Цирк Умберто - Басс Эдуард (серии книг читать бесплатно txt) 📗
В этом весь Карас; тихий, задумчивый, работящий, но постоянно оглядывающийся на других, едва дело доходит до какого-нибудь важного решения. А главное, не по нутру ему слыть белой вороной. Отроду не был он так счастлив, как эти два года в цирке, но признаться в этом Антонин почел бы за грех. Все ж таки не следовало им наниматься в цирк, в деревне их не похвалят. А этого, полагал он, будет достаточно, чтобы отвратить Вашека от заманчивого, но сомнительного пути.
И вот они бредут домой. Навстречу своей судьбе. Поля заметены снегом, тонкие стволы в лесу пригибаются под его тяжестью; кругом тихо, и на душе благостно, как перед исповедью. Еще несколько шагов… «Гляди, сынок, вот и Горная Снежна…» Во-он домик Благи, Церги, сарай Шемберы, приходский сад, увенчанная колокольней неразбериха крыш и черных деревьев. Слава богу, добрались живы и невредимы.
— Смотри-ка у Церги новая крыша, а у Благи никак хлев побольше стал… Ну, да теперь не время глазеть по сторонам, прежде надо подняться вон на тот бугорок, где тополя. Сюда, Вашек, последняя могилка справа. Э, да она уже вовсе не последняя, еще трое померли, пока нас не было. А лиственничка принялась, подросла. Царствие тебе небесное, Маринка, вот и мы. Перекрести мамину могилку, Вашек, да помолимся. Встань на колени — не беда, что снег. «Отче наш…», «Богородица дева…» Вот, привел его к тебе, Маринка, жив, здоров; парнишка он хороший, старательный, ничего не скажешь. Но посоветуй ты мне, Христа ради, как быть с ним дальше. Я ни перед чем не постою, лишь бы ему хорошо было, подай мне знак, помоги определить его к какому ни на есть делу. И охраняй его, Маринка, как и прежде, ведь это ж твое дитя, благословенная среди женщин, благословен плод жизни твоей, аминь. Ну, Вашек, перекрести могилку три раза. Маме здесь покойно. Тихо… Ну, ну, будет плакать. Пойдем-ка мимо тех тополей. Чей это пес лает, не Ополецких ли?
— Нет, папа, это Цергов Орех, верно говорю — Орех!
— Неужто нас почуял? А вон уже кто-то приглядывается к нам. Кто ж такой? О, да ведь это же дед Крчмаржик — еще бы, не дай бог, прозевает что-нибудь! Бог в помощь, дедушка!
— Благодарствуй… Батюшки светы, да никак Карас Тонда?! Откуда ты взялся, черт этакий, тебя тут, поди, с кошачьего мору не было! А мы, вишь, с Вашеком Зеленкой аккурат о тебе вспоминали, жив ли, или уж богу душу отдал. Где тебя нелегкая носит? Ну, здравствуйте, здравствуйте, живы-здоровы, значит. Как сынок? Росточком-то не больно вышел, а, видать, крепок в кости, небось любое дерево смахнет, а, Вашек? А я, вишь, стою и думаю: откуда это они идут — а вы, верно, с кладбища, у Маринки были, царство ей небесное. Не забыл еще, хороший ты муж, Тонда, право слово. Жена есть жена, даром что в земле сырой. Как же ты без нее хозяйствуешь, без бабы-то? Э, да что я такое спрашиваю, известное дело: что имеем — не храним, потерявши — плачем. Ну, пойдемте, пойдемте, чего мы стоим на морозе, как снеговики, задувает нынче окаянный, на святого Стефана так закрутило — в самую пору на печи лежать. А ведь ваших-то дома нету, с обеда на немецкую сторону подались, лучину повезли, да деревянные миски, да косовища, да всякую мелочишку, раньше восьми не воротятся. Живут, говоришь, как? Да ведь и малым цепом какую ни на есть толику за год намолотишь. Коли не льется, так каплет. Оно точно, хлопот хватает, но, как говорится, без труда не вытащишь и рыбки из пруда. Коза у них да чушка в хлеву повизгивают, так вот и перебиваются помаленьку. Куда ж нам теперь путь-то держать? Может, прямо в трактир, к Новотным, самое верное, у них завсегда двери открыты. Э, да ты, брат, не юли: чтобы циркач кружки пива напугался — в жизнь не поверю. Идем, идем, а ты, Вашек, сбегай покуда к кому-нибудь, да вот хоть к Цикартам, то-то Ирка глаза вылупит! А дядьке, Иркиному отцу, передай, чтобы шел к Новотным на пиво: скажи, что мы там с твоим батей… Бог в помощь, Новотная, глядите, какого гостя вам привел. Карас Тонда, циркач, ну да, он самый, никак вы его не признали, с чего бы это, вроде бы такой же толстозадый, как и был. Нацедите-ка нам по жбанчику, за встречу, чтоб тебе… Вот скамейка, Тонда, залезай, как на полати. Ну, бывай здоров, парень, тебе и невдомек, как отрадно мне видеть тебя: думал, окочурился ты там.
