Дом на горе - Сергиенко Константин Константинович (книги бесплатно без регистрации .TXT) 📗
Наша пятерка составляет «Братство независимых». Это братство предложил создать я. По поводу названия шли долгие споры. Голубовский, например, требовал, чтобы это было «Братство независимых акционеров». Ему казалось, что так намного красивей. Лупатов предлагал ввести в название слово «пираты». Девочкам вообще ничего не нравилось, а с другой стороны, они были согласны на все.
Главой братства избрали Лупатова. Иначе и быть не могло, он самый сильный и очень неглупый, хотя образования и воспитания ему не хватает, а бурный нрав проявляется в неожиданных поступках.
Нас только пятеро, но мы не отгораживаемся и от других. Санька, например, предлагает позвать Стешу Китаеву, а Голубовский Буркова, ценного, по его мнению, человека. Буркову часто приходят увесистые посылки.
Братство существует целый месяц. Сегодня пятое заседание.
— Так… — говорит Лупатов. — Когда будет кодекс, Царевич?
— Напишу, напишу, — заверяю я. — Надо обдумать.
— Не забудь, про что я просил. Чтобы подписывать кровью.
— Ой, я боюсь крови! — смеется Санька.
— Тогда нечего было вступать, — сурово говорит Лупатов.
— А Голубок еще больше боится! Он на уколах в обморок упал!
— Кисонька, — говорит Голубовский. — Я просто поскользнулся на ананасной корке.
— Ладно, хватит болтать, — обрывает Лупатов. — Сегодня два вопроса. Первый о Ляльке, второй о новых членах. Какие есть предложения по Ляльке?
— Маленький дезиллюженс ей просто необходим, — заявляет Голубовский. — Для неграмотных объясняю. Дезиллюженс — английское слово, обозначающее утрату иллюзий. Лялечка витает в облаках, пора ей спуститься на землю.
— Вот именно, — буркнул Лупатов. — Так что?
— А что плохого витать в облаках? — спросила Санька. — Лялька мне даже нравится. Она не злая.
— Злая, не злая, какая разница, — проговорил Лупатов.
Лупатов согласился стать главным братом только при том условии, что все воспитатели и преподаватели будут «охвачены» деятельностью союза. «Чтоб знали», — мрачно сказал Лупатов. Химик и зоолог Сто Процентов, например, получил от нас аккуратно отпечатанное на интернатской машинке письмо, в котором ему предлагалось взять повышенные обязательства к съезду учителей и выплачивать алименты малолетнему сыну в размере не двадцати пяти, а ста процентов «в соответствии с одним из выученных вами наизусть жизненных принципов».
Литераторше Наталье Ивановне подложили в журнал такую записку:
Прочитав записку, Наталья Ивановна мучительно покраснела и беспомощным, растерянным взором окинула сидящих перед ней учеников. Потом на глазах ее показались слезы, и она выбежала из класса.
— Сработало, — сказал на перемене Голубовский.
— Мне ее жалко, — заявила Санька, — вы, мальчишки, ничего не понимаете в любви.
— Нечего влюбляться в директоров, — жестко сказал Лупатов.
Само собой, жалоб на наши действия ни от Натальи Ивановны, ни от Ста Процентов не поступило. Мы тонко затронули интимные струны их жизни, и они не хотели, чтобы кто-то слышал, как они звучат.
Леокадия Яковлевна Орловская, в просторечии Лялечка, была в сущности безобидным, восторженным существом. В голову ей часто приходили прожекты. То организовать свою картинную галерею, то послать подарок детям Кампучии, то отправиться в сказочную поездку.
Не все затеи шли прахом. Для галереи мы получили две картины от местных художников. На этом все и кончилось. Подарок детям Кампучии застрял на стадии обсуждения. Никто не знал, что туда слать. Но с поездкой вышло. Быть может, не Лялечка, а Петр Васильевич добился всего, но в каникулы мы съездили на Рижское взморье. И там я видел своих лебедей.
Лялечка была совершенно счастлива.
— Мы будем все время ездить! — восклицала она. — И в Крым, быть может, в другие страны! Ведь мы такие же дети, как все, почему нам лишаться радости?
— Раскудахталась, — едко сказал Лупатов.
— Дезиллюженс! — твердил Голубовский. — Причем самый прозаический. Например, положить в сумку дохлую крысу!
