Футбол - Бахревский Владислав Анатольевич (полные книги .txt) 📗
— У вас три мяча! — воскликнул я в величайшем изумлении.
— Четыре, — сказал Коныш. — Четвертый спущен за ненадобностью.
Коныш разговаривал со мной, и сам ловил и отбивал летящие в него мячи.
— Тренируетесь? — спросил я.
— Тренируемся.
— А можно, я у вас буду?
Коныш левой рукой поймал один мяч, правой — другой и двумя мячами — третий.
— Запасным вратарем пойдешь?
— Пойду.
— Стоять будет Сережка, учти! — предупредил меня Ходунов.
Все это означало: ты будешь стоять за воротами, подавать мячи.
«Ну и ладно!»
Я пришел к этим ребятам, потому что они были настоящей командой. Они играли по всем правилам. Они не были хулиганами, они не воровали огурцов и не прорывались в кинотеатр без билетов. Мне хотелось поглядеть на настоящего вратаря, на дядю Коныша. Но главное, мне понравился Коныш: его парение в воздухе, когда он летел с мячом, его тоненький командирский голосок. Его белозубая улыбка.
— Согласен, — сказал я ребятам.
— В ворота! — приказал Коныш.
Глава вторая
За обедом отец сказал матери:
— А директор здешний, кажется, очень большой и очень ловкий жулик.
— Перестань! — Мама положила ложку и хлеб и вышла из-за стола.
— Разве я что-то сказал тебе оскорбительное? — Отец оттолкнул от себя тарелку, расплескивая на клеенку щи.
— Папа! — закричал я. — Мама!
Не любил их, ненавидел мою мать и моего отца, когда они кричали друг на друга. Глаза у матери становились кошачьими, а отец превращался в Ивана Грозного, ломал брови, стучал кулаком по столу.
Но ссоры не получилось. Мама вернулась за стол, бабка проворно вытерла тряпкой лужу на клеенке и налила отцу в тарелку горячих щей.
Отец постоял возле открытой форточки и тоже сел обедать.
— Я устала от твоих директоров, — сказала мама. — У нас уже большие дети, их нужно учить в хороших городских школах.
— Наверное, ты права, — сказал отец, и лицо у него было несчастное. — Я знаю, что родился Дон Кихотом. Но, ребята, другим я не смогу быть.
Он вдруг начал разговаривать с нами, со мной, с Эльбрусом, с Ниной.
— На минуточку!
Нина осталась на месте, а мы вышли с Эльбрусом из-за стола. Отец положил нам руки на плечи и показывал большую комнату, словно это был музей.
— Вы видите, стены голые, а на стены полагается вешать ковры, картины.
— Почему голые? — удивился Эльбрус. — Вон твоя фотография, а вон мамина. Увеличенные.
— Насчет фотографий ты прав, но окинем взором нашу обстановку… — Отец повел руками по сторонам. — Что вы видите?
— Мы видим стол, — ответил быстрый Эльбрус. — Две табуретки, стул, пенек мой любимый, этажерку и сундук.
— Вот именно, пенек! Сундук и две табуретки. Это все, что нажил ваш отец за десять лет безупречной службы.
— Папа, — сказал я, — но зачем нам ковер? Чтоб пыль из него вытряхивать? Вон соседка вчера целый день ковры трясла.
— Счастье не в коврах! — воскликнул Эльбрус, вспомнив такие красивые слова.
— Вот об этом вы и скажите нашей маме, — попросил нас отец.
— Будем жить на одном месте, не метаться по белу свету, будут и ковры. — Мама стояла у нас за спиной, в дверях. — Я о коврах, муженек, не мечтаю, проживем и на пеньках сидя, но довольно сражений. Слишком много жуликов на белом свете, а ты у меня один. Да и не помню такого случая, чтоб ты хоть кого-то из них одолел. Уезжать нам приходилось.
— Прости меня! — сказал отец. — Я не знаю, научусь ли отводить глаза в сторону, чтоб не замечать мерзостей, но я постараюсь.
— Папа! — не удержался я. — Ведь у нас же Советский Союз! Наша страна стоит за правду.
— Знаешь, сынок, пословицу: «В семье не без урода»? Проберется в директора прохвост и ворует у государства, ворует хитро, умно. Видел паука? Сам он — фу, букашка, а паутину на целый мир раскидывает.
— Правда, что Дон Кихот! — в сердцах рассмеялась мама.