Только добрый глоток прервал излияния болтливого деда Крчмаржика. Отдышавшись, он снова заработал языком:
— А вы, Новотная, послали бы кого по домам — к Зеленкам, к Цергам, к Ополецким, к Падовцам — ко всем каменщикам, пусть поспешают: гость, скажите. Что, что? Ох, уж эти бабы! Говорю: пошлите ко всем, кроме богатеев, — те, вишь, чтоб им пусто было, мягко стелют, да жестко спать, охота в своей компании побалакать. Все, все прибегут как миленькие, еще не родился такой каменщик, чтоб дома усидел, когда бочка зовет. Ну, Тонда, рассказывай, какие-такие у вас циркачки, слыхал я — бабы лучше не надо, того и гляди приворожат, окаянные. Небось попользовался, а? Я тебе так скажу: ежели баба тощая, так уж не иначе как стерва, тут и сомневаться нечего, закон, а ежели старуха, опять же — хрен редьки не слаще, в коровнике-то мускатом не пахнет. Циркачка — дело иное… Вот оно и выходит: что имеем — не храним, потерявши — плачем…
— Обожди, дед, — прервал его наконец Карас. — Скажи лучше, как вы узнали, что мы с Вашеком при цирке? Я ж никому не писал…
— Об этом, вишь, мильнеровские ребята сказывали. Воротились в тот год худющие, в гроб краше кладут, и денег — что у жабы волос. А о тебе говорят — ловкач, мол, этот Карас, мы по дворам ходили, а он в цирк подался…
— Да ведь я никого из них не встречал!
— Верно, уж как-нибудь дознались, не с потолка же взяли. У нас тут всю зиму только и разговору было, что о каменщицком деле да о тебе: с работой нынче худо, а ты вон как ладно пристроился. И только это весной потянуло — гляжу, собрались ребята да заместо стройки — айда к циркачам подряжаться…
— Что это вы такое говорите, дедуся?! — ужаснулся Карас, схватив старого Крчмаржика за руку.
— Что говорю, то и говорю, небось врать не стану… Разбрелись кто куда, потому как, вишь, не сыскалось такого цирка, чтобы взять всех зараз. Пробыли они там до зимы, только в начале ноября воротились. Ну и разговоров было — о том, о сем, где как живут. Они-то мне и рассказали про циркачек, иначе откуда мне знать, какие они из себя. Наговорили с три короба, но все в один голос: мол, Карас — голова, знал, что делает, памятник ему поставить мало…
— Да что вы мелете, дедушка?
— Вот те крест, Тонда, ты ж ведь чисто спаситель всей деревни, облагодетельствовал в голодное время — так все и говорят: дескать, надоумил людей, не то бы померли с голоду…
— Что же, так все и пошли в цирк?
— Все как есть: Церга, Зеленка, Ополецкий, Цикарт, Падовец, наш Франта, Блага, куда ни глянь — сплошь циркачи, каменщицкое дело нынче в загоне…
— А что Мильнер поделывает, артельщик? — горестно воскликнул изумленный Карас.
— Мильнер? Эка хватил, артельщик! Какой из него артельщик, такая же мелкая сошка, как и наш брат. Коли тишь да гладь — отчего не покуражиться, дело немудреное, а вот ежели какая незадача — тут ты и покажи, каков ты есть артельщик! А Мильнер, вишь, ни мычит ни телится; приходят к нему Цикарт с Благой, так, мол, и так, ты артельщик, присоветуй, что делать: соломой дыру затыкать или заплата какая найдется? А коли не знаешь, так слушай: порешили мы в цирк завербоваться, на манер Караса, мол, летом там дела хоть отбавляй. А он им и отвечает, Мильнер-то: дескать, занятие это несерьезное, все одно что по дворам играть, надо, мол, приискать дело посолиднее. Ну, какой он после этого артельщик?! Чуть заклинило — сразу в кусты. По протоптанной-то тропке всяк пройдет, а вот пройти первому по бездорожью — не знамо куда выйдешь, в какую топь забредешь: для этого голову надо иметь, так-то…
Карас уже не слушал словоохотливого старика. У него опустились руки. Так вот он, ответ родной деревни, которого он так жаждал, тот спасительный ответ, который должен был вызволить, вырвать его из среды бродяг! Он рассчитывал на поддержку односельчан, а оказалось, чуть ли не вся деревня пошла в тентовики; товарищи предали его, обрекли на угрызения совести, нанесли ему удар в спину, застигли врасплох.