— Ой! — взвизгнула Санька.
Крыса! — ликовал Голубовский. — Дохлая крыса среди: французских помадок, дезодоранчиков и духов!
— А что! — Глаза Лупатова загорелись. — Неплохо.
— Просто и гениально! — отозвался Голубовский.
Лупатов прищурился.
— А что думают об этом другие братья? Например, Кротова.
Рая растерялась и опустила глаза. Это бессловесное создание мы приняли потому, что оно неразлучно с Санькой Рыжей. «Без Райки я никуда», — заявила Саня. Я решил выручить Кротову.
— Что тут думать, дело надо делать.
— Вот ты и сделаешь, — Лупатов усмехнулся.
— Нет, — ответил я твердо, — крысы не моя специальность.
— Признаться, и я как-то с крысами не в ладах, — вздохнул Голубовский.
— Ладно, я сам, — сказал Лупатов. — Вопрос второй. О новых членах.
— Я давно говорил, что надо Буркова, — сказал Голубовский.
Лупатов словно его не слышал.
— Я считаю, — сказал он медленно, — я думаю… надо принять Вдовиченко…
Воцарилось молчание.
— Так он же в больнице, — проговорил Голубовский.
— Завтра выходит.
— Задохлик… — нерешительно сказал Голубовский. — Какой в нем толк?
— А я считаю, правильно! — сказал я. — Вдовиченко умный и хороший человек. Он нас поймет. Лупатов обвел всех глазами:
— Вдову травят. Если мы его примем, он будет под нашей защитой.
— Защита, — пробормотал Голубовский, — хорошенькое дело… Против Калоши не попрешь.
— Ну, это посмотрим, — произнес Лупатов. — У меня все. Что там у нас с финансами, Голубок?
— С финансами? — Голубовский вздохнул и вынул из кармана бумажку. — За последнюю неделю курточный фонд дал нам два рубля семьдесят копеек. Один рубль поступил от Кротовой, и двадцать копеек, найденные на городской улице, взнес гражданин Царевич. Таким образом на сегодняшний день в кассе три рубля девяносто копеек.
— А это что? — Лупатов сунул в лицо Голубовскому скомканную пятерку.
— Что? — растерянно спросил Голубовский.
— У тебя под матрасом нашел.
— А… — Голубовский поежился. — Это заначка. На черный день. Так сказать, сверхкасса. А кроме того, это мои личные деньги, присланные незабвенным дядюшкой.
— Личные? — Лупатов уничтожающе смотрел на Голубовского. — А кто предложил, чтобы все было общее?
— Ну общие, общие, — устало согласился Голубовский.
Санька и Рая переглянулись и засмеялись.
— У меня все, — сказал Лупатов. — Расходимся.
— Да, старики, — печально произнес Голубовский. — Как говорится, каков лайф, таков и кайф.
Моцарт был невысокого роста, но очень подвижный и быстрый. Когда он шел по улице, то имел обыкновение натыкаться на прохожих, потому что весь был погружен в сочинение музыки. Однажды он сел прямо на тротуар, раскрыл свою папку и стал писать. Так он просидел, не вставая, три часа. В другой раз он пошел в трактир, чтобы выпить стаканчик вина, и вернулся домой только через три дня. Его увлекли простые рабочие, он пошел с ними, слушал, как они поют, и даже помогал таскать груз на дунайский корабль. В одном доме Моцарт заметил чуть приоткрытое окно, за ним волновалась занавеска. Моцарт застыл на улице и стал ждать, когда кто-нибудь выглянет. Но окно оставалось прикрытым. На следующий день Моцарт снова подошел к этому окну и долго прохаживался рядом, сочиняя музыку на ходу. Все за окном оставалось неизменным. Моцарт наблюдал несколько дней. Наконец, в одно прекрасное утро он увидел окно широко раскрытым, а комнату пустой, не было даже занавески. Тогда Моцарт решил поинтересоваться у дворника. И дворник ответил, что в комнате жила прекрасная девушка, но она навсегда уехала в другой город. Моцарт пошел на рынок и купил белых цветов. Хозяйку дома он попросил, чтобы она поставила букет на подоконник. Этот букет стоял, пока комната пустовала, а Моцарт, очень довольный, каждый раз, проходя мимо, отвешивал легкий поклон. Потом эту комнату заняли другие люди, и Моцарта она перестала интересовать.
