Синее море, белый пароход - Машкин Геннадий Николаевич (полная версия книги .txt) 📗
Что, если Борька, Скулопендра и Лесик не смогут пробраться ко мне? Как я жить без друзей буду?! И мне сразу стало хуже раз в десять.
5
— Сахалин! — закричал в наш твиндек матрос на третье утро плавания.
— Сахалин! — Люди бросились к трапу. Загремела железная лестница. — Сахалин!
Я зашевелился, надел шинель и тоже пошел на палубу. Ноги мои хорошо сгибались, но распрямлялись с неохотой.
Над передней мачтой покачивалось горячее солнце. Пуговицы на моей шинели засияли, как начищенные пылью пятаки для игры в «остенок». Мы сгрудились у правого борта и жадно смотрели на землю, гряду сопок, которые медленно подплывали к нам. Снежные полосы в западинах искрились на солнце.
— Сахалин!
Матросы в брезентовых робах, в тельняшках поливали палубу из шлангов. Водяная пыль сеялась на нас. Но мы не уходили от борта.
— Южный Сахалин!
Люди щурились от солнечных зайчиков и растягивали бледные губы.
Пароход подплывал к городку у подножия лиловых сопок. Домики цепко держались за прибрежную землю, а от моря японцы отгородились длинной бетонной дугой волнолома. В этом волноломе был проход. По левую сторону прохода над серым цоколем волнолома возвышалась башенка маяка.
В порту стоял уже пароход. Справа и слева от парохода щетиной торчали мачты катеров. А самые края бухты были пустынны. Только в левом углу, перед широкой песчаной полосой, были разбросаны разбитые катера и баржи. У некоторых лишь нос торчал из воды да мачта. Я сразу прикинул, что на этом корабельном кладбище можно обосноваться нам с ребятами.
Мы остановились на рейде. Черная с красной полоской труба загудела, вспугнув чаек с волнолома. Они лениво полетали над стеклянным морем и вновь уселись торжественным» рядами на волнолом.
В ответ на гудок нашего парохода катер вывел из гавани огромную баржу. Он ловко подвел ее к борту «Советов». Наши матросы пристегнули ее канатами к пароходу и спустили широкий трап. На барже его приняли два японца.
Люди кинулись к трапу. Я увидел на барже японцев и попытался пробиться к трапу в первую очередь. Но остальным было наплевать, что на барже японцы. Меня выдавили назад. Да еще мама щелкнула по затылку и приказала:
— От чемоданов — ни на шаг!
Я почесал затылок. Юрик залился смехом, словно школьный колокольчик! Я сел на чемодан и стал разглядывать городок, который был уже не японский, но у которого еще не было и русского названия.
На склоне выше всех домов сверкала серебристая крыша храма. Вспомнилось, что японцы поклоняются своему императору. И себя считают детьми бога — императора. Ну, подождите, дети императора! Все-таки переплыл море… Не укроетесь волноломом… И я сжал слабыми руками рогатку в кармане. Мысли кружились. Третий день, кроме клюквы, я в рот ничего не брал.
— Ты что — оглох? — сказала мне мама чуть не под ухо. — Тот беды не знает, кто этих обормотов не имеет…
Ее старенькое зеленое пальто было измято, лицо бледнее обычного. Но глаза сияли, как два синих камня. Мама оправилась от морской болезни и теперь вымещала на мне свою злость. С отцом-то не разговаривала. Лишь «да», «нет». Что за люди?.. Ну, я теперь от них не завишу. У них — свое. У меня — другое на уме. Завтра же надо написать письмо ребятам. Приедут — выроем пещеру вон там, на сопке, выше всех домов.
Я схватил легкий узел с табаком и потащил его вслед за отцом к трапу. Пока я дремал на солнышке, баржа перевезла всех пассажиров. Мы сели уже в полупустую.
На барже орудовали те два японца, в синих куртках с белыми иероглифами во всю спину.
Я глядел будто на берег, на море, на чаек, а сам зорко следил за японцами. От них всего можно было ожидать. Это ничего не значит, что они несколько рейсов до берега уже сделали и что один выпячивает в добродушной улыбке огромные зубы, а другой мурлыкает «Катюшу». Так же, наверное, улыбался доблестный генерал Сиродзу, глядя, как дедушку бросают в топку. «… Желаем полного успеха в строительстве и сохранении мира и порядка». Долго ли этим двоим утопить всех нас!
