О чем говорила сосна - Подлесова Надежда (первая книга TXT) 📗

Но, как только выходили из подъезда, шли в разные стороны. Танька - к школе, а я - в противоположную сторону.

- Ты иди,- говорил я Таньке,- а мне надо за Генкой зайти.

- Ладно, - соглашалась Танька и уходила.

Так продолжалось с неделю. Потом она уже не дожидалась, пока я скажу «ты иди», а торопливо, опережая меня, сбегала по лестнице и исчезала.

Хотя это избавляло меня от лжи, всё-гаки я с тяжёлым сердцем шёл в противоположную сторону.

Завернув за угол и немного постояв, я торопился в школу, стараясь наверстать упущенное время.

В школе я тоже не подходил к Таньке. Боялся, как бы не узнали, что у меня сестрица появилась. Будут на нас глаза таращить да смеяться. И Танька делала вид, что не знает меня. Наверное, видела, что я не хочу этого.

Вообще, с того времени, как мы стали жить вместе, я переменился. Недаром бабушка говорила:

- Серёжа, я не узнаю тебя.

Однако я не весь переменился, а частично. Во мне как будто поселился второй я. Или, как бабушка говорила, «дух противоречия».

И бабушка была права. Я это чувствовал. Потому что противоречие постоянно спорило со мной, с прежним. Оно-то и заставило придумать Генку.

И вообще, со мной стало такое твориться, что самому стыдно. Например, садимся с Танькой за стол, а я на тарелки гляжу. Не хочу глядеть, а противоречие заставляет. Гляжу и думаю: «Если у Таньки мяса больше, значит, бабушка её больше любит».

Наверное, бабушка это заметила. Потому что однажды смотрит на меня как-то особенно и спрашивает:

- Серёжа, ты наедаешься?

- Наедаюсь,- говорю,- а что?

- Так. Ничего,- сказала она.

Конечно, со стороны это выглядело некрасиво. Только бабушка, видно, не понимала меня. Я ведь не из-за жадности в тарелки глядел.

Однажды я спрашиваю Таньку:

- У тебя нет бабушки?

- Нет.

- Жалко,- вздохнул я.

- Чего тебе жалко?- спрашивает Танька.- У тебя же есть бабушка.

- Если б было две,- сказал я,- было бы лучше. Я ходил бы к ней в гости. А иногда мог бы и пожить.

Когда я это говорил, то не смотрел на бабушку. Не смотрел, но чувствовал её удивление.

И верно. Когда я ушёл в комнату, бабушка пришла следом. Я сидел за столом над раскрытым учебником.

Серёжа ...

- Бабушка, я учу уроки,- сказал я и начал читать вслух.

- Учи. Учи, дорогой,- продолжала она стоять за моим стулом. Потом положила мне руки на плечи и сказала:

- Ты прости меня, Серёжа. Стара я. Может, что и не так сделала. А может, мы перестали понимать друг друга.

Голос у бабушки задрожал, и она поспешно вышла. а мне захотелось броситься за ней. Уткнуться в колени, как когда-то маленький. И сказать, что люблю её.

Но я никуда не пошёл. Я бессмысленно глядел в задачник и думал. Обо всех.

Мне впервые пришла в голову мысль, что у нас теперь большая семья. И что у бабушки прибавилось хлопот. У неё часто болит голова. А ей по целым дням приходится возиться на кухне.

И мама не перестала меня любить. Она заходит, садится на краешек кровати. Верно, хочет поговорить. Но я нарочно притворяюсь, что хочу спать.

Но больше всего я думал о Таньке. Да, я не любил её. Не любил за то, что она привязалась к бабушке.

Как-то бабушка приболела, так она и чай ей в постель приносила, и тряпку мокрую на голову клала. И вообще целый день торчала в нашей комнате.

Я просто из себя выходил. Ни маму, ни бабушку я не хотел делить с Танькой. Но приходилось.

СЛОН ИЗ НИЧЕГО

Каждый из нас жил своими заботами. Я много думал о жизни. Наверно, столько думают философы и писатели.

Бабушка, по её словам, с раннего утра ломала голову над меню, а Юрий Львович над новым проектом. Мама после работы бегала по магазинам. А Танька готовилась к конкурсу и не выпускала скрипку из рук.

И ещё я знал о заботах одного человека. Тимофея, который ехал вместе с Танькой на конкурс.

Он часто звонил Таньке по телефону, хотя говорить им было не о чем. Просто они задавались.

