Мужская школа - Лиханов Альберт Анатольевич (полная версия книги .txt) 📗
И дело вовсе не в том, что весь следующий вечер во Дворце пионеров, куда я попаду вполне законно, — а это будет не раньше, чем через месяц, — меня будет ломать чувство узнанности вон той или вот этой девчонкой, ставшей свидетельницей моего позора, и вовсе не в том, что, приближаясь теперь к Дворцу, я содрогался при мысли, что свинья в берете узнает меня и начнёт опять прилюдно срамить — уже за прошлое.
Моя душа содрогалась уже от самой возможности быть снова схваченным за рукав, пусть даже не той тёткой, а кем-то другим, и, таким образом, униженным. Теперь я думаю, несогласие с шансом вновь попасть в унизительное положение и есть, пожалуй, чувство достоинства. Не просто мальчишечьего. А вполне взрослого, осознанного достоинства, когда каждую минуту помнишь, что ты человек. Но если ты разобрался, что способен сам поставить под сомнение своё достоинство, требовательность к самому себе обретает совершенно новую силу.
Ты уже никогда не шагнёшь и шагу с поддельным билетом на вечер танцев во Дворец пионеров.
Или ещё куда-нибудь…
15
На эту паузу, в месяц примерно длиной, пока я ломал свою душу и негодовал, вспоминая первое насилие над собой, пришлось моё разговление.
Владька, ничуть не переживавший наш общий конфуз, на следующей же неделе объявил, что весь класс приглашен в двадцать четвёртую женскую, занимавшую два первых этажа нашего четырёхэтажного здания.
Это был вековечный вопрос, кто чью школу занимает — мужская женскую или женская мужскую, впрочем, схоластический этот спор разрешила сама жизнь лет через пять после нашего окончания, отменив школы и мужские, и женские и слив все четыре этажа в одно заведение под нашим номером. Мужское начало победило!
Однако в ту пору, о которой речь, учителя обоих заведений были не то чтобы в конфронтации друг к другу, но уж в лёгком нерасположении — это точно. Форма иска или, другим словом, претензий носила общий, аморфный, блуждающий характер — то они ворчали, что спортзал не может быть в то же время и актовым залом, а принадлежи нам всё здание, такая проблема отпала бы сама собою, то наша классная лишний раз напоминала нам, насколько мальчики неряшливее девочек, одновременно удивляясь при этом, зачем, к примеру, в женской школе держат техничек ровно столько же, сколько и в мужской, девиц ведь сызмала надобно приучать к уборке самих, а не держать лишний штат.
Была, наверное, в учительских ворчаниях ещё и некая состязательность, ведь каждый, пожалуй, хотел бы молвы, что вот, дескать, идёт литераторша самая лучшая из всех литераторш города. И если уж не так горделиво — лучшая в городе, то на право быть лучшим математиком двух школ, живущих под одной крышей, или лучшим физиком — из двух возможных, или лучшим биологом, — на это, я полагаю, претендовали почти все, за исключением самых скромных, и если нам была невидима та, вторая, половина конкурсантов, первую-то мы хорошо знали, и ворчания её, чаще, впрочем, вполне безобидные, слыхивали не раз.
И всё-таки даже взрослое, учительское соперничество, этот человеческий ледок, наравне с застеклёнными переборками, делившими одну школу на две половины под разными номерами мужскую и женскую, ломала невидимая взору обоюдная тяга двух полов. Под разными соусами в виде дней 8 Марта, Дня Красной Армии 23 февраля и даже очень уж исторически отдалённого Дня Парижской коммуны обе половины, изъявляя чудеса изворотливости, устремлялись друг другу навстречу под волнующие звуки «Рио-Риты» или, того чаще, незабвенной памяти «КуКарачи».
Нынешние подросшие поколения, как я это понимаю, неважно разумеют меня, ведь, по их собственным признаниям, между знакомством огромных юных масс новых времён и стягиванием трусиков, причём взаимным, подчас проскакивают считанные минуты, наша же жизнь обучала нас иным нравам и, могу заметить, эти нравы хоть и кажутся сегодня кому-то слишком уж пуританскими, на самом деле такими не были. А дистанция, которая выдерживалась между двумя полами школьного возраста, отнюдь не была тоталитарным безумием, нет. Не зря же многие колледжи в добропорядочной Англии, к примеру, до сих пор принимают или только девочек, или только мальчиков, и странности в том никто не замечает.
