Его среди нас нет - Иванов Сергей Анатольевич (читаем книги TXT) 📗
Учебные драки
Таня, конечно, видела, как он относится к ее планам, и к ее стрельбе, и ко многому другому из того, что она считала правильным. Обычно в таких случаях люди говорят тебе: «Ну значит… как хочешь. Найду себе других».
Таня продолжала с ним… как это назвать? Дружбой, по крайней мере, не назовешь!.. Продолжала их отношения. И это было тоже необычно в ней. Как и все остальное.
И было совершенно неясно, откуда она такая. Словно прилетела с Марса и принялась тут устанавливать свои законы и правила.
Собственно, ее законам подчинялся один только Сережа. Вот уже месяц, как он занимался боксом. А за месяц, оказывается, многому можно научиться. И ко многому можно привыкнуть.
Он научился наносить удары, и это уже не казалось ему чем-то непоправимым. Может быть, потому, что он научился принимать удары — не теряться, не умирать от первой оплеухи или тычка в нос. И он знал теперь: чем решительней и больше он нанесет ударов, тем меньше получит сам.
Два раза в неделю они ходили с Таней на тренировку по раскрытию преступлений. У кино, прямо перед входом в кассу, продавали мороженое. Ну и кто-нибудь непременно бросал бумажку на тротуар. Сережа обязан был определить, чья это бумага.
— Кого подозреваешь? — тихо спрашивала Таня.
Стоя у стены, они внимательно оглядывали очередь.
Сережа успел уже заметить, что чаще бумагу бросали мальчишки. На них и стоило обращать особое внимание.
— Думаю, в синей куртке.
— Почему?
— Ест противно, толкается. Сорт мороженого совпадает: у него эскимо за двадцать и бумага от эскимо.
Особо строгих доказательств тут быть не могло. Таня и Сережа к ним, пожалуй, и не стремились. Потому что развивали в себе такое чувство, которое у работников Угрозыска называется интуиция.
— Ладно, принимаем этого типа как рабочую версию, — говорила Таня. — Действуй!
О, как он боялся в первые разы… Но и к страху можно привыкнуть. И даже довольно легко. Тут главное помнить, что если даже тебя стукнут, например, по челюсти, ты от этого не умрешь, а сумеешь ответить ударом на удар.
Сережа подходил к «преступнику»:
— Подними бумажку, которую ты бросил!
Чаще всего ему отвечал недоуменный взгляд… Это удивительно: люди даже не замечают, как они мусорят.
— Тебе сказали — поднять!
— «Сказали»? А тебя тут сколько?
Если даже противник был выше и плечистей, он обязательно поначалу терялся — путала Сережина уверенность.
— А ну поднимай. Как миленький поднимешь!
— Слушай, мальчик. Что ты тянешь? Что ты напрашиваешься?
И наступал главный момент.
— Подними. Иначе получишь.
Умение драться — и не на боксерском ринге, а в настоящей жизни — тоже входило в Танину программу.
Потом, когда Сережа думал о секундах стычки, получалось, что он помнит все совершенно отчетливо, до каждого движения. До решающего удара. Не верилось, что это происходило с ним!
Однажды, когда попался им действительно крепкий мальчишка и когда Сереже ничего не оставалось, как только продержаться свои «шахматные» пятнадцать — двадцать ходов, из-за его спины вдруг вынырнула Таня и ребром ладони резко ударила мальчишку по правой руке. Мальчишка ойкнул, рука его опустилась, и драка прекратилась.
— Ты ведь это без меня умеешь, — сказал потом Сережа. — Зачем же нужен я?
— А ты сам сообразить никак не можешь? — Она замолчала с одной ей доступной холодностью. — Я ведь все-таки женщина!
— Ясно… А кем я тебе довожусь? Телохранителем?
— Ты мне доводишься доктором Ватсоном, — ответила она.
Словно жук на булавке
Однажды Сережа застал у Тани какую-то женщину. Для матери Таниной она была слишком пожилая. А главное — какая-то она была вся «нематеринская». Да и родители же ее в Африке.
— Психологический практикум, — сказала Таня. — Кто, по-твоему, этот человек?
