Лазоревый петух моего детства (сборник) - Погодин Радий Петрович (книга регистрации .TXT) 📗
Видя, как местное кошачье племя беспрекословно уступает дорогу коту Василию, кошечка Мика спросила с подкупающей прямотой:
— Вы, наверное, видный деятель? Но почему у вас такое невзрачное имя? Ваше имя удобно произносить, когда сердишься.
Сквернослов, драчун и бродяга, кот Василий ответил учтиво:
— Дорогая сударыня Мика, сердитесь почаще. Пожалуйста. Любовь не картошка.
Так началось падение кота Василия в глазах горбовских кошек, котов, а также некоторых собак той породы, что придирчивы лишь к чужой совести. Но правда и то, что с этой минуты коту Василию было плевать на мнение всех домашних животных с высокой горы. Что он и сделал.
Он повел Мику на самый высокий холм, с которого были видны все горбовские горки, пригорки, овраги и косогоры. Холм этот именовался Девушкиной горой. Именно с него кот Василий совершил достославный плевок.
— Мило, — сказала кошечка Мика, разглядев Горбы с этого примечательного холма. — Прелестная деревенька. Здесь можно неплохо провести отпуск.
— Изумительно можно, — пропел кот Василий.
Весь день они провели вместе. Кот познакомил кошечку с красотами Горбов и окрестностей. Показал ей старинные избы, в которых обитал, и церковь. Чувствуя себя щедрым и благородным князем, он предложил ей отдохнуть после прогулки на своем личном ложе — охапке сена, украденной из колхозной скирды неким экскурсантом, путешествующим в одиночку.
Местные коты взахлеб балабонили по этому поводу, скрывая за циническими словами мелкую зависть. Кошки бежали одна за другой к Матрене. Сообщали ей о коварстве. Матрена лежала в изумлении, похожем на обморок.
Возжелал кот Василий показать своей юной подруге, какой он мастак по части экзотики. Привел ее к экскурсантам и рыбакам-спортсменам в становище на берегу тихой заводи.
— Посидите, сударыня, здесь в теньке, под кусточком. Я вам самый лучший шашлык доставлю. К нам приезжают большие искусники в этом деле — алаверды, так сказать.
Шашлык! Это вам не сметана.
Кот Василий хотел развить мысль, что с искусниками знаком лично, с некоторыми состоит на «ты», но Мика улыбнулась ему прекрасной улыбкой.
— Спасибо. Не утруждайтесь, — сказала она и, беспечно мурлыча, вспрыгнула на сиденье близко стоящей машины «Волги». И улеглась там на заднем сиденье, грациозная и ушедшая.
Кот Василий с потрясающим душу воплем бросился было за ней, но, заработав пинок ногой, отлетел в тихую заводь.
— Ишь, — сказал ему замшевый мотоэкскурсант — хозяин машины. — С таким-то рылом… Мышей лови, чучело.
Мокрый кот — зрелище хуже некуда. А за стеклами «Волги», уже недоступная, сидела кошечка Мика и глядела вдаль голубыми, как утро, глазами.
Опалили Василия выхлопные газы. Машина ушла. Скорбь осталась в удел коту и мечтательные воспоминания. Можно было предположить, что Василий навек потеряет интерес к шашлыку и снова полюбит сметану. Но он заявил решительно:
— Что прошло, того уже не вернешь. — А пообсохнув, украл у зазевавшегося искусника полкилограмма филейной вырезки.
На следующий день он пришел к Якову Ильичу. Яков Ильич смотрел в окно на тот берег реки, на зеленый дом, откуда ветер приносил запах ватрушек, варенья и уюта.
— Где Мика? — спросил Яков Ильич.
— Наверное, в столице.
— Это еще зачем?
— Увы! Все ценности скапливаются в городах. Наверно, у нее свой путь. Не горюйте, мы оба одиноки. Но у нас есть что вспомнить.
— Оставайся у меня ночевать, — сказал Яков Ильич, закрыв окно, чтобы ветер, пропахший уютом, его не касался. И занавеску задернул.
Во сне приснилось коту Василию, что он тонет в сметане.
Напротив церкви, через речку, на высоком бугре, — самый первый в уезде общественный скотный двор. Крыши у него совсем нет, только вздыбленные куски стропил: соломенная крыша сплыла на землю вместе с дождями, вместе с весенним снегом, растворившись в воде горькой солью.
Думает Наташа: «Глупые были люди». И сердится на них, и радуется своей догадке. В самом деле, кто ж это скотный двор городит на бугре? Непривычно коровам в гору влезать — коровы не козы.
