решил перестроить план похода и усадил отряд в трамвай. При посадке в вагон мне удалось, наконец, отделаться от старушки, но не от узла. Она втолкнула его на площадку прицепа уже на ходу вагона и долго провожала нас, посылая Игорьку воздушные поцелуи.
На конечной трамвайной остановке нас ждал новый сюрприз: мамаша Котова с огромным мешком, в котором оказался трехведерный самовар. Самоварную трубу, обернутую газетами, она важно держала в руках.
Когда наша голоногая команда высыпала из трамвайных вагонов, она отсалютовала нам этой трубой. Расплываясь в улыбке, развернула мешок и, обнажив начищенную до блеска медь самовара, пропела хрипловатым базарным голосом:
— А вот вам, ребятушки, чаеварушка-братушка, пей из него чай, по родителям не скучай!
Какую же Косте пришлось провести работу, чтобы его мамаша совершила такой подвиг!
— Грешила: уже не загнать ли его хочет Костька на какие свои поделки-модельки… Ну вот и доставила сама, убедиться хотела, — громко проговорила она мне на ухо.
Для этих громоздких предметов и для Игорькова бабушкина узла пришлось выделить обозных, которые попеременно и тащили за отрядом трубу, узел, а двое, взяв за ручки, — блестящий, как закатное солнце, самовар.
Теперь, только лишь бы не тащить эти тяжести, ребята наперебой желали понести на закорках малыша. И при желании он мог бы доехать до лагеря верхом, но задорный пацаненок вырывался и все стремился забежать вперед.
За нами, как за странствующим цирком, долго бежала, хохоча и улюлюкая, толпа поселковых ребятишек.
Такие вот непредвиденные обстоятельства испортили нам всю торжественность нашего выхода у Симоновой слободы и сладость первых шагов далекого похода.
Как была прославлена щедрость Игорька
Кто знавал московские окраины в те годы, помнит, что прямо за Симоновой слободой, тут же за последней остановкой трамвая, начинались поля, овражки, небольшие сады и рощицы. А на полпути к селу Коломенскому с его знаменитой старинной колокольней росли три одиноких дерева
— три старых корявых дуба, видавших еще, наверное, соколиные охоты царя Алексея Михайловича в Москворецкой пойме, расстилавшейся внизу зеленым ковром, украшенным голубыми зеркалами озер.
Под тремя дубами мы и устроили привал.
Сняв заспинные мешки, ребята расположились на траве вкусить первую еду первого в жизни походного привала.
— А ну, у кого что есть
— в общую кучу! — скомандовал я.
И на расстеленные полотенца посыпались бутерброды с колбасой, с ветчиной, а то и просто куски черного хлеба, слегка сдобренные маслом. Разные были достатки у родителей моих ребят.
Наш «доктор» достал и смущенно положил в общий пай кусок черного хлеба и головку чеснока.
К каждому звену я подходил, и каждое звено кричало разными голосами:
— К нам, к нам, вожатый!
Увидев смущение Шарикова, я опустился на корточки перед общей кучей еды и, помня наше старое комсомольское правило: дар самого бедного для нас самый ценный, — выхватил из общей кучи головку чеснока и черную краюшку:
— Вот, ребята, молодец тот, кто захватил самое лучшее для похода: в черном хлебе
— русская сила, а крепкий чеснок
— прочищает носок.
И, разрезав черную горбушку на равные куски, разломил чеснок на дольки и подал каждому. А сам, натерев кусок хлеба чесноком и посолив покруче, с этого и начал свой завтрак.
И все звено «Спартак» последовало моему примеру.
Долго потом вспоминали ребята, что этот ломтик хлеба с чесноком был самым вкусным из всего, что едали они в жизни.
А Игорь? Вот он смущенно поглядывает на роковой узел, набитый снедью, и не знает, вынуть ли из него один бутерброд или сколько… Руки его дрожат. И все это под взглядами восьми пар глаз звена имени Либкнехта…
Вот сейчас решается едва ли не вся будущая судьба мальчугана. Его место в товариществе. Быстро подошел я к роковому узлу, поднял его на руки, как младенца, и, понянчив, сказал:
— Скатерть-самобранка, раскройся!
И из развязанного узла вывалилось на полотенце его содержимое, как из рога изобилия.
Тут было даже больше, чем я предполагал. К жареным цыплятам, котлетам, пирожкам с рисом, с мясом прибавились ватрушки с творогом, сладкие булочки с кремом…
— Ура! — крикнул я. — Слава Игорю! С таким товарищем не пропадешь. Добыл пищи не только на звено
— на весь отряд!
И при общем веселье стал делить яства по звеньям, включив в пай и третье, девичье звено «Красная Роза».
Игорь сидел с раскрытым ртом, растерянный и подавленный. Все наказы: «Ешь сам», «Не раздавай всем», «Это тебе, Игорек!»
— рушились и развеивались как дым. Еще страшно хотелось закричать: «Это мое!»
— но уже до сознания дошло: «Слава Игорю!», «Молодец, Игорь!», и от бури противоречивых чувств он… заплакал.
Эта неожиданность чуть не сбила меня с ног, и, стремясь сохранить равновесие, я с отчаянной решимостью сказал:
— Тут, ребята, заплачешь. Конечно, Игорьку обидно
— вот все хвалят его сейчас, все едят пирожки, а ведь только что многие думали: «Обжора, сластена, мамин сынок», пока не догадались, что Игорь совсем не такой. Игорь за товарищество! Подумаешь, эти пирожки! Он жизни не пожалеет!
После этих слов Игорек заплакал почему-то еще горше, и всему девичьему звену едва удалось его утешить.
Я шел рядом с отрядом, печатая строевой шаг, облегченный от бабушкиного узла, и думал:
«Не легко так срыву, с одного раза сделать маменькина сынка человеком… Бывали у нас такие и в комсомоле… и худо им было».
Какое наслаждение
— самим построить себе жилье!
После краткого привала
— снова в путь. И вот оно, избранное разведкой заветное местечко
— окраина старинного парка на берегу реки. Вид на далекую Москву. А за рекой
— луга и озера. Диво, да и только. А какая прелесть говорливый ручей в темном, глубоком овражке!
И никого. Тишина. Слышно, как в парке разговаривают горлинки. В зарослях шиповника настороженно посвистывают малиновки. Кажется, здесь, совсем вот рядом с Москвой, кроме нас, не ступала нога человека. Вот какой-то шалаш, чуть приметный.
Ребята устремляются к нему и шарахаются. Там кто-то есть. Спит, похрапывает. Ба, да это дядя Миша! Он раньше нас сюда добрался и решил отдохнуть. Проснулся, спугнутый шорохом и суетой.
— А, это вы? Заждался! А ну, окунемся, вода хороша, я пробовал.
У сложенных вещей оставили стражу
— и к речке. Радуги от брызг, визг девчат. Котов прямо с кручи кульбитом. Шариков степенно
— он же «доктор». Забыл снять очки. Общий хохот.