— А у Смирнова, у сына его, коленки на штанах драные. Сам Смирнов вон какой начальник, — сказал я.
— Давай, мать, прекратим этот разговор! — вздохнул отец. — Пошли щи доедать. Держаться надо, ребята, своей линии. Биться за правду — дело ничуть не меньшее, чем с шашкой наголо скакать.
— Только победителю в награду здесь не ордена положены, а одни шишки, — вставила свое твердое слово мама.
— Ничего, — сказал я отцу, — ты знай: я тоже всю жизнь буду стоять за правду.
— И я! — поднял руку бывший первоклассник Эльбрус, младший мой брат.
В 10.00 я пришел на тренировку к дому Коныша. Все были уже в сборе.
— Ты последний, — сказал Сережка. — Тебе мячи тащить.
Я с радостью взвалил на плечи сетку с тремя мячами.
Мы пошли на аэродром — так называлось поле за городом, которое и вправду было аэродромом во время войны. Уходили с глаз долой, чтоб втайне от Мурановской улицы разучить коварные удары по мячу и хитрые финты.
Тренировка была у нас взаправдашней. Мы гнали мяч змейкой, между колышками. Били с лета. Пасовали мяч друг другу головами. И наконец вся команда била по воротам Коныша тремя мячами, а мне доставались только пропущенные и пробитые мимо. Я не горевал. Я ведь тоже бил по мячу из-за ворот.
И Коныш сжалился надо мной.
— Теперь потренируйте его, — сказал он, усаживаясь на землю.
Это значило, что подавалы у меня не будет: за пропущенными и пробитыми мимо мячами бегать мне, но я был на все согласен. Лишь бы так тренироваться, как тренируются настоящие футболисты.
— Завтра все на «Химик», — объявил Коныш. — Приезжает московский «Спартак».
Я возвращался с тренировки вполне счастливый: у нас все было как в настоящей команде. Мне одного только недоставало — дружбы с Конышем.
Друг — это все счастье жизни, все ее беды — пополам. Беда пополам — вдвое меньше беды: на четырех плечах нести ее. Радость пополам — вдвое больше радости: за себя хорошо и за друга хорошо. Да только вот переезжали мы часто, не успевал я найти друга.
Замирая сердцем, я шел рядом с Конышем и выжидал мгновения, чтобы сказать ему мой пароль. Так дошли до его дома. Коныш со всеми попрощался, и все стали расходиться, и я сделал вид, что ухожу, но сам тотчас кинулся назад и нагнал Сережку на лестнице — он жил на втором этаже.
— Ты что? — удивился Коныш.
— Скажи, — спросил я его, — только сразу, не задумываясь: ты смог бы — как Зоя, как Гайдар?
По лицу Сережки поплыла его улыбочка, но вдруг замерла.
— А ты бы смог?
— Смог!
— Ну и я бы смог.
— А ты за какую дружбу между мальчишками и девчонками? Я за такую, как дружили Тимур и Женя.
— И я за такую.
— Сережка! — возликовал я. — Значит, мы заодно. Давай дружить.
— Мы и так дружим.
— Нет, давай дружить по-настоящему. Чтоб совершать большие дела. Давай организуем тимуровский отряд.
— Давай. Придут завтра ребята на тренировку, вот и организуем.
Так равнодушно! О таком деле! Нет, это не мой друг, которого я жду от жизни. Но эту мысль я утаил от самого себя. Надеялся. Я всегда надеялся до последнего мгновения.
Чтоб не пропало все дело, я должен был стать командиром, я знал, за что хочу бороться, но хозяином всех трех футбольных мячей был Сережка.
— Нет, давайте проголосуем тайно! — настаивал я. Говорил, а в голосе булькали слезы: знал — дело мое пропащее.
Мы написали записки, и я на своей написал: «Ходунов», чтоб у Коныша поменьше было сторонников. Нас было восемь человек. Когда развернули записки — семеро проголосовало за Коныша. Сам он тоже голосовал за себя.
— Какие будут приказания? — деревянным голосом спросил я, вытягиваясь перед командиром.
Сережка засмеялся:
— Идите отпрашивайтесь у матерей, на футбол на машине поедем.
Мы ехали в кузове полуторки. Булыжная, очень плохая дорога шла над рекой Свирелью. Потом проехали мимо фабрик, мимо химического завода. Показался дощатый забор стадиона. Первого стадиона в моей жизни.
