Гимназисты - Чарская Лидия Алексеевна (читать книги онлайн бесплатно без сокращение бесплатно .txt) 📗

И снова неугомонный Каменский очутился лицом к лицу с длинным бароном. Его детски-моложавое, мальчишеское лицо со злобою остановилось на Ренке. Жгучим задором заискрились глаза.

— Фон Ренке, — произнес он громко, — простите меня. Я должен извиниться перед вами… Я ошибся, назвав вас печальным негодяем… Нет, вы не то… Вы негодяй хронический… На веки вечные, неизлечимый… Запомните это хорошенько!

Змеиные глазки длинного барона загорелись ярче.

— Я буду жаловаться директору! — прошипел он со злобой.

Но тут случилось нечто неожиданное. Долго сдерживаемый прилив негодования вылился наружу. Так, плотина, не выдержав иногда бурного натиска волн, рушится с треском в кипучие волны. Костлявый Комаровский, сидевший в это время с неподвижностью статуи на столе, вскочил вдруг, как ошпаренный, со своего места.

— Слушай ты, немчура, Килька Балтийская, — прогремел он своим оглушительным басом, — стоило бы отлупить тебя так, что небу станет жарко… Да рук о тебя марать не стоит! Дрянцо ты… Сверхдрянцо!.. В квадрате дрянцо!.. В кубе!.. А вот мы что сделаем… Кати, братцы, к «Мотору»… и либо он… либо мы… heraus [3]из любезной нашей alma mater [4]пожалуйте! Потому что, как есть, ты настоящий дрянь-человечишко!

— Правда твоя! Из такова чэловэка у нас на Куре шашлык делать надо и с солью скушать такой чэловэк! — хмуря густые черные брови и неистово махая руками, кричал Соврадзе.

— Отравишься, Соврашко, от такого шашлыка-то, друг милый! Видишь, в нем яду сколько! Змеи ядовиты, братец ты мой! — острил Каменский.

— Тогда бить его надо… За подлость бить! Вот чэловэк! — не унимался кавказец и ближе подступил с сжатыми кулаками к Ренке.

— Бить, понятно! — послышалось откуда-то сзади.

— Да что мы, «мелочь», что ли, приготовишки, чтобы драться, братцы? — вступился чей-то одинокий голос из толпы. Но он утонул сразу посреди общих криков и шума.

Какая-то непонятная суматоха произошла в тот же миг вокруг Ренке. Комаровский, немилосердно расталкивая товарищей, продирался к нему. Еще минута — и оба юноши очутились друг против друга. Костлявая, но сильная рука Комара опустилась на плечо Ренке.

— Слушай ты, Иуда предатель! Говори прямо — ты это сделал? — сурово выкрикнул он.

Ни один мускул не дрогнул на побледневшем лице длинного барона. Он небрежно закинул нога на ногу и, дерзко взглянув в самые глаза товарища, спросил:

— А хотя бы и я! Какое вам дело?

Новое смятение… Новый взрыв бури… Кто-то «ухнул»… Кто-то крикнул… Истерическое «ах» вырвалось из груди маленького Флуга и тяжелый учебник, ловко пущенный забывшимся в бешенстве Соврадзе, глухо ударился о колонну, на вершок выше головы заметно побледневшего остзейца. Это послужило как бы началом схватки.

Десятки рук потянулись к Ренке. Круг сузился… Юноши окружили тесным кольцом колонну, и длинному барону пришлось бы плохо, если бы чей-то громкий голос, разом протрезвивший всех, не прозвучал отчетливо и возбужденно:

— Брось его… Не стоит рук марать… Вали лучше к директору, братцы. Либо он, Ренке, либо мы всем классом, в отставку, значит, вчистую… Так, что ли?

— Так! Так! — загудели голоса, — а Флуга качать… Молодчина Флуг! До всего дознался… Все выведал! На руках его, братцы, снесем до дверей директорской квартиры. Качать Флуга! Ура, Флуг!

И прежде чем маленький Флуг успел опомниться, несколько рук подхватили его, высоко подняли над головами и торжественно вынесли из физического кабинета, к великому удовольствию «мелочи», отовсюду высунувшей свои любопытные рожицы, украшенные довольно-таки не двусмысленными синяками.

Физическая комната сразу опустела. Нэд фон Ренке остался в ней один…

Глава VI

Драма жизни

В то время, к которому относится наша повесть, гимназические карцеры, места заключения провинившихся учеников, уже прикончили свое существование. Вместо них провинившихся запирали под замок в пустом классе, после последнего часа занятий, на определенное начальством время. Подобного рода наказание постигало чаще всего младшие классы и средние; восьмиклассники же не испытывали на себе до сих пор неприятной необходимости просидеть шесть часов подряд под ключом в опустевшей гимназии.

