Отпуск по ранению.Сашка - Кондратьев Вячеслав Леонидович (прочитать книгу .TXT) 📗
– Я… я не знаю точно. В похоронке должны написать. Ну а место, где находились мы, могу назвать. Это от Ржева километров двадцать на северо-запад… Три деревни там – Погорелое, Черново, Усово… За Черновом лес большой, там наш передний край проходил. В лесу мы и хоронили.
– В общей могиле, значит?
– Да, в общей… – ответил он, а сам подумал: потому и похоронку не присылают пока, что надо в ней место захоронения указать, а убрали ли с поля убитых или нет? Видно, не убрали еще. Да и как их уберешь? Пробовали. Посылали по четыре человека ночью, а возвращались три. За каждого мертвого по одному живому отдавать приходилось. И оставили. Но и этого не скажешь женщине.
– Надо бы помянуть Василия… Есть у меня пайковая бутылка, да для продажи приготовила… Но ладно уж… – Она медленно поднялась и пошла к буфету.
– Не надо, – быстро остановил ее Володька. – Дети у вас…
– Да, дети… Не обессудьте тогда. – Она вернулась к столу, села. – Ну, вот все… Настоящая я теперь вдова.
– Я все же должен рассказать вам… – начал опять Володька.
– Что? Почему вы живым остались, а он мертвый? Про это хотите? Так я не виню вас… Каждому своя судьба.
– Но я… я виноват. Не послушал его тогда, в том бою…
Женщина подняла голову, прошлась глазами по его лицу, и еле заметная горькая усмешка тронула ее губы.
– Наломали-таки дров?
– Наломал… – опустил глаза он и весь сжался.
Женщина долго молчала, потом, вздохнув, сказала тихо:
– Бог вам судья. Не хочу я ничего знать.
– Но я должен… должен объяснить вам, что по-другому поступить я не мог. Понимаете: не мог!
– Хотите, чтоб полегчало вам? А обо мне подумали? Каково мне будет думать – кабы не этот мальчишка-лейтенант, живым мог остаться муж мой? Этого хотите? Не надо ничего, – устало закончила она и лишь через некоторое время продолжила: – Что ж, возненавидеть мне вас? А вам через несколько дней опять на войну. Нет, не говорите ничего. Одна война во всем виновата. Только скажите: мучился перед смертью Василий?
– Нет.
– Вот это самое главное. Ребятам, наверное, не скажу пока, – в раздумье проговорила она. – Пусть надеются. Скажу, что ранен сильно отец, писать не может… Не проговоритесь, когда уходить будете.
– Да, конечно…
– Ну ладно, – поднялась она. – Даже не знаю, что и сказать вам. Благодарить за то, что такое известие принесли, как-то слова не выговариваются… Ну, а что зашли, все же хорошо, наверное. Исполнили последний наказ Васин… Отпускаю я вам вину вашу, если и есть она какая. Ну, прощайте, – протянула она руку.
– Спасибо вам, – пожал Володька холодную, безжизненную руку, и вдруг то, что сжимало ему горло все это время, прорвалось – он опустился на стул, закрыл лицо и зарыдал.
Женщина положила ладонь на его вздрагивающее плечо, потом перенесла на голову и стала тихо поглаживать.
– Ну, будет вам, будет… Мальчик вы еще совсем… Ну, будет…
А он, бывший отчаянный ротный лейтенант Володька, не позволивший себе ни единой слезинки на передовой, сейчас не мог совладать с собой и бился в всхлипах, ощущая, как горячие слезы пробивались сквозь пальцы и тяжело падали на стол.
– Ну, будет вам, идите, а то и мне держаться невмочь уже. – Она отвела его руки от лица и взяла за плечо.
Володька поднялся и, пошатываясь, вышел из комнаты. Женщина проводила его по коридору, придерживая за плечо и повторяя:
– Ну, будет вам, будет…
Очнулся он на улице, когда, щелкнув английским замком, закрылась за ним входная дверь. Его еще пошатывало, еще били беззвучные рыдания, но он чувствовал, как с каждым толчком его сердца выбивалась из него та холодная тяжесть, которую носил он все дни отпуска и которая мешала ему ощущать и радость возвращения, и радость свидания с близкими, и радость любви к Тоне…
Он глубоко и как-то свободно вздохнул. Огляделся – золотое закатное небо с медленно поднимающимися лиловыми тенями аэростатов заграждения висело над уже окутанными синей предвечерней дымкой московскими домами…
Когда он добрался до Садовой, было уже около десяти вечера и ехать к Тоне вроде бы поздно, да и хотелось ему сегодня побыть одному. Он подошел к телефону-автомату и набрал Тонин номер.