Впрочем, пусть выросший английский мальчик сам расскажет о достоинствах и недостатках своего заведения, я же попробую сделать своё дело.
Итак, однажды Владька осчастливил нас сообщением, что все девятые, в том числе и наш, приглашены на два этажа ниже как раз по поводу восьмимартовского всенародного ликования. Ослу ясно: что за радость, явись мы на этот праздник в свой собственный зал, будь наша школа смешанная. Другое дело тут. Пойди домой, смени, если можешь, обычную рубашку на самую нарядную, подрай ботинки высохшим сапожным кремом, в двадцать пятый раз давая слово самому себе купить новую банку, потом заскочи к дружку домой или договорись встретиться на углу, в отсутствие ручных часов давая друг дружке фору плюс-минус пять минут к означенному моменту, потом, на другом углу, неожиданно — ах, какая радость, джентльмены, — повстречайте ещё пару-другую надоевших друг другу физиономий, которые именно в эти часы имеют всё же какие-то приятственно-дружелюбные черты, а за следующим углом под громкие шутки слейтесь ещё с одной компанией и уже целой гурьбой и вовсе без всяких билетов или же с полосочками бумаги, имеющими, впрочем, совершенно символическое значение, потому что всё равно при входе, словно парочка — гусь да гагарочка — стоят два завуча двух школ и бдительно вглядываются в лица гостей наш, не наш? войдите в волнующий подъезд, где вам приветливо улыбаются в гардеробе вовсе не обременённые жизнью хмурые няньки, а девицы в парадных белых фартучках, и вот уже здесь, в холодном и полутёмном вестибюле, почувствуйте беспокойный запах «Красного мака», или «Кармен», или ещё чего-то не так уж и важного, что касается оттенков запаха, но безумно важного с точки зрения чистой физики: здесь пахнет женской школой!
Ну а зал? Точная копия нашего, только в женском владении, ожидающем гостя, он, конечно, выглядит совсем по-иному: на подоконниках цветы в горшках, вполне возможно, принесённые из дому по такому случаю, под потолком протянуты цветные бумажные ленты, такие же струятся сверху вниз по шведской стенке, облагораживая действительность. Даже радиола стоит в углу не как попало, а на тумбочке, покрытой красиво вышитой скатеркой. И пол, конечно. Он почему-то не облуплен, как у нас, а сверкает, будто только что выкрашен, ну и, бесспорно, тщательно, не на раз, вымыт. Ну и о, женская мудрость, лампы не сияют, как у нас, лопухов, а создают особый интим, потому как в чудовищно дефицитное время нашего детства девчонки ухитрялись то ли раздобыть цветные лампочки, то ли покрасить обычные, так что, входя в этот зальчик, ты как бы освобождался от волнения: тебя, конечно, можно рассмотреть, но если ты покраснеешь по какой-нибудь причине, этого никто не заметит. Все психологические тонкости, в какие может попасть неискушённый мальчишеский характер, просчитывал умудрённый девический ум! И откуда только всё это они предвидели?
Но — ближе к делу. Как же это я разговелся?
Грянула «Рио-Рита», мы с Владькой смело сомкнулись и рванули наш грандиозный фокс по-гамбургски. Одно дело бацать в своем зале или даже за колоннами Дворца пионеров и совсем другое здесь, мы всё-таки в гостях, и на нас все глазеют. Но ничего — нас разглядывали всего несколько секунд. В следующее мгновение в зале стало тесно, и первый танец был исполнен в стиле государственной образовательной политики: мальчишки танцевали с мальчишками, а девчонки с девчонками. Больше того, ползала, будто в воздухе провели невидимую черту, занимали девчонки, а половину мы. Однако на «Ку-караче» эта половинчатость рухнула, девчоночьи пары внедрились в мужскую часть, а на третьем танце — в это время запустили танго — я с удивлением увидел, что Коля Шмаков танцует с какой-то девчонкой. И Лёвка Наумкин тоже, ну дают!
Пацаны, танцующие с девчонками, поглядывали на остальную часть мужского сообщества какими-то извинительными взглядами. Точно просили простить их, может быть, за слабость характера, а может, напротив, за дерзость и смелость, которые вдруг, независимо от них самих, обнаружились в них, и которой они ну совершенно не в силах противиться.
