Безумная Евдокия - Алексин Анатолий Георгиевич (книги читать бесплатно без регистрации txt) 📗
— Судьба отомстила нам за это глупое прозвище, — возразил я. -
Безумие пришло в наш дом. Что может быть страшнее? Помните... Пушкина?
Не дай мне бог сойти с ума!
Нет, легче посох и сума...
— Это так. Это, безусловно, так. Но реактивное состояние часто проходит. Мне сказал Митин дядя.
— Вы не могли не взволноваться... и не приехать, — сказал я. — Но
Оля, я думаю, этого волнения не предвидела. Она не представляла себе, что ее исчезновение примут так близко к сердцу, что начнутся поиски.
Поэтому, может быть...
Сам того не желая, я стал искать аргументы в защиту дочери. Евдокия
Савельевна сняла шляпу. У нас дома, в квартире, она ее не снимала.
Видимо, она приготовилась к бою. И желала видеть глаза противника. А я не хотел сражаться. Мне просто нужно было выяснить и понять.
— Ну подумайте, — продолжал я, — разве могла, к примеру, Оля предположить, что Люся Катунина, которая так несправедливо, из-за ерунды обиделась на нее...
— Несправедливо? — перебила она. — Простите, мне не хотелось бы в буквальном, так сказать, смысле слова... за Олиной спиной... — Она кивнула на Олю, которая сгорбилась, будто и правда ожидала удара. — Но раз вы сами коснулись этой проблемы!
— Сейчас уже как-то мелко... все это перебирать. Но ведь Оленька не
смогла провести ее на ту встречу.
— Это не так! — словно бы выстрелила она. — Это, безусловно, не так.
Оля забыла о ней. Забыла! Вот что ужасно.
— Как забыла?
— Люся стояла на улице с тяжелой папкой ее рисунков. Она слышала через открытое окно, как Оля острила, задавала вопросы. Одним словом, проявляла эрудицию. А Люся даже уйти не могла: у нее в руках была папка!
— Вот видите, вы с такой раздраженностью... Зря я затеял! Фигура ее опять стала громоздкой. Это, как ни странно, проявлялось в движении.
— Если вы примете сегодняшнюю историю за случайность, она повторится!
Поверьте, что это так. Это, безусловно, так.
Как раз за мгновение до этого я хотел сказать, что один поступок не может полностью характеризовать человека. «Если он случаен!» — ответила бы она.
— Не подумайте, что Люся мне жаловалась, — спохватилась Евдокия
Савельевна. — Она, как и вы, пыталась найти оправдание. Но оправдывать виноватого — значит губить его!
— Вы думаете, Оля нарочно?..
— Она просто решила, что любовь отбирает у людей гордость и самолюбие. Ведь Люся любила ее.
— Ну, если даже так... то потом, когда Люся не могла Нормально учиться, Оля вступилась за нее. Они с Надей одни только знали причину. И
Оля пыталась всем разъяснить. Но Люся сказала: «Мне не нужна защита!»
— Она сказала: «Не нужна такая защита!» Одно слово меняет, как видите, очень многое.
— Какая... такая?
— Мне не хотелось бы углубляться в чужую драму.
— Но раз мы начали...
— Про Люсины семейные трудности действительно, кроме Оли и Надежды
Григорьевны, никто ничего не знал. И не должен был узнавать! А прежде всего ее мама, которая, как вы знаете, опасно больна. Оля же намекнула на эти события... всему классу. У нас учатся ребята из дома, где живет
Люся. А дом этот новый, огромный... Сама Люся ни в чем не винила отца. И в чем же его винить? Полюбил... И пожертвовал своей любовью ради больной женщины. Это легко?
Я с удивлением смотрел на Евдокию Савельевну. Она говорила о любви так, словно сама была когда-то ранена ею. Обвислые поля шляпы то касались земли, то волочились по ней. Но она этого не замечала.
— Жить только собой — это полбеды, — жестко произнесла она. — Гораздо страшнее, живя только собой, затрагивать походя и чужие судьбы.
«Все слишком сложно. Поди разберись!» — вспомнил я Олину фразу. И, будто угадав, что я подумал об этом, Евдокия Савельевна сказала:
— Если нет времени разобраться, лучше и не берись. А не пытайся небрежно, одной рукой разводить чужую беду!
