Серебряное слово. Тарасик - Георгиевская Сусанна Михайловна (книги онлайн читать бесплатно txt) 📗
…Марфа Андреевна — ей дали свободный пропуск в больницу — проходит по коридорам и плачет. Она плачет бесшумно, не смеет всхлипывать. Не велено. Удалят. Но вовсе не плакать она не может. Да и куда денешь слезы? Где найдешь на них управу?
— Гражданочка, у всех мужья, у всех дети, а никто не рвется в палаты, распорядков не нарушает.
Марфа Андреевна не отвечает, только машет рукой. Удалят. Объяснишь, что не муж, — удалят. Так уж лучше молчать…
Он тихо лежит на своей кровати. Прикрыт одеялом, а руки выпростаны. Медленно, как будто что-то наигрывая, шевелятся пальцы мастера Искры. И Марфа Андреевна думает: «Убирается. Значит, конец».
Больно ему, она знает, больно. Шибко болят глаза. Он не стонет — молчит.
Когда Марфа Андреевна входит в палату, Тарас Тарасович прислушивается. Когда она садится рядом с ним, он берет ее руку в свою.
— Спасибо, — так говорит он ей. — И откуда ты такая взялась, голубка?..
— Уж будто не знаешь?! Из цеха… Или запамятовал? Я — Марфа Андреевна… Уборщица. Велели: дежурь, все ему веселей… Человек одинокий, характерный… А ты, говорят, потакай, потакай и чтоб ни слова наперекор… Вот я, значит, и потакаю. Съешь-ка, родимый, яблочко.
Он ест покорно, как малый ребенок, и вдруг принимается бормотать.
Она угадывает слова, не вслушиваясь, и чуть раскачивается от горя. Плохо ему, видать, очень плохо. Видать, помрет…
Когда человек счастлив — свет бел для него. Всего на свете хочется человеку, обо всем ему помнится, во все верится. Когда человеку горько, даже если он не слепой, темнота, глубокая темнота поглощает свет — черное выпархивает из темноты. Кажется темным и прошлое, и будущее, и настоящее. Словно кто покарал тебя темнотой.
«Что он там говорит?»
— Затонула София, — бормочет Искра.
— Это кто затонул? Опомнись, — увещевает Марфа Андреевна.
— Дочка моя, София, — бормочет Тарас Тарасыч. — Письмо у меня в пиджаке. Не ответил, не успел. А она ждет, мается. Дочь моя дорогая, дочь моя золотая, моя ненаглядная. В дом влетела как бабочка. Думает, что отец забыл. А она — вот она где у меня, если хочешь знать!
И, сжав кулак, Тарас Тарасыч показывает Марфе Андреевне место, где сердце.
— Раскололась… Ваза раскололась. А такая синяя была. Забыли, забыли…
— Да знает она, что ты болеешь о ней. Какой же отец про дите забудет? — утешает Марфа Андреевна.
— Нет, не знает.
Он усмехается горько и все твердит:
— Затонула моя София. Раскололась в огне.
Он говорит не «Софья», он говорит «София» — длинно, красиво и ласково, как называют лодку моряки.
— Ты бы, Тарас Тарасович, вздремнул, — отвечает Марфа Андреевна.
И жалость, и боль разрывают ей сердце, подступают к горлу.
Про что бормочет, о чем вспоминает? То ли дочку свою, то ли вазу. Не поймешь. Да что понимать — горячка, помирает человек.
В палату входит докторша.
— Родимая, — говорит Марфа Андреевна, — взгляни, боюсь. Отходит. Кончается.
— Да что вы, — отвечает докторша.
— Помирает, — твердит ей Марфа Андреевна. — Я больше тебя прожила, доверься… Мужа, двух сынов схоронила… Гляди, он пальцами шевелит.
— Успокойтесь, — отвечает докторша. — Это бред, это естественно. Температура высокая. Успокойтесь.
И Марфа Андреевна снова садится возле мастера Искры.
…Он дремлет. Ночь…
Ночь входит в окна больницы первой яркой звездой. Но слепому она не видна. И постигнет же кара такого хорошего человека!..
Марфа Андреевна на цыпочках спускается вниз, в приемный покой. Она просит у кастелянши пиджак больного Искры или хоть письмо. Пусть пошарит… Может, и в самом деле в кармане лежит письмо…
— Грех на душу не возьму, все же дочь!
— Да что вы, тетя, — отвечает Марфе Андреевне молоденькая кастелянша. — От таких ожогов не помирают.
Она не слушает, ощупывает карманы старого пиджака. Нету, нету письма! Да вот оно: тут… Письмо. Нет, пустой конверт. Она шарит снова, снова… Нет письма! Да вот тут на конверте обратный адрес: «Владивосток. Пароходство. Черных, для передачи Искре».
