В Древнем Киеве - Прилежаева-Барская Бэла Моисеевна (полная версия книги TXT) 📗
— Надоело, видно, знатным мужам глядеть на забавы людей киевских! — раздался позади Ждана чей-то натруженный, с хрипотцой мужской голос.
— Да и зачем им глядеть на игрища здесь, в толпе, когда вольны они позвать к себе во дворец и скоморохов и игрецов, — отозвался в ответ чей-то другой голос.
— А вот и Гордята! Видишь, на коне!
Жданко обернулся на Глебкины слова и увидел большого, тяжелого коня золотистой масти, который нес на своей могучей спине еще не старого, но грузного человека с холеным и самодовольным лицом. То ли отстегнулась застежка, то ли сам Гордята спустил свое корзно, но теперь видны были плотная, крутая шея и круглый вырез ворота с нашитыми на нем драгоценными каменьями и золотыми украшениями.
— Это тот самый Гордята, который закабалил Тудора?
Глебко кивнул головой.
— Охота, вишь, ему держать на своем дворе такого искусника, украшаться трудами его рук!
«Проклятый», — подумал со злобой Ждан, но тут видит — с Бабина торжка бегут девушки. На шее у них разноцветные бусы да медные гривны, да пестрые колты, на голове повязки, к повязкам прикреплены большие кольца из медной и серебряной проволоки.
Взявшись за руки, девушки запели в лад:
Вот уже другую песню поют:
Потом завели девушки игру:
Девушка, изображавшая утку-мать, стала расставлять своих подружек и приговаривать:
Вдруг пропал один утеночек; захлопотала старая утка, забеспокоилась, ищет свою пропажу, забегает то вперед, то назад. Из толпы на площади выбегают еще девушки, помогают утице искать ее дитя; бегают, мечутся в игре девушки, и опять смех, и опять шутки.
Неожиданно запел сильный девичий голос:
Еще пуще разыгрались девушки; вот присоединились к игре юноши. Затеяли новую игру — жмурки. И Ждану пришла охота замешаться в толпу играющих. Он неуверенно входит в круг, лицо пылает жаром, волосы слиплись над лбом, застенчивая улыбка застыла на губах. Стыдно ему и весело!
Вокруг него бегают Девушки, смеются, хлопают в ладоши. Девушка, изображавшая перед тем утку-мать, вынимает синий с красной каймой платок, завязывает Ждану глаза:
— А ну-ка, лови!
Стоит Ждан, широко расставив ноги, с повязкой на глазах, и беспомощно шарит руками в воздухе, долговязый, смешной. Кто-то подбегает к нему, ударяет по плечу, но только двинет Ждан рукой, чтобы поймать озорника, ан нет никого, только издали доносится веселый гомон и хохот. Глебке стало жалко друга, надо выручать Ждана, и он нарочно подвертывается ему под руки.
— Поймал, поймал! Надевай повязку!
Долго бы еще резвилась молодежь, если бы не раздалось в толпе:
— Тише! Тише! Гусляры!
Площадь мгновенно затихает, толпа раздвигается, дает дорогу гуслярам. Один за другим гуськом они проходят к статуям, что привезены из греческого города Корсуня, и садятся у подножия статуй, и несется уже медлительная песня «гуслей звончатых».
Самый старый из певцов, с седой кудрявой головой, начинает:
Потом поднялся со своего места следующий гусляр, в белой свите и с пестрым кушаком, поднялся, поклонился во все стороны народу и начал:
И льется под нежные звуки гуслей песня о том, как «у князя Владимира Красное Солнышко было пирование — почестной пир на многих князей, на бояр, на русских могучих богатырей и на всю поленицу удалую».
А затем пели гусляры о том, как преславный богатырь Илья Муромец, защитник сирых и убогих, боролся против Идолища Поганого; а потом еще и еще пели гусляры, как поссорился Илья с князем Владимиром и как он, обиженный, отъехал от княжеского двора.
Когда же солнце стало клониться к западу, гусляры, все в белых свитах и с гуслями через плечо, поднялись со своих мест, снова поклонились народу и гуськом, как и пришли, двинулись через площадь в обратный путь.
Мало-помалу пустела площадь. Люди расходились по домам в разные стороны. Не хотелось Ждану расставаться с новым своим дружком, и он отправился вместе с Глебом к Софийским воротам. Прошли ворота и остановились в восхищении. Перед ними был сад. Спросили прохожего человека, что за сад такой.
— Велик сад, тянется до Софийского собора, — сказал он. — Разведен сад покойным великим князем Ярославом, прозванным Мудрым.
Заглянули сквозь густой кустарник. Увидели водоем, обложенный камнями, и деревья диковинные, и птицы летают пестрые, красивые. Как же в сад проникнуть? Боязно… но ничего, решились; прошли сквозь кусты, потом на тропочку, сели на каменный край водоема, а в водоеме плавает утица серая, с зеленым хохолком, медленно так плавает, притомилась, видно. Вот она уж закрыла крылышками голову и задремала.
А Глебко со Жданом то ли утомились после веселого праздника, то ли какая-то забота овладела ими, но они сидели молча, каждый думал свое.
Глеб первый прервал молчание: заговорил о гуслярах, что поют песни о богатырских подвигах.
— Степь от Переяслава рукой подать, и не ждут у нас, чтобы из Киева пришел богатырь защищать нашу землю. Ты, Ждан, не видал половцев?
— А ты?
— Работал я с отцом на пашне, — продолжал Глебко, как бы не слыша вопроса Ждана, — и вдруг, с гиком, с посвистом, точно коршуны, налетели из степи проклятые вороги, натянули тетиву, зазвенели стрелы, а мы безоружные! Примчались злодеи близехонько, рубят саблями… отца моего зарубили…
Ждан широко раскрыл глаза, глядит на своего дружка. Глеб говорит тише, прерывисто дышит.
— Я отполз в траву… густая трава… не заметили меня. А когда ночью притащился к селищу, где стояло жилье… ни брата, ни сестренок… ни матери.
— Ну и как же ты?
— Одни развалины… И скотину увели!
Ждан не отрывал глаз от побледневшего лица Глеба.
— У нас есть люди, так и зовем их «храбрами»… Из соседнего селища бросился вдогонку за злодеями Куденей Матвеевич с пятью товарищами… отбили полон… сестренку одну мою… привели обратно… И вот мы пришли в Киев… Так и живем с тех пор у Миронега… Хороший человек Миронег… Какой хороший… — Глеб вдруг поднялся с места, тяжело перевел дыхание: — Скоро ночь на дворе, пора по домам!
Ждан посмотрел на небо. Солнца уже не было видно — только красные и желтые полосы…
