Фритьоф Нансен (Его жизнь и необыкновенные приключения) - Кублицкий Георгий Иванович (первая книга .TXT) 📗
Он вышел на небольшую площадь возле церкви. Боже, какая толпа! Моряки, докеры, люди в комбинезонах. Очень много женщин. Двое полицейских в черных мундирах, с короткими саблями у пояса сдерживают людей у входа в церковь. Неясный гул стоит над площадью.
Нансен медленно пробирается сквозь толпу. Полицейский узнает его, предупредительно расчищает дорогу.
В церкви полны все скамьи, забиты проходы. Джонсон, его помощник, нервно перебирает фотографии. Гул с площади, где шумит толпа, сначала мешает Нансену говорить.
— В одной из самарских больниц сестра милосердия, сидевшая у постели тифозного, неожиданно обратилась ко мне по-шведски. Ее имя Карин Линдског. Она добровольно поехала к голодающим России. Вот телеграмма из Москвы. — Нансен достает голубой бланк. — Неделю назад она умерла в Самаре от сыпного тифа. И вот еще телеграмма. Доктор Феррер, с которым я ездил по Волге, только что скончался в московском госпитале. Он заразился сыпным тифом в голодных деревнях. Когда я прощался с ним, его рука была суха и горяча. «Расскажите всем, что делает тут голод!» — сказал он мне. Это был настоящий человек, герой долга. Вечная ему память, вечная память Карин Линдског, женщине с большим сердцем.
Торопливо встали те, кто сидел на скамьях. Минута молчания — и снова голос Нансена, разносящийся под гулкими сводами. Ровный голос, страшный рассказ. Снимки, которые Джонсон поднимает над головой, — правда о Поволжье.
Тишина такая, что, когда кто-то роняет на плиты ключ, все вздрагивают. Вдруг зарыдала молодая женщина. Ее уводят.
А Нансен говорит и говорит. Правда о Поволжье, страшная правда…
Нансен сел на ночной поезд, идущий в Кристианию. Почти все свои деньги он отдал для помощи голодающим и ездил теперь в неудобных вагонах с жесткими, тесными сиденьями.
По перрону носились мальчишки, размахивая пачками вечерних выпусков газет.
— Покупайте «Дагбладет»! Протест против выступления Нансена в церкви! Масса интересных новостей! Покупайте «Дагбладет»!..
Нансен не стал покупать газету.
Дома накопилась груда писем. Он вскрывал конверты ножом из моржового клыка, подаренного ему когда-то в Хабарове. Письмо «группы русских патриотов» с обычной бранью и угрозами. Среди подписей странно знакомая фамилия: Лорис-Меликов. Неужели тот, с которым он путешествовал по Енисею?
Бланк перевода: рабочий из Монтевидео шлет свои сбережения. Перевод от рыбаков с Лофотен.
«Дорогой мальчик», — прочел он еще на одном бланке. Ошибка? Нет, нет… «Дорогой мальчик, помнишь ли ты пастора Вильгельма Холдта, у которого жил в Бергене… Я теперь совсем стар, одинок, бог взял мою Марию… Посылаю тебе 371 крону — это все, что у меня есть… Купи им хлеба, я читаю о тебе в газетах, молюсь за тебя…»
В других конвертах были отчеты нансеновской организации из России, протоколы Лиги наций, журналы научных обществ. Низ корзинки для писем занимал большой пакет с советским гербом на пяти сургучных печатях. В нем оказался лист плотной меловой бумаги с тем же гербом, лиловой печатью и подписью. Текст был написан по-русски, и Нансен ничего не понял.
Но на бумаге попроще, тоже вложенной в конверт, оказался перевод. Нансену посылали выписку из речи Калинина на IX Всероссийском съезде Советов в Москве, в которой русский президент счел нравственным долгом особо выделить деятельность борца с голодом — норвежского гражданина Нансена.
Калинин предложил съезду письменно засвидетельствовать Нансену признательность за бескорыстную работу в пользу голодающих. Съезд принял это предложение и постановил послать гражданину Нансену грамоту. Большой лист с лиловой печатью и был этой грамотой:
«Гражданину Фритьофу Нансену.
IX Всероссийский съезд Советов, ознакомившись с вашими благородными усилиями спасти гибнущих крестьян Поволжья, выражает вам глубочайшую признательность от имени миллионов трудящихся населения РСФСР.
