Разгневанная земля - Яхнина Евгения Иосифовна (библиотека электронных книг .TXT) 📗
И оттого, что Риварди говорил на чистом мадьярском языке, без калишского немецкого акцента, и что за его словами не чувствовалось угрозы, крестьяне, подумав, согласились ждать до воскресенья.
Субботний день пришёл к концу. Миновала и ночь. Вместе с солнцем, осветившим соломенные и камышовые кровли, пробудилась деревня; одно за другим стали раскрываться окна, а потом и двери глинобитных избушек.
На улице замелькали яркие, праздничные, туго накрахмаленные юбки и разлетающиеся безрукавки, расшитые пёстрыми шелками. Так наряжались крестьянки лишь по воскресеньям и праздникам, направляясь в церковь к ранней обедне. Но сегодня, к великому огорчению отца Бонифация, церковь была пуста. Лишь несколько престарелых женщин не изменили своему обычаю и явились, как всегда, спозаранку.
Девушки гурьбой высыпали на улицу с неприкрытыми, по деревенскому обычаю, волосами. Зато каждая вытащила из заветного сундука, где хранилось её приданое, либо нитку бус, либо атласную ленту. На фартуках забелели свежие кружева, а те, кто побогаче, обновили высокие сафьяновые сапожки с медными подковками на каблучках.
Не отставали и мужчины. Их праздничные кожаные пояса блестели украшениями: ярко начищенными медными пуговками и различными металлическими подвесками, а на широкополых шляпах красовались журавлиные перья, букетики полевых цветов, а то и пушистые метёлки ковыля или других степных трав.
Наконец все тронулись в путь. Кузнец Игнац шёл впереди. Шествие замыкала повозка с разными яствами и напитками. Было решено отметить возвращение лугов весёлым празднеством в поле.
Молодой батрак Иожеф Карнаи захватил с собой домру и лихо запел «Песню косцов». Несколько голосов дружно подхватили.
Молодёжь вспоминала весёлую косовицу, когда лугами ещё владели крестьяне. Уборка сена — что за, весёлая пора! Работа кипит днём и ночью, каждый старается убрать сено до дождя, пока стоят погожие дни. Парни стремятся перещеголять друг друга быстротой и ловкостью, зная, что победителя ждёт награда. Подзадоривая своих милых, девушки дарят их улыбкой, шуткой, ласковым взглядом. По окончании уборки парни и девушки двух-трёх соседних деревень собираются вместе. Бесшабашное веселье нередко кончалось всеобщим побоищем: деревня шла на деревню, либо из озорства, либо из желания отличиться перед девушками, а тем лестно было увидеть победителями своих парней. Старики, бывало, снисходительно покачивали головами и говорили: «Пусть их потешатся! Ведь и мы не лучше были. Поди, и в наше время других утех не было!» А теперь вот уже третий год не приходится журавлинцам убирать сено. Село не имело своих лугов, и скотина впроголодь кормилась яровой соломой, очистками от овощей; лишь кое у кого были клочки земли под викой.
Солнце ласково освещало праздничное шествие. Ветер затих. Безоблачное небо сулило погожий день, утренняя свежесть бодрила.
Едва шествие миновало церковную ограду, как издалека показалась бричка управляющего, медленно катившая навстречу весёлой толпе.
Крестьяне замедлили шаги, нестройно оборвалась песня. Только один девичий голос, взявший высокую ноту, протяжно зазвенел в воздухе и тоже вдруг затих, замер в наступившей тишине.
Шагах в пятидесяти от собравшихся управляющий Риварди остановил лошадь и пешком пошёл навстречу. Подойдя ближе, снял шляпу и поздоровался.
— Вижу, — сказал он спокойно, без тени раздражения, — не хотите вы слушаться моего совета. А я ведь только добра вам желаю. Скажу больше. Если вы не внемлете моим уговорам и всё-таки пойдёте косить, никто вам мешать не будет, но только имейте в виду: если граф разгневается и потом прикажет насильно отобрать покос, я уж ничем вам помочь не смогу. Сами знаете, человек я здесь новый и в полевом хозяйстве несведущий. Решайте сами, только чует моё сердце, что потом пожалеете.
Он умолк. Молчала и толпа. Потом вперёд вышел безземельный крестьянин Мирци.
