Утренний иней - Ширяева Галина Даниловна (книги онлайн .TXT) 📗
— Настя! — громко позвал отец.
Настя не остановилась. Казалось — это грозно надвигающаяся метель несет ее прочь, гонит в темные, почти черные снежные сумерки другого, далекого берега.
— Настя! — снова крикнул отец. — Не смей! Вернись!
Настя остановилась.
И тут же Ветке показалось, что Настя упала на колени. Лыжники, поравнявшиеся с ними, тоже увидели фигурку на льду, остановились и дружно ахнули. И в тот же момент Ветка увидела, как стремительно исчезает, уходит куда-то белая целина вокруг того места, где только что была Настя, образуя черный круг открытой воды…
И в ту же секунду оттуда, от этого черного зловещего круга, донеслось до них отчаянное, зовущее:
— Папа!
Отец почему-то резко, одним движением, отшвырнул Ветку в сторону — словно это она тонула…
Ветка упала на крутой газон, что так красиво зеленел на склоне летом, а теперь был мертвым и твердым, как камень, и, задыхаясь от ужаса, долго не могла подняться на ноги — под слоем снега была ледяная корка, и Ветка скользила по ней, не в силах встать и видя перед собой только одно: отец бежит туда, к реке, поглотившей Настю, на ходу сбрасывая с себя тяжелое пальто. И лыжники бегут туда же, в ту сторону, где чернеет этот смертельный круг открытой воды… А она, Ветка, все никак не может встать на ноги…
Когда же наконец она поднялась, то увидела: отец уже там, на самой кромке берега, на ступеньках набережной, ведущих к черному кругу… И дальше она увидела — он прыгнул на лед. И лед под ним тут же проломился. А Насти не было! И отца… отца тоже не было.
— Помогите! — закричала Ветка, закрыв лицо руками. — Помогите же! Помогите!
И больше она ничего уже не помнила. Кажется, она кричала даже тогда, когда ее вталкивали в какую-то машину. Кто-то спросил: «В больницу?» И знакомый, такой родной голос ответил: «Не надо! Живет! Дышит!» («Дышу», — подумала про себя Ветка.) Тот же родной голос сказал: «Чуть вверх. Вон к тому угловому дому».
И только увидев в зеркальце над ветровым стеклом лицо отца, сидящего на заднем сиденье, она наконец-то пришла в себя.
Она быстро обернулась.
Отец, промокший насквозь, в мокром, заледеневшем свитере, со слипшимися на лбу волосами, держал на коленях укутанную в его пальто Настю.
— Господи! Чем же я вас лечить буду! — воскликнула Ветка с отчаянием.
Дома они растирали Настю водкой. И на это ушло не меньше часа, потому что Настя не давалась и вырывалась из отцовских рук.
— Он же доктор! — кричала на нее Ветка. — Горе мне с вами со всеми! Сублимированные!
Потом они напоили Настю лекарствами, а отец выпил остатки водки, и Ветка погнала его в ванную париться.
О чем говорить с Настей, она совершенно не знала. Сейчас она могла только кричать на нее, но теперь кричать вроде бы не за что было. А та молчала, уткнувшись лбом в стенку.
— Настя!
Настя не отозвалась.
— Нет у меня никаких доказательств! Я сказала неправду. Прости меня, Настя!
Настя не пошевелилась. Только рука ее, лежащая поверх одеяла, чуть дрогнула — словно Настя хотела отстраниться от Ветки, но раздумала.
Уж не такими ли точно словами признавалась и Евфалия Николаевна в том, что у нее нет доказательств? И Настя ей почему-то не поверила и ушла от деда. Теперь она и Ветке не верит?
— Настя! — позвала Ветка снова, и Настя снова не отозвалась.
И хорошо, что не отозвалась, — Ветка не знала, что говорить дальше. Она сидела возле Насти и терзалась. Терзалась, пока не вернулся из ванной отец. Тогда Ветка произнесла весьма неубедительную речь, пользуясь почему-то лексиконом тети Вали:
— Я же тебе говорила! Я же тебе говорила! Ведь говорила же! Ведь говорила!
Отец коротко глянул на Настю, а потом, не сказав ни слова, крепко взял Ветку за руку и повел ее на кухню.
— Так — сказал он, плотно прикрыв за собой дверь кухни и усадив Ветку на стул. — Что же мы с тобой теперь будем решать, дочка?
— Что будем решать — неуверенно переспросила Ветка и так же неуверенно предложила: — Наверно, ее нужно как-то мирить с дедом, а мне извиняться. Ведь это я во всем виновата.