Мальчишки-пионеры, гуляя по реке на лодках, сфотографировали первый в уезде общественный скотный двор для школьного памятного альбома, и получилось чудо: рассветное море и в море корабль. Бьет из бойниц солнечный огонь — салютует новому дню.
Вокруг скотного двора канавы и ямы, заросшие серым бурьяном. Мальчишка Витя, Наташин сосед, по кличке Консервная банка, играет в этих канавах в войну. Армия у него — четыре рослых, очень злых гуся. «Господи, хоть бы собака, как у людей, а то выдумал — гуси. Безмозглые жирные птицы. Их место в гусятнице или во щах. А он, представьте себе, что вообразил — водит гусей по поселку на поводках и еще вид делает, словно это не гуси, а дикие звери. Экий Вальтер Запашный».
Как-то возле развалин скотного двора задумчиво собирала Наташа цветы. Представлялись ей в воображении теплое море, и белые скалы, и некий капитан, проплывающий мимо. Смотрит капитан в подзорную трубу прямо на нее. Наташа выпрямилась, прижала к груди полевые цветы ромашки… А вокруг пусто — ни моря, ни океана, ни капитана. Только бугры, косогоры, холмы и пригорки.
— Что за жизнь! — сказала Наташа. — Зачем мне такая земля, где нет ни моря, ни океана?
Раздался за ее спиной крик:
— Вперед! Эскадрон! Заходи! Руки вверх!
Из канав и ям, окружающих первый в уезде общественный скотный двор, с криком и хлопаньем крыльев вылезли гуси. За ними мальчишка Витя по кличке Консервная банка.
Два гуся щипнули Наташу за икры. Третий клюнул ее в колено. Четвертый схватил за мизинец, когда она замахала руками, пытаясь их отогнать.
Пятый сказал:
— Ага…
(Правда, пятого, кажется, не было.)
— Сдавайся! — закричал Витя. — Ты пленница.
— А я тебе, хулиган, уши нарву!
Хулиган Витя мерзко расхохотался.
Хулиган Витя подтянул трусики.
Хулиган Витя тут же добыл ногой из крапивы ржавую консервную банку и принялся ее поддавать. Гуси стояли вокруг Наташи и, вытянув шеи, шипели.
— Дай интересных книжечек почитать, — сказал хулиган Витя. — Отпущу из плена на волю. — Облупленный нос его сморщился, голова печально склонилась набок и прилегла на сожженное солнцем плечо.
— Не дам. Чтобы книжки давать, на это библиотека есть.
Глаза у Вити черные-черные. Если Витя заплачет, польются из глаз чернила.
Имеется в поселке Горбы библиотека — для взрослых и для детей одна. Помещается она в старинном особняке, построенном в стиле барокко. Но особняк такой маленький, а барокко такое скромное, что человеку, повидавшему дворцы всевозможных сиятельств, становится за него неловко.
«Даже барина в наших Горбах подходящего не было. Тоже вельможа!» — думает студентка Наташа.
Конечно, имеется в Горбах клуб, недавно окрашенный в розовый цвет. Когда протекают в нем танцевальные вечера, трясется клуб и трещит. Искрами вылетают из окон окурки. Факелами кружатся девушки, все сплошь по моде — блондинки.
Горит клуб! Горит!
«Хоть бы сгорел. На его месте можно построить театр оперы и балета. И чтобы дирижер в черном фраке…»
Есть в поселке школа-десятилетка, построенная давно и наспех. Здание не по чину унылое. Штукатурка с его боков обвалилась частично, а на цельных местах проступила сквозь краску белыми пятнами. Пятна, будто солончаки, отравляют тучную ниву знаний. «Если бы не они, — думает Наташа, — я бы закончила школу с одними пятерками. Из-за них я такая легко ранимая, такая совсем одинокая. Из-за них и еще…»
Классом старше Наташи учился некто Бобров, который все в ней — и лицо, и одежду, и ум, и характер, и душу — считал замечательным и ни с чем не сравнимым.
Бобров?
Что Бобров?
Кретин Бобров — остался в девятом классе на второй год, чтобы сидеть с Наташей за одной партой и пялить на нее глаза. Наташа этот вопрос подняла на комсомольском собрании. Бобров уехал в Ленинград к своей тетке. Четыре года Наташа его не видела. Говорят, он куда-то там поступил. А осадок? Осадок остался в душе у Наташи.