– Куда ты пропал? Я звоню тебе целый вечер. Приезжай немедленно. – Голос Тони и вправду был измучен. – Что произошло?
Володька, поразившийся женской интуиции, ответил не сразу.
– Ничего не произошло, Тоня. Я сейчас далеко от Зубовской, пока доеду… Я приеду к тебе завтра утром.
– Нет, приезжай сейчас. Володька, я прошу тебя – приезжай немедленно, иначе я не знаю, что со мной будет… Слышишь – немедленно.
– Хорошо, Тоня, еду.
Пока троллейбус тащился по Садовой, Володька думал, говорить ли Тоне об отъезде Юльки и о посещении им вдовы Степанова. Но так и не решил…
Тоня, открыв ему дверь, сразу же спросила:
– Что случилось?
– Ничего не случилось, Тоня, – ответил он, опять удивившись женской догадливости.
– Случилось… Я вижу по твоему лицу. Говори, Володька, и не мучай меня.
– Приходила Юля…
– Ну и что?
– Приходила прощаться… Завтра она уезжает на фронт.
– Господи… – упавшим голосом прошептала Тоня. – Ты пойдешь ее провожать?
– Нет, она не хочет… Она уверена, что мы встретимся на фронте.
– Но ты же знал: она рано или поздно должна уехать…
– Да, знал… Принеси воды, пожалуйста, – попросил он.
Тоня принесла воды, которую Володька жадно выпил, и положила руку ему на голову.
– Я понимаю, Володя… Это несколько неожиданно для тебя. Ну ничего, вряд ли их пошлют на передовую. У вас же не было девушек-связисток?
– У нас не было…
– Ты хочешь есть? Сейчас я разогрею консервы… Без тебя я даже этого не могу. За весь день – ни кусочка. – Не дожидаясь Володькиного ответа, она вышла на кухню, а возвратившись, обняла его. – Ты помнишь, когда мы каждый вечер прощались в прихожей, я говорила, что мне страшно того последнего вечера, после которого ты уже не придешь?
– Помню.
– Сейчас у меня нет этого страха… Пока папина часть недалеко от Москвы, он сможет, наверно, посылать тебя в командировки. И твой приезд будет всегда неожиданным – вдруг звонок, и лейтенант Володька появляется на пороге, и я буду умирать от счастья. Ведь здорово?
– Да, – пробормотал Володька, а сердце сжалось от того, что скоро – нет, не сегодня, сегодня нельзя – должен он будет разрушить все Тонины надежды. Юлькин отъезд на фронт, да еще на Калининский, добавил ту последнюю каплю, которая и перевесила чашу весов, – все стало на свое место. Выбор был сделан, и после этого уже было не так трудно идти к Степановой.
– Разогрелось, – сказала Тоня, сходив на кухню и принеся еду.
– Что-то не хочется…
– Это мясные консервы, – с ударением на "мясные" произнесла она и поставила перед Володькой сковородку, а потом вдруг, вскинув на него глаза, вздрогнула и прошептала: – Что произошло еще, Володя?
Володька поднял голову, столкнулся с Тониным вопрошающим взглядом и уткнулся в сковородку. "У человека не одно "надо"," – вспомнились ему слова Сергея.
– Я был у Степановой, – с трудом произнес он.
– Зачем?! Я же просила тебя!
– Это было необходимо, Тоня.
– Стало легче? – спросила Тоня.
– Не знаю, – пожал плечами Володька. – Наверно, легче.
– Тогда – слава Богу. – Она облегченно вздохнула.
Володька посмотрел на часы и резко поднялся.
– Мне пора.
– Нет, нет! Не уходи! – бросилась она к нему. – Ты так мало был у меня!
– Я все оставшиеся дни буду только у тебя, Тоня… Только у тебя. И вообще… спасибо тебе… Без тебя мой отпуск прошел бы пусто, скучно, а с тобой было хорошо… очень хорошо. Ну я пойду. Я все время буду у тебя, все время… – Володька медленно отступал к двери.
– Володька! – остановила его Тоня. – Поклянись мне, что никакого сумасбродства. Поклянись! Иначе не отпущу! – Тоня схватила его руку и крепко держала.
– Да, Тоня, никакого сумасбродства… Я приду утром и буду весь день, приду…
