Тореадоры из Васюковки (Повести) - Нестайко Всеволод Зиновьевич (читаем книги онлайн бесплатно полностью .TXT) 📗
Под эти нескончаемые бабкины проклятья мы направились к деду Саливону.
Вот так бабка, ну и ну! Ведь только что была такая хорошая, тихая да ласковая. А теперь слышь как лается! Нехорошо, бабуся.
Два — один в нашу пользу.
Когда мы уже вошли во двор к деду Саливону, Карафолька сказал:
— Только если ты серьезно к деду, то их сейчас никого нету. Сегодня в шесть утра все пошли на автобус. В Камышовку поехали, на свадьбу. Дедова сестра внучку замуж выдает. А что ты хотел?
— Да ничего особенного. Просто он тут живет… Может, что-нибудь знает. И вообще…
— М-да! — задумчиво проговорил Бардадым. — Ну что ж, идем! Тут нам делать нечего. Пока что картина туманная, картина неясная. Одно могу сказать: за аппарат свой я ручаюсь — он зафиксировал то, что было. А что там было — этого уж я не знаю.
Глава VIII
«ЖИЛ ДА БЫЛ ОДИН КОРОЛЬ». «ИДИ ОТСЮДА!» — ГОВОРИТ МНЕ ПАВЛУША. ВТОРАЯ АТАКА БАБКИ МОКРИНЫ
Теперь главное состояло в том, чтобы, пока я на коне (ведь вы же знаете, в жизни все бывает), про мой всемирно-исторический подвиг как можно быстрее узнал Павлуша. Чтоб он раскаялся в своей измене, заплакал бы и чтоб я мог его простить и мы помирились. А то, честное слово, это мне уже страшно надоело… Но как сделать, чтобы он узнал? Его и не видно нигде. Конечно, кто-нибудь из ребят ему в конце концов расскажет, но когда? Это может быть и завтра, и послезавтра, и через три дня. Не просить же кого-нибудь специально. И не пойдешь ведь сам докладывать.
Во! Гребенючка! Нужно действовать через нее. Нужно как-нибудь между прочим ей рассказать, а уж она ему все в точности перескажет. Главное — между прочим. Чтоб она не догадалась, что это специально.
Гребенючка жила на улице Гагарина, которая тянулась от автобусной остановки до самой речки.
Расставшись с ребятами, я побежал на эту улицу. Гребенючку я увидел еще издалека — она копалась в огороде.
Беспечно помахивая прутиком, я прошел мимо ее двора, отвернувшись в другую сторону и даже не взглянув на нее.
Главное — «между прочим». Чтоб она не догадалась… Пройдя несколько хат, я повернулся и пошел назад.
Она меня не замечала.
Дойдя до автобусной остановки, я опять повернул в сторону речки. Теперь я уже негромко насвистывал что-то бодренькое.
Она не слышала. Потому что даже головы не подняла.
Пройдя несколько хат, я повернул назад. Теперь я насвистывал уже громче.
Но она все равно не слышала.
Дойдя до автобусной остановки, я снова повернул назад.
Главное — «между прочим», чтоб она не дога… И я уже в полный голос пел песню:
Что — разве человек не может идти и петь? А если у него хорошее настроение? Очень просто!
Но она знай вымахивала тяпкой — только мелькало. Будто это не я пою, а лягушка квакает.
Когда я в восьмой раз все так же, «между прочим», проходил, напевая, по улице, соседка ее, тетка Ульяна, вышла на порог и из-под руки стала на меня смотреть. И смотрела долго, пока я не скрылся из глаз.
А Гребенючка даже не шевельнулась в мою сторону. Заложило ей уши, что ли? Глухая тетеря! Так я целый день ходить буду.
Я взял комок земли и опять же «между прочим» кинул в нее. Она даже не распрямилась над грядкой, только голову повернула:
— Ты чего?
— Ничего, — спокойно сказал я и так же «между прочим» спросил: — А что ты делаешь?
— Танцую! — ответила она, продолжая окучивать.
— А я сегодня ночью на кладбище был… — начал я.
— Ну и дурак! — сказала она и повернулась ко мне спиной.
— Ах ты, редиска! — нечаянно (вот уж, честное слово, нечаянно) выпалил я, схватил земляной комок и швырнул ей в юбку.
А что? Что бы вы сделали, если б над вами вот так издевались?
