На Двине-Даугаве - Кононов Александр Терентьевич (читать онлайн полную книгу txt) 📗
Воинский начальник вгляделся в этот жест и просипел:
— Неужели?
— Во всяком случае… при дворе заинтересованы.
— При дворе? Значит, стоит, по-вашему, купить акции?
Чиновник пожал плечами:
— Покупают…
И действительно, покупали — мелкие торговцы, чиновники, провизоры, вдовы на пенсии.
А купец Арбузников, картинный бородач, похожий на трефового короля, восклицал в Коммерческом банке, куда зашел по делам:
— Да это ж святое артельное дело! В пояс надо кланяться господину Шебеко!
— Совершенно верно — артельное дело, — вежливо улыбался тот же банковский чиновник. — Артель имущих. В этом — весь смысл акционерного общества. Бывают артели неимущих — грузчиков, бурлаков. А это — артель людей состоятельных.
Трефовый король покосился на чиновника веселыми разбойничьими глазами и распрощался, ушел. Акций он не купил.
И вдруг прошел слух — неизвестно, откуда он взялся: Шебеко отдают под суд.
Судить его будут в Риге.
48
Такой уж выдался тот год: урожай на всякие новости.
Не успели люди как следует поговорить о Шебеко, как появилось новое известие: взяты под домашний арест барон Тизенгаузен, доктор Рипке, некий Дамберг и еще несколько человек.
Оказывается, это группа лиц, давно уже занимавшихся шпионажем в пользу одной иностранной державы. Какой? Германии? Да разве она собирается воевать с нами? Германский император — близкий родственник царю, как же им воевать друг с другом?
Даже в квартире слесаря Оттомара Редаля говорили о деле Тизенгаузена, Дамберга и Рипке.
— Теперь-то их возьмут за жабры! — сказал зашедший вечером Никонов.
— Может, возьмут, а может, и нет. У Тизенгаузена большие… как это… связи.
Никонов даже рассердился на Редаля за такие слова.
— «Как это, как это»! Если б не было доказано, что они шпионы, не стали б тревожить такую персону, как Тизенгаузен. А если уж доказано, как такое дело спрячешь?
— Захотят — спрячут.
О петербургских связях барона Тизенгаузена говорил не один Оттомар Редаль.
Сила этих связей стала известна всем, когда Тазенгаузен, Рипке и другие ровно через две недели оказались на свободе.
Чуть было не испортил им дела Дамберг: он угостил караулившего его жандарма коньяком, от которого тот уснул на целые сутки, а сам исчез из Прибалтики бесследно.
Лишняя улика для следователя по особо важным делам! Невиновный человек не станет спасаться бегством. Кроме того, поступили сведения о гувернантках-немках, которыми руководила некая Ирма Карловна из «Затишья», подчиненная Дамберга.
Но все это теперь не имело значения.
Дело о бароне Тизенгаузене и других было по распоряжению из Петербурга прекращено.
К весне выяснилось, что никакой кары не понес и тайный советник в отставке Шебеко.
Имущество разорившегося акционерного общества — клочок земли в Латгальском бору — продали, общество было объявлено несостоятельным, а Шебеко заново отделал себе особняк в Петербурге.
Разговоры о его скором аресте прекратились так же внезапно, как и возникли.
49
Аресты в городе все же были. Арестовали троих рабочих по обвинению в подпольной революционной деятельности.
…Вечером Оттомар Редаль говорил Русеню:
— Придется спрятать литературу понадежней. Что ты скажешь о доме Персица?
— Дом Персица? — удивился Гриша (разговор происходил при нем — как гордился он таким доверием!).
— Ну да, — спокойно ответил дядя От. — Русень работает там главноуправляющим.
— Старшим дворником, — поправил Русень.
— Так вот, если спрятать у тебя, не найдут?
— Чтоб найти, надо разобрать каменную лестницу.
— Лестницу? — Редаль засмеялся и подмигнул Грише: — Этот Русень всегда что-нибудь придумает.