Немудрено поэтому, что такого рода взыскание, постигшее Юрия Радина, не могло не взволновать весь класс. Посылали депутацию к «Мотору», прося снисхождения виновному, но Анчаров остался непоколебим и Юрию пришлось «отсиживать» в своем подневольном заключении.

Тоскливо и смутно было на душе юноши. Одно из окон «аида» (прозвище, данное гимназистами игравшим роль карцера пустым классам) было раскрыто настежь.

Оно выходило в глухой и узкий переулок. Прямо перед ним торчала безобразная серая стена соседнего дома, Клочок весеннего неба виднелся через нее, синевато-нежный, задумчивый и воздушный. Остальные окна выходили на широкую улицу и были плотно заперты.

Сквозь открытое окошко вливалась опьяняющая нега чуть пробуждающейся молодой весны. Никакой аромат в мире не сравнится с этим свежим и тонким благоуханием синеокого красавца Апреля.

Юрий Радин улегся на широкий подоконник лицом к небу, вернее, к голубому клочку и думает, думает, думает невеселую, угрюмую думу.

Большего ужаса, большей кары сам враг рода человеческого не мог бы придумать для него. «Мотор» неумышленно, конечно, наказал его самым чувствительным образом… Юрий вздрогнул при одной мысли об этом. Его синие глаза потемнели от волнения и затаенного горя.

— Мама дорогая! За что? За что, моя единственная, ненаглядная!

Где-то болезненно и глубоко затрепетало в его душе: «Мама! Дорогая!». В один миг ее образ предстал перед ним — болезненно хрупкий, манящий. Такой, какою он видит ее в последнее время. Она волнуется, беспокоится, мучается за него, такая худенькая, слабенькая, больная… Ведь он должен был быть во что бы то ни стало дома сегодня. Непременно должен… Сегодня консилиум… Васенька привезет к ним сегодня «знаменитость». Сегодня разрешится, наконец, этот страшный вопрос, чем она больна и насколько серьезно больна, его радость-мама… Насколько страшен этот странный, сверлящий ее тело недуг, который точит ее за последние годы. Васеньке, их бывшему домашнему врачу в былые счастливые годы, а теперь их ближайшему другу — с тех пор как они обеднели, этому самому Васеньке удалось уломать «знаменитость» позволить себя привезти к ним. Известный профессор — специалист по грудным болезням, настоящее чудо ученого мира едва согласился заглянуть к ним к 8-ми часам. A что, если он рассердится, что никого из близких не будет в это время около больной? Рассердится и уедет, не поставив диагноза, не разъяснив болезни его матери… О, Господи, за что?!

И юноша, стиснув свои тонкие пальцы, хрустнул ими:

— Хорош я тоже… Позволил запереть себя, как гусь для убоя… И в такую минуту! — вихрем проносилось в его голове.

Юрий быстро встал на ноги… Встряхнулся… Нервная судорога повела его красивое лицо.

— А вдруг профессор найдет что-либо ужасное у мамы, и Васенька скроет это от меня! Побоится сказать, расстроить, что тогда?..

Холодный пот выступил на лбу юноши… Тяжелый вздох вырвался из его груди. И вдруг почему-то неожиданно и быстро выплыла перед ним одна потрясающая душу картина из его прошлого. Он — Юра, десятилетний мальчик, сидит в роскошно убранном будуаре его матери и учит наизусть французские стихи. Гувернер-швейцарец задал их ему — общему баловню и любимцу родителей. В то лучшее привилегированное заведение, куда думает отдать его отец, без французского языка поступить немыслимо. Там учатся графы и князья, и знание языков там так же обязательно, как знание «Отче наш» и Символа Веры. Он, Юра, не княжеский и не графский сын, но его отец, известный и крупный деятель, знаком всему Петербургу своими денежными предприятиями, и благодаря крупному капиталу он может воспитывать, как владетельного принца, своего маленького Юру. А теперь еще подоспело какое-то новое солидное предприятие, постройка новой железнодорожной ветви, которая, как говорят окружающие, даст около миллиона прибыли Кириллу Викторовичу Радину, отцу Юры. Мальчик знает, что он будет богат, как маленький Крез, и ему лень учиться. К тому же кругом него такая роскошь!.. Их огромный дом похож на дворец… Чего только в нем нет! Какое тут ученье пойдет в голову, когда у Юры в его собственном маленьком кабинете шкаф полон книгами лучших произведений русской и иностранной литературы. О! Он так любит читать, маленький Юра! Но учиться все-таки надо, и если не ради себя, то ради ее — мамы… О, дорогая. Когда она смотрит на него своими васильковыми глазами, ему кажется, что само небо улыбается в ее взоре. Он боготворит ее, маму — такую радостную, светлую, такую ласковую, молодую! Отца он меньше знает, потому что видит реже, и любит его как будто слабее даже, нежели мать.