Вот их разговор:

- ?

- Привет, Тимофей!

-?

- Играю. А ты?

-?

- Получилось. А у тебя?

-?

- Конечно. Скорее бы.

-?

- Пока.

И всё. Я обзывал про себя Тимофея девчатником. Так я сердился, как говорят, на весь свет, пока не набрался мужества и не спросил себя: «Почему?!»

Поскольку отвечать я решил со всей строгостью, то результат получился неутешительным. Оказывается, не такой уж я хороший.

Про врунов говорят: «Из мухи сделал слона». Это такие люди, которые преувеличивают. Я же делал слоне из ничего. Сначала Таньке врал о разных драках, чтобы от нашей школы её отпугнуть. Потом Генку выдумал, которого во сне даже не видел, не то что наяву.

А тут Валька привязался, чтобы сказал, где живу теперь. Мы ведь раньше ходили друг к другу.

Я выкручивался как мог. Старался на другое разговор перевести. Но Вальке стало подозрительно, почему я не говорю.

И он, верно, выследил меня и в воскресенье явился. Хорошо, что я сам открыл дверь. Будто чувствовал, что Валька пришел.

Ты чего?- испугался я.

- Ничего,- говорит.- Просто так.

- Ой, Валька, к нам нельзя,- тут же сообразил я,

вышел в коридор и прикрыл дверь.- У нас бабушка заболела. Болезнь какая-то заразная. Подожди. Я сейчас .

Когда я оделся и вышел, Валька спросил:

- Серёжка, а ты как же?

- Что как же?

- Заразиться ведь можешь,- посочувствовал Валька.

- Мне укол сделали, который предохраняет,- соврал я, и даже сам удивился, как сразу всё это пришло мне в голову.

Вот так и делал я слона из ничего. Так заврался, что самому противно стало.

Иной раз лежу вечером и думаю: «Всё завтра Вальке расскажу. А то живешь, как шпион. Боишься, вот-вот разоблачат».

Но утром решимость меня покидала. Появлялись другие мысли. Скажешь Вальке, а он проговорится нечаянно. И будут все шушукаться да глаза пялить на нас с Танькой.

Теперь в школе я переживал вдвойне. Чтобы про Таньку не узнали. И чтобы двойку не схватить.

Но от Таньки ведь никуда не денешься. Значит, надо за уроки приниматься. Чтобы хоть не дрожать, что к доске вызовут. И опять же всё из-за Таньки. Сколько раз её вызывали, столько и пятёрок поставили. А мама, как нарочно, за ужином:

- Как в школе дела?

В общем, начал я зубрить. И спина устанет, и шея. И такое зло на Таньку возьмёт. Навязалась на мою голову.

Что ни день, новое переживание. Учительница тему для сочинения придумала. Написать о своей семье. Упасть можно.

Разумеется, я не писал ни про Юрия Львовича, ни про Таньку. Написал, что живу с мамой и бабушкой. Про новую квартиру. Как ходим на лыжах в лес. И как слушаю музыку.

Но я не столько писал, сколько смотрел на Таньку. Возьмёт да расскажет всё как есть.

Я даже записку хотел ей передать, чтобы обо мне молчала. Но не решился.

Думал я о Танькином сочинении до тех пор, пока сам не прочёл. Когда учительница принесла сочинения, я боялся, вдруг Танькино прочтёт всему классу. Она иногда читала хорошие сочинения. А Танька наверняка написала на пятёрку.

Но учительница сказала только, что двоек, к её радости, никто не получил. И раздала тетради.

Дома, как только Танька ушла в музыкальную школу, я разыскал у неё в портфеле тетрадку по русскому языку.

За сочинение она и правда получила пятёрку.

«У меня большое горе,- писала Танька.- Умерла мама. Целый год жили мы с папой вдвоём. А потом папа женился. Теперь у нас новая семья. Но разве можно забыть маму. У меня в комнате висит мамин портрет. И я часто с ней разговариваю. Рассказываю о школе. О друзьях. О папе. Играю ей на скрипке.

В новой семье есть старушка. Она заботливая и добрая. Я называю её бабусей. Хорошо, когда в жизни встречается отзывчивый человек. А мачеху я не называю мамой, хотя она тоже относится ко мне хорошо. Это было бы изменой по отношению к моей маме. Я всегда буду помнить только её».

Обо мне в Танькином сочинении не было ни единого слова. Но я не испытывал радости.