— Нет! Не ты!
Он произнес это так быстро и решительно, что Ветка удивилась. А он почему-то отвел взгляд в сторону, когда она, удивляясь, посмотрела на него.
— Конечно же, — робко сказала Ветка, — конечно же, наверно, больше меня виновата Евфалия Николаевна. Она первая начала…
— Нет! Не она!
— А кто же? — совсем удивилась Ветка.
Он присел зачем-то на корточки и заглянул ей в лицо снизу вверх, и получилось так, как будто он встал перед ней на колени.
— Во всяком случае, дочка, тот, кто начал первый, мирить ее с дедом не будет. И извиняться к нему не пойдет! Так!
Ветка похлопала ресницами.
— А кто же начал?
Он вдруг взял в свои руки ее ладони и спрятал в них лицо.
— Прости меня, веточка ты моя зеленая…
То, что он назвал ее зеленой, ничего хорошего не сулило! Он всегда называл ее так, когда собирался преподнести какую-нибудь неприятность — что-нибудь вроде укола или горького лекарства.
— Папа! — воскликнула она горестно.
Он отнял ее ладони от своего лица и взглянул на нее.
Глаза его вроде бы не обещали никакой неприятности. Совсем наоборот, глаза у него были сейчас как у озорного мальчишки. Даже не как у Вовки, а как у известного всей школе Потанина-младшего.
— За что тебя простить? — спросила она с недоумением.
Он помолчал немного, глядя на нее по-прежнему снизу вверх.
— За то, что мама на этот раз, кажется, меня не простит.
— Почему?
— Да потому что такого уж она мне не сможет простить! Это будет самый убийственный факт, до которого и тете Вале никогда не додуматься.
Она не сразу поняла, к чему он клонит. Она сидела и все хлопала и хлопала ресницами. А потом, кажется, стала понимать…
Круглое, скрипучее слово «авантюра», похожее на колесо от телеги мистера Баркиса, стремительно, с оглушительным грохотом, круша все на своем пути, скатилось с альпийской вершины и переехало Ветку пополам!
— Папа! — воскликнула перееханная пополам Ветка. — Ты что? Ты что, папа? Ты же… ты же сам сказал, что последствия непредсказуемы!
Глаза его стали серьезными — словно никогда и не было на свете Потанина-младшего.
— Да. Я так сказал. Я это знаю.
— И что же? И как же теперь? — спросила она растерянным шепотом, ужасаясь тому, как по неожиданному, по невероятному начинала срабатывать ее глупость, которая теперь казалась ей еще большей глупостью. — Что же теперь?
— А теперь будем доказывать!
— Что доказывать?
— Что убийственный факт — действительно факт. И в сущности, разве надо доказывать? Ты же сама сказала, что она поверит.
— Настя? Поверит, конечно.
— Значит, и не надо будет ничего доказывать! Тем более что у меня доказательств нет!
— Нет? — переспросила все еще никак не могущая прийти в себя Ветка.
— Нет! Абсолютно никаких! Понимаешь, беда какая — и отголосков-то ведь тоже нет!
Вот уж никак нельзя было ожидать такого от ее всегда серьезного, всегда спокойного, даже солидного отца! Никак нельзя было ожидать, что он втянется по собственной воле в такую беспросветную авантюру!
А Настин дед! А Настина мать! А бабушка? А отчим? Что скажут все они? Да и вообще, что же скажут все? Все люди на земле что скажут?!
Он словно угадал ее мысли:
— Ты же сказала, что она поверит!
— Она-то поверит!
— Ну, а это самое главное! Что нам еще надо?
— Папа! — воскликнула Ветка почти с угрозой. — Имей в виду, я тебя не очень тянула в эту… авантюру! Ты — сам!
— Сам! Разумеется, сам! — сказал он быстро. — Сам!
— Папа! — умоляющим шепотом произнесла Ветка. — Папочка! Миленький! Не надо…
Он поднялся и отошел к окну.
Ветер за окном разорвал метельные тучи, висевшие над городом. В город прорвалось солнце. Оно скользило по оконному стеклу стремительными бликами — по стеклу, по подоконнику, по лицу стоящего у окна, вполоборота к ней, отца. Словно крошечные яркие языки пламени… И Ветке вдруг показалось, что лицо у него сейчас точно такое же, каким было в тот день, когда он дрожащей рукой шарил по стене, искал выключатель, чтобы погасить багрово-черный мрак красного фонаря.