Русский народ сохранит в своей памяти имя великого ученого, исследователя и гражданина Ф. Нансена, героически пробивавшего путь через вечные льды мертвого Севера, но оказавшегося бессильным преодолеть безграничную жестокость, своекорыстие и бездушие правящих классов капиталистических стран».
Нансен беспокойно спал ночь, прислушиваясь к гулу сосен. Свист ветра напоминал ему о буранах Поволжья, о дорогах, переметенных снегом.
Через всю первую страницу утренней газеты протянулся хлесткий заголовок: «Нансен показывал в стокгольмской церкви снимки голодающих в Сирии и Ливане, выдав их за фотографии голодающих русских».
Снова ложь, наглая, омерзительная! Так было вчера и будет завтра. Они хотят, чтобы он отступил. Но он не отступит.
«Я верю в великую будущность России»
В январе 1923 года Нансен снова был на пути в Москву.
Россия поборола голод. Ей помогли рабочие многих стран, создавшие Международный комитет рабочей помощи. Помогла организация, созданная Нансеном. Часть продовольствия послала Америка. Но главное сделали сами большевики.
Нансена все сильнее интересовала их страна. Он снова переживал душевный кризис. Корабль Лиги наций дал течь, едва успев выйти из гавани. Его паруса надували ветры алчности, своекорыстия, жестокости. И все же Нансен цеплялся за этот ненадежный корабль, не видя вокруг другой опоры.
Теперь он ехал в Россию, чтобы самому посмотреть, что происходит в этой стране. Утверждения, будто именно оттуда, с востока, должен хлынуть свет, казались ему пропагандой. Во всяком случае, он намеревался увидеть все своими глазами и прежде всего узнать — хотят большевики мира или замышляют войну?
В Советскую Россию он ехал из лихорадившей Европы. Французские солдаты маршировали по дорогам Рурской области Германии. Греческие отряды перестреливались с турецкими. Англичане отправили корабли с войсками для подавления еще одного восстания в Индии. Военные страсти на Западе разгорались снова.
Поезд пришел в Москву утром. От Рижского вокзала Нансен ехал по Мещанской улице. Возле Сухаревой башни шумел рынок, мелькали платки, кепки, глянцевито чернели кожанки. В магазинных витринах лоснились окорока, белели калачи, громоздились синие пирамиды сахарных голов.
С заборов уже давно сорвали серые листки декретов и плакаты «Чем ты помог голодающим?». Рекламные тумбы пестрели афишами. Нансен попросил, чтобы ему перевели надпись на особенно яркой. Это была реклама кино: «„Доктор Мабузо“, мировой боевик. Ввиду грандиозности картины только два сеанса. Колоссальный успех».
Нансен поморщился.
Вечером он пошел в Большой театр. В «Дон-Кихоте» танцевала известная русская балерина Гельцер.
Театр был полон. Красноармейцы, рабочие, коротко остриженные девушки, молодые люди в косоворотках — и тут же хорошо одетые господа, дамы, кутающиеся в белые песцовые меха. Гостю объяснили, что это нэпманы, торговцы и промышленники, которым государство разрешило открыть частные магазины и мастерские.
Нансен прошел в ложу и развернул программу. Вдруг раздались аплодисменты. Он оглянулся, ища, кому аплодируют: наверное, в театре появился какой-нибудь видный большевик. Нет, все смотрят сюда, на него. Оркестр заиграл туш. Нансен встал, смущенно теребя красный бархат обивки.
Последующие дни он много ходил по Москве, встречался с советскими деятелями.
На столе в номере его гостиницы росла горка статистических таблиц, отпечатанных на машинке лиловых копий докладов. В кладовых Государственного банка ему показали золотой запас большевиков. От него, как от друга страны и народа, ничего не скрывали.
Нансен поехал к Дзержинскому, который возглавлял Народный комиссариат путей сообщения. С какой ненавистью произносилось имя председателя Чрезвычайной Комиссии на Западе, каким «кровожадным зверем» рисовался он воображению врагов Советов!
Навстречу Нансену вышел из-за длинного пустого стола очень худой и очень утомленный человек в гимнастерке. Нансена поразили его глаза — острые, проницательные и вместе с тем детски чистые. По-видимому, Дзержинский был болен — на обтянутых скулах горел нездоровый румянец.