— Мы, господин управляющий, конечно, ваше положение понимаем, как вы человек новый. Но чудно как-то выходит: обсчитать мужика, отобрать у него угодье — на это управляющий право имеет, а вот вернуть мужику, что у него несправедливо отобрали, на то он не властен..
— Чего нам здесь препираться! — вмешался Игнац. — Закон ведь на то и закон, чтобы его по-разному толковать можно было. — И, обратившись к Риварди, Игнац продолжал: — Мы рады бы вас послушать, кабы время было. Насчёт этих лугов мы с вами, почитай, целый месяц разговор ведём, а всё ни с места. Мы вас честь честью известили, что ни один мужик не станет тот луг косить для графских конюшен. Косить пойдём для своей, а не для графской нужды. Нечем нам стало скотину кормить и некуда выгонять её на подножный корм… А время вот как приспело, как бы травы на корню не сгнили… Вы говорите — обождать, а до каких же это пор?
— Я послал человека к графу, — объяснил Риварди. — Отложите вашу затею до среды. Если во вторник до вечера ответа от графа не будет, поступайте, как находите нужным.
Крестьяне перекинулись отрывочными словами, посоветовались. Наконец Игнац сказал, обращаясь к односельчанам:
— Ждали мы долго, может, и впрямь подождём ещё три дня… Говорите, как…
Игнац оборвал речь на полуслове: издали, со стороны графской усадьбы, находившейся километрах в семи от деревни, мчался всадник. Все обернулись в его сторону, а Риварди шагнул ему навстречу.
Это был стражник, посланный только что прибывшим Тибором Фенией.
Риварди повернулся к крестьянам и теперь уже с большей твёрдостью сказал:
— Его сиятельству, вероятно, известно решение старого графа. Расходитесь же по домам, а после обеда пришлите для переговоров двух ходатаев.
Толпа заволновалась, загудела:
— Зачем откладывать? Для чего ходатаи? Идти, так уж всем прямо к молодому барину. И не откладывать! Как, значит, все собрались идти косить, так все и пойдём! Есть согласие, нет ли, без корму для скотины никак не возможно. Насчёт земли — это мы потерпим ещё, а с лугами никак нельзя… Чужого мы не просим, своё вернуть хотим, и всё тут!
И крестьяне толпой направились к усадьбе.
Риварди сел в бричку, погнал лошадей. Стражник: ускакал вперёд, унося весть о «бунте» крестьян.
Расставшись с Аронфи, Иштван невесело поплёлся назад в свою берлогу. Шёл и пытался не спеша обдумать услышанные новости. «В толк не возьму, — размышлял он, — над мужиком, говорят, граф больше не волен, а над землёй по-прежнему властвует. А что мужик без земли?»
Иштван замедлил шаг. Невмоготу ему стало одиночество, постылая жизнь бродяги. Да вдобавок в лесу остались теперь только люди, навсегда покинувшие мирную жизнь и честный труд. С ними ли делиться думами о новых временах, наступивших для венгерского крестьянина!
Иштван опустился на траву. Сидел неподвижно, глядя своим единственным зрячим глазом туда, где позади зелёных холмов скрывалась изба Марики. Пустынно, одиноко было в этом травяном просторе. Лишь вдалеке высился колодезный журавль, похожий на гигантскую букву «Т». И вдруг перед собой на горизонте Иштван увидел деревню, прямую улицу, расставленные чинными рядами убогие домишки и, как в «Журавлиных полях», на самом краю деревни, там, где она переходит в пушту, маленькую церковку с низкой колокольней. Только теперь избы смотрели основаниями вверх и крыши упирались в травяной покров пушты. А колокольня, отделившись от церкви, торжественно парила в небе.
Для жителей Альфёльда степной мираж привычное, хотя и таинственное явление природы. Не раз приходилось Иштвану его наблюдать. Но сейчас в этом фантастическом видении почудилось ему какое-то знамение: сама природа, казалось, взбунтовалась против его бродячей жизни, звала домой… Сердце сжималось от боли. Иштван поднялся и решительно направился на юг, в свою деревню, к Марике…
В «Журавлиные поля» Иштван пришёл глубокой ночью. В темноте он надеялся пробраться незаметно к своей хате. Дорога вела мимо пруда, к восточному берегу которого прилегали общинные луга, отобранные графом у крестьян. Иштван осторожно обошёл пруд и полем направился в деревню. Ступив на знакомую межу, он остановился. Вот тут начинается его полоска земли, разве спутаешь её с другой!