Женщина с улыбкой посмотрела на Таню, покачала головой. Было что-то непередаваемое в этой улыбке, такое, что Сережа сразу сказал:
— Бабушка твоя?
Тогда женщина засмеялась с удовольствием:
— И даже Татьяной меня зовут. Федоровной. В честь вот этой вот стрекозы! Садись-ка, Сережа, выпей с нами молока.
Однако сама бабушка пить не стала, а быстро ушла в маленькую комнату. И оттуда сразу же послышались звуки — ну такие, как если убираются.
Молоко было — отказаться от второй чашки просто невозможно: как настоящее дачное! И не из пакета, не из бутылки. Из простого алюминиевого бидона с чуть помятым боком.
Вошла бабушка, заглянула в кастрюльки, булькавшие на газу, снова ушла.
— А кто она по профессии? — спросила Таня.
Сережа стал думать почему-то не о профессии, а о бабушкиной одежде. Она одета была как-то… Нет, не плохо, а вот… Неярко, что ли, не по-городскому. И молоко деревенское… Он удивленно посмотрел на Таню. Но произнести не решался.
— Телятница она, понял! — сказала Таня торжествующе.
Сережа был поражен. И тем, что у такого человека, как Таня, бабушка телятница. И тем, что он почти угадал!
Бабушка пробыла еще час с небольшим. Прибралась, сготовила щи, второе, укутала одеялом кашу и скорее уехала, потому что не могла оставить телят своих больше чем на несколько часов… Ну и дела!
Что он еще узнал за этот месяц? Много, много всего.
Таня изучала класс. Она знала всех (конечно, с помощью «Ватсона»).
Ее — никто! Ее, вернее всего, просто считали серой личностью: за месяц к ней попривыкли. О странном появлении довольно скоро забыли. Таня сама так устроила, ограничиваясь короткими ответами, ограничиваясь отношениями с Сережей, который в классе все-таки котировался в основном на тройку.
Она говорила:
— Это все тренировка, а не жизнь. И потом, сыщику совсем не обязательно, чтоб его знали в лицо. Чем меньше народу меня понимает, тем лучше!
И еще она говорила:
— Я знаю. Ты думаешь, мы в игрушки играем…
Говоря по правде, Сережа действительно во многом сомневался.
— А я бы на твоем месте продолжала упорно готовиться! — говорила она с суровой укоризной.
— Да к чему?!
— К тому! К тому, что преступление зреет!
— Да с чего ты взяла?
— Логический расчет. Первый месяц все к школе относятся шаляй-валяй. Но дальше уже надо думать про четвертные. Понимаешь? А честно думать по силам далеко не всем!
Сережа в таких случаях не умел ни возразить, ни поддакнуть.
— Для начала я расследую чисто школьное дело. К этому и готовься. Думай о школе, о классе. Все замечай.
И Сережа старался замечать.
И тем заметнее становились перемены в нем самом. Со страхом и волнением их замечала и Сережина бабушка.
Дело в том, что его родители уехали в сибирский Академгородок — участвовать в каких-то там экспериментах. Таня, узнав об этом, усмехнулась:
— Тоже на восток? Поближе к моим?
Сережа хотел удивиться: ведь Сибирь и Африка… Но Таня нисколько не слушала его. Сказала сердито:
— Раньше дети хотели быть свободными от родителей, а теперь родители хотят быть свободными от детей.
— Да ты откуда это знаешь?
— Я же их не осуждаю! — Таня усмехнулась. И было неясно, то ли она это сама придумала, то ли где-то вычитала. А где можно такое вычитать?
Но речь сейчас не об этом и вообще не о Тане. Речь о Сережиной бабушке, о Елизавете Петровне. Каждый день, а особенно каждый вечер, она собиралась поговорить с внуком и — не могла. Она сама установила в доме эти отношения вольности, свободы личности. Ведь когда-то она была тут вовсе не «бабушкой», а главой семьи. Когда еще жив был ее муж и сын только готовился поступать на химфак в Московский университет.
И все-таки однажды, когда Сережа пришел домой с синяком под глазом. И при этом вовсе не подавленный. И при этом глаза — и подбитый и неподбитый — чуть ли не веселые, чуть ли не победные. (А они, наверное, и были победные, только бабушка того представить себе не могла!)