— Старый Персиц очень экономный господин. Надо было немножко отремонтировать парадный вход, — ну, зачем для этого звать людей со стороны? Я же старый каменщик. Персиц заплатил мне два рубля — о, я с благодарностью взял их и починил все, как полагается! Устроил все что надо. Ты меня понял? Теперь под лестницей есть такое местечко, что и домовой про него не узнает.
— Домовой не узнает, а жандармы как примутся шарить…
— Шарить мало. Я говорю: пришлось бы разломать всю лестницу.
— Ну, поглядите на него! — воскликнул Редаль, очень довольный. — Всегда этот Русень выдумает что-нибудь необыкновенное.
— Парадная лестница уж очень на виду, — сказал Гриша и покраснел: он в первый раз позволил себе высказаться о таком серьезном деле.
— Вот это и хорошо.
— Ну как же положить туда литературу, чтоб никто не видел? И как взять ее снова?
— Так мой же собственный кабинет — под лестницей! Я ведь не только старший дворник — я швейцар. Господин Персиц очень экономный человек. Я там, под лестницей, полный хозяин и днем и ночью.
— Ну, значит решено. Сегодня попозже все, что можно, переправим к тебе. Молодец, Русень! Я всегда говорил, что у тебя министерская голова.
— А я никогда и не отказывался! — засмеялся наконец и сам Русень. — Может, меня еще и назначат министром. Дай только срок.
…В одиннадцатом часу вечера Гриша позвонил у парадного входа в дом Персица. Дверь, освещенная электрическим фонарем, разукрашенная всякими резными завитушками, сразу же отворилась, и Русень почтительно принял из рук Гриши его потертое пальто, фуражку и большой, тяжелый с виду пакет, завернутый в бумагу.
— Пожалуйте наверх, — сказал он с поклоном.
Гриша поднялся на второй этаж, сказал нарядной горничной с кружевной наколкой на голове:
— Я к Самуилу.
И стал ждать в комнате, где стояли кресла с гнутыми золочеными ножками, а по стенам висели портреты дам и бородатых людей в длинных сюртуках.
Вышел Самуил Персиц, не скрывая своего удивления:
— Какими судьбами?
— Шел мимо.
Удивление на лице Персица было все-таки чрезмерным и не очень-то доброжелательным.
Гриша сказал:
— Я сейчас интересуюсь поэзией.
— Поэзией? — Удивление Самуила приобрело более благожелательный оттенок.
— Да. Я слыхал, ты пишешь стихи.
Самуила Персица как будто подменили.
Он забегал по комнате, нервно посмеиваясь, потирая руки.
— Ты тоже слыхал обо мне? Знаешь, на меня уже эпиграмму сочинили!
— Да?
— Послушай:
Меня уже знают! — проговорил Персиц самодовольно.
— А почему «корнет»? — спросил Гриша.
— Ну это, конечно, для рифмы. Но эпиграмма неплохая — и я бы подписался под такой. Знаешь, я пишу эпиграммы, сонеты, баллады… Да! И баллады — это новый для меня жанр.
Пометавшись по комнате, видимо очень взволнованный, он принялся глуховатым голосом, подвывая, читать свои стихи.
Там действительно были и Феб и его служитель — поэт, были всякие эльфы и ундины.
— Теперь я прочту тебе последнее свое произведение — балладу!
Гриша не знал, как ему наконец уйти отсюда. Персиц все читал, читал — неутомимо…
Прошло немало времени — Русень уже проверил, конечно, не было ль за пакетом слежки на улице.
Под монотонное завывание Персица Грише захотелось спать, и он встал:
— Я еще зайду к тебе.
— И я к тебе. И я! — вскричал благодарный Персиц. — Знаешь, как приятно встретить понимающего поэзию человека… Как ты нашел мои стихи?
— Очень. Очень!
Гриша вспомнил слово, которым, бывало, поощрял его самого Оттомар Редаль.
Ян и Гриша мальчишками — это ж было целых три года тому назад — показывали дяде Оту свои щуплые мускулы: «Ну как?» И дядя От говорил: «Очень, очень!» Что «очень» — неизвестно. Но все-таки это походило — хотя и с натяжкой — на похвалу.