— Неужели вы думаете, что Оля нарочно? — бессмысленно проговорил я.
— Ей было некогда вникнуть. Недосуг! Как недосуг было, — она понизила голос, — заметить любовь Бори Антохина.
— Любовь?
— Разве вы не видели, сколько у него Олиных снимков? Меня он почему-то не фотографирует.
Мы с Надюшей были очень довольны, что Оля еще ни в кого пока не влюблялась. И объясняли это ее нравственной цельностью. «А может, ее любви хватало... лишь на себя? — подумал я. — Нет, неверно! Она всегда любила Надюшу... искусство... Она хотела, чтоб мы ею гордились. Это ведь тоже... забота!»
Обвислые поля шляпы Евдокии Савельевны продолжали волочиться по земле. И я не говорил ей об этом.
— Вы не думаете, что этот ее последний поступок, который кончился так ужасно... был все же протестом?
— Против чего?
— Против одиночества... в вашем классе.
— Тот, кто любой ценой хочет быть первым, обречен на одиночество, вновь четко сформулировала она.
«Неужели это Оленька, их долгий молчаливый конфликт, — изумлялся я, заставили ее вот так, заранее, обдумать фразы, которыми она сейчас контратаковала меня?»
— Мои ученики не стали знаменитостями, — задумчиво, замедлив нашу дуэль, сказала Евдокия Савельевна. — Но и злодеев среди них нет. Ни одного... Они не предавали меня и моих надежд. А насчет дарований? У них есть талант человечности. Разве вы не заметили?
— Заметил сегодня...
— К человечности талант художника может и не прилагаться, продолжала она, — но к дарованию художника человечность...
— Это, безусловно, так! — перебил я Евдокию Савельевну ее же словами.
— Да... безусловно, так, — согласилась она.
Мы помолчали.
— А сын Мити Калягина тоже до утра не сообщал о себе, — неожиданно произнес я. — Помните? Когда стоял под окном... у той девочки.
— Я не хотела бы вас огорчать. Но он позвонил из автомата домой... И предупредил. Это было так. Безусловно, так.
— Но Митя говорил...
— Он успокаивал Надежду Григорьевну.
— Понимаю.
Мне захотелось, чтобы она больше не видела во мне оппонента. Я и раньше-то возражал ей почти по инерции, желая все выяснить и понять.
— Я не знал, что вы скрывали у себя тех солдат.
— Их уже нет.
— Все же... погибли?
— Просто умерли. От болезней... Война с недугами и несчастьями будет вечной. Иногда мы еще и сами убиваем друг друга. — Спохватившись, она сказала: — Я не Олю имела в виду. Все мы виноваты сегодня. — Потом всполошилась еще сильней: — Оля может принять всю вину на себя. Эта ноша окажется для нее непосильной!
Евдокия Савельевна громоздко заторопилась, покинула меня, догнала ребят. Я понял, что она решила разделить тяжесть ноши с моей дочерью.
* * *
Я побрел сзади.
"Мы с Надюшей боролись против «безумной Евдокии» за право строить... или, как говорится, формировать Олин характер, — размышлял я. — Мы победили. И эта победа стоила Наденьке жизни. Или здоровья. "Безумная
Евдокия"... Она приглашала на те знаменитые встречи не только героев, а и диспетчеров с поварами. Зачем? Наверно, хотела объяснить нашей дочери и ее одноклассникам, что, если они будут честными и порядочными людьми, просто честными и порядочными, они тоже будут иметь право на внимание к себе. И на память".
Детали... Только с их помощью я мог воссоздать картину. И они выплывали из прошлого мне навстречу.
* * *
«Спасибо ей!» — сказали мы, когда родилась Оля. Хотя жизнью рисковала Надюша.
"Вот, наверно, где был тот роковой поворот в нашей жизни! — подумал я. — Мы перестали вглядываться друг в друга. Наши глаза устремились в ином направлении. «Родители Оленьки» — это стало нашей главной приметой и главной профессией. Я даже не заметил, что Надя уже не поет... и что я перестал писать свои фантастические рассказы. И о сердце Надином вспомнил только сегодня... А ведь название ее болезни не совсем верное.