— С девчонками воюешь? Александр Македонский!
Я резко обернулся.
В нескольких шагах от меня стоял… Павлуша.
Вот тебе и раз!
— А что ж? А что ж она обзывает?! — крикнул я.
— А чего ты ко мне лезешь? Чего? — закричала Гребенючка. — Я тебя звала? Ходит тут, ходит, насвистывает, поет… «Жил да был один король… впрочем песня не о нем, а о любви…» Девять раз прошел. Чего, спрашивается? Чего?
Значит, видела! Все видела, змея, а притворялась, что не замечает.
И еще «…впрочем, песня не о нем, а о любви». Ты смотри, на что намекает!..
Павлуша смотрел на меня какими-то совсем белыми глазами.
Он уже, наверно, думает…
Да нужна она мне!
Да глаза б мои на нее не смотрели!
— Ведь я же… Я же хотел…
— Иди отсюда! — глухо сказал Павлуша.
— Я… я могу и пойти… Да!.. Но ты… ты… — Мне не хватало слов. — Я, может, сегодня привидение сфотографировал… Вот! Впервые в истории… Вот! А ты… ты можешь малевать кустики и цветочки хоть двести лет!
Я повернулся и пошел по улице в сторону речки.
Я шел, не замечая дороги. Тысячи кошек скребли у меня на сердце.
Вот какую злую шутку сыграла со мной моя коварная судьба. Вот как насмеялась она надо мной. Такую заковыристую дулю мне показала. Вот уж правда — у кого доля, а у меня дуля. Одна буковка, а сколько в ней насмешки, сколько стыда и позора!
Шел же я с тем, чтобы «между прочим» рассказать этой проклятущей Гребенючке про свой подвиг, чтоб она передала Павлуше, чтоб он заплакал, раскаялся и чтоб мы помирились. А что вышло?
Вышло, что он мне сказал «иди прочь», как своему злейшему врагу.
И пропасть между нами стала еще глубже и страшнее. Теперь уж ее так просто не перескочишь. Срываются из-под ног огромные камни и с грохотом летят в эту пропасть. А на дне ее, будто Терек в Дарьяльском ущелье, ревет и бурлит речка слез моих невыплаканных (ведь плакать же я не умею). И сам же виноват, сам! Ну что бы мне не бросать тот самый комок, когда она дураком меня обозвала! И Павлуша б тогда ничего, и она бы, наверно, не стала говорить, что я к ней лезу, что девять раз прошел… А теперь он невесть что думает. Наверно, думает, что я влюбился в нее и хочу у него отбить. Как будто не знает, что я люблю Вальку Малиновскую из Киева. Танцорку тонконогую, которая в балерины собирается.
Да-а, докажи теперь, когда все так вышло. Какие у него глаза были! Попадись тогда ему пистолет в руки — убил бы, наверно.
А день какой!
То всю неделю пасмурно было, дождик накрапывал, забыли уже, как и солнце светит, не купались ни разу. А теперь! На небе ни облачка. Солнышко радостно улыбается в свои лучистые усы. Веет теплый ветерок — будто мать нежно гладит ласковой рукой.
Про такую погоду дед Саливон обычно говорит: «Вот это погодка! Видать, покойники каются».
А мне наоборот — умереть хочется, такое настроение!
Интересно, плакал бы тогда Павлуша? Наверное, нет. Конечно, не смеялся бы. Был бы серьезным для вида. Губы вот так сжал бы, как он умеет, когда ему Галина Сидоровна взбучку дает, но не плакал бы. Шел бы за моим гробом в паре с Гребенючкой, поглядывал бы на нее и думал: «Хоть бы скорее кончались эти похороны, да идти рисовать ее портрет».
А я по закону физики превращусь в привидение и темными ненастными ночами буду носиться над кладбищем. О господи! Как же это все мрачно и нудно — все время летать над кладбищем!
Неужели и вправду привидения летают только над кладбищем?
Хоть бы над стадионом во время футбола, это бы еще полбеды, а над кладбищем… Бр-р-р!.. Жуткое дело! Все время видеть перед собой кресты и могилы! Можно спятить. Я не хочу быть привидением! Пусть лучше так умру, чтоб ничего не осталось.
— Что грустишь, сынку? Что такой невеселый? — вдруг услышал я ласковый голос и даже вздрогнул.