Катер потащил нашу баржу в бухту. Один из японцев стал за большое кормовое весло. Я следил, не направляет ли он баржу на волнолом. Мне показалось, что мы сейчас врежемся в бетонный цоколь под маяком. Я оглянулся. Все спокойно разглядывали городок. Семен объяснял бабушке:
— Японцев кормит море… Рыба, морская капуста, осьминоги, ежи, трепанги…
— Осьминоги, поди, склизкие?
Смоляной борт баржи коснулся короткой тени маяка. Над башней косо взлетели чайки. У меня отлегло от сердца.
— Гера, смотри, какая птица! — закричал Юрик и дернул меня за рукав шинельки.
На волноломе, у ступенчатого подножия башни, стояла белая птица на длинной красной ноге. Птица поджала другую ногу и, сгорбившись, глядела в пенную воду прибоя.
Я мигом выдернул из кармана рогатку, зарядил свинцовым шариком, поднял ее на уровень глаз и саданул по птице. Она подпрыгнула, трепыхнула крыльями и упала за волнолом.
Баржа вильнула кормой в разные стороны. Японец за веслом что-то прокричал второму. Тот подбежал к нам со сжатыми кулаками.
— Росскэ маренький худо! — закричал он. Глаз его не было видно в узких щелках. Там только проблескивало что-то.
Я натягивал и отпускал пустую рогатку, натягивал и отпускал. Резина больно хлопала меня по пальцам. Но я терпел. Я только не понимал, почему и японцу жалко птицу?
— Ладно тебе, — сказал отец японцу и загородил меня. — Раскудахтался из-за какой-то цапли.
— Не окно же разбил, — поддержал отца Рыбин. — Птица ничья, дикая.
— Грех какой, господи, — с укором посмотрела на меня бабушка. — Отец иконы жжет, а сын птиц бьет.
— Кровь они пьют мою, — пожаловалась мама.
— Журавль — священная у них птица, — сказал Семен и отнял у меня рогатку. — Все равно что у нас голубь… Так дело не пойдет, вояка.
— Ну зачем же ты? — Отец поднял руку, чтобы перехватить рогатку, но было поздно: Семен вышвырнул ее за борт. — Он же не на птиц ее вез, — пояснил отец.
— Законное его оружие, — поддакнул Рыбин и полуобнял меня за плечи.
— Пора своим котелком варить. — Семен похлопал меня по лбу тяжелой ладошкой. — По росту скоро батю догонит.
Японец раздвинул щелки глаз и с удовольствием смотрел на рогатку, которая покачивалась на воде.
У меня защипало в носу. Конечно, птицу жалко. Но зачем же отнимать у меня последнее оружие? Осталась одна ракета. А берег надвигался, как борт вражеского корабля. И по нему сновали японцы в синих куртках с иероглифами, похожими на драконов.
Юрик дернул меня за рукав:
— Гера, а где белый пароход?
Вот еще пристал… Я пожал плечами.
— Где твой «Оранжад»?
Я показал большим пальцем назад, в море.
— Где, где?
Я был так расстроен, что на этот раз не смог бы выкрутиться. Но тут баржа стукнулась о причал, и люди заторопились на берег.
Мы опять ждали, пока все сойдут. Поднялись по трапу на берег последними. Машина с вербованными отошла перед нашим носом. Мы не успели забросить в нее свои вещи и теперь топтались с узлами на бетонной полоске пирса. Дина, маленькая жена Рыбина, пристукивала высокими каблуками полусапожек: замерзла. На Дине жирно отсвечивала черная плюшевая куртка.
Меня раздражало пристукиванье и блеск куртки. Берег зыбился под ногами. К солнцу сбежались откуда-то тучи, и море потемнело. Я оперся о железную тумбу, натертую до блеска канатами, и стал следить, как Рыбин пыхтит в своей шубе колоколом, пытаясь поднять оброненный узел. Никто ему не мог помочь, так как руки у всех были заняты. Даже Юрика опять наградили чайником. Он подтащил чайник к Рыбину, сел на крышку и пытался помочь поднять узел. Наконец Рыбин кое-как зацепил свой узел рукой. Зато с шеи тючок свалился, когда Рыбин начал разгибаться.
Тючок зацепился за острый, раздвоенный на конце носок нашего чайника и разлезся. Из дыры посыпалась на бетонную плиту бурая махорка.