Перед тем как уйти домой, Марфа Андреевна устало бредет на ближний почтамт и неумело, корявыми буквами составляет короткую телеграмму дочке Тараса Тарасовича.
Марфа Андреевна ничего не скажет Тарасу Тарасовичу про телеграмму. Лишь бы София поспела приехать. Захоронить отца, закрыть глаза ему — слепые, незрячие…
Плача, протягивает она в окошко кое-как заполненный телеграфный бланк.
— Гражданочка, перепишите, — отвечает девушка за окном. — Все ж таки телеграмма.
Хорошо. Она отвернет лицо, и буквы не растекутся, дочь успеет приехать, она закроет отцу глаза.
Когда с дедушкой на заводе случилось несчастье, Антоныч сразу поехал к папе Тарасика. Дверь была заперта. На следующий день он снова приехал к папе Тарасика. Дверь была заперта. Он постучал к соседям и спросил, не знают ли те, где товарищ Искра.
— Где? — всплеснула руками жена лекальщика. — Ясно где, не иначе — в милиции. Повадился кувшин по воду ходить…
Такому делу Антоныч, разумеется, не поверил. Он решил, что папа Тарасика в командировке. Однако пришел опять на следующий день. Дверь опять была заперта. И тогда Антоныч опустил в почтовый ящик записку.
Кто бы мог догадаться, что, не снеся одиночества и сдав сопромат, сын мастера Искры взял под мышку кошку, а в руку портфель и ушел на несколько дней к своему товарищу Рахматулину. Все же люди, тепло, семья. Жилой дом. Правда, Рахматулин (и папа Тарасика ему этого не забыл) поглядывал как-то на Соню, но с кем не бывает?! Главное — раз: не быть одному. И два: не думать и не говорить о Соне.
Антоныч не сдался. Детский сад, в который отдали внучонка мастера Искры, был подшефным садом завода.
Антоныч пошел в этот детский сад.
— Несчастье, — сказал, запинаясь, сменный мастер заведующей, Наталье Николаевне. — У вашего пацана Тарасика вроде пропал отец. Ищем, а он как сквозь землю провалился. Если вдруг придет к вам, скажите ему, будьте настолько любезны, что на заводе была авария… Эдак как-нибудь поосторожнее скажите, а то до смерти напугается. Тарас Тарасович Искра, папаша его, в первой глазной больнице… Глаза повредил. Так и скажите, чтобы не мешкая шел к отцу.
— Передам! — сказала заведующая испуганно. — Непременно передам. Послезавтра суббота, он придет за Тарасиком.
Как только Антоныч ушел, она сразу позвала старшую воспитательницу, Маргариту Ивановну.
— Маргарита Ивановна! — задумчиво и даже как-то страдальчески сказала она, глядя искоса на аквариум с новыми золотыми рыбками. — Вот вы… умнее, вы опытнее. Так скажите, почему это так бывает, что на одного человека валятся все несчастья: у ребенка матери нет… Отец-одиночка. А тут еще эта авария с дедом.
— Опамятуйтесь, Наташа, — ответила Маргарита Ивановна строго, — как это — у ребенка нет матери? Вы их слушайте больше, они вам наскажут. А деда мы навестим. Я и Тарасик. Сегодня. Сразу после работы возьму Тарасика и пойдем в больницу. Дайте-ка адрес.
И вот она уже снимает пальто с Тарасика в вестибюле глазной больницы. Ей дали пропуск. Хотя часы неурочные, но слово «учитель» открывает все двери, даже двери больницы.
— Ты, Тарасик, когда увидишь дедушку, шума не поднимай. Подойди тихонько и скажи: «Дедушка». Если хочешь, можешь дедушку поцеловать и подай лимон. Ты не потерял лимона? — шепотом наставляет Маргарита Ивановна Тарасика, пока они поднимаются вверх по лестнице.
Коридор. По коридору ходят больные. Вот дверь палаты. Она закрыта. Маргарита Ивановна крепко держит Тарасика за руку, в другой руке у него лимон. Осторожно, словно двери тоже больные и надо их поберечь, толкает их Маргарита Ивановна.
Вечер. Он тихо льется в палату. Свет в палате еще не зажжен. В окне нежнейшая первая синева вечера. Издалека виднеются дрожащие дальние огни. Но разве мастер Искра их видит? Он, который и под землею видел, который знал цвет едва пробившейся первой травки, цвет всех океанов, хоть и не плавал по океанам; цвет всех огней, хоть близких, хоть дальних; свет лучей — их сияние, голубое и красное…
