Журавленок и молнии - Крапивин Владислав Петрович (электронную книгу бесплатно без регистрации TXT) 📗
– Да ладно, папа…
Все теперь отодвинулось: Иринка, аэропорт. Не было уже ни тоски, ни жгучего нетерпения, был только страх за отца. Иринке он напишет, объяснит, лишь бы с папой ничего страшного…
Милиционер потянулся к заднему стеклу. Оно было затянуто проволочной сеткой, а в ней застрял серый камень. Круглый, размером с небольшое яблоко. Сержант покачал его на ладони, хмуро сказал:
– Вот такой подарочек. Немного бы в сторону – и заказывай по кому-то из вас поминки.
Журка рукавом резко вытер слезы и спросил с тихой яростью:
– Зачем его бросили?
– А черт их знает! Шпана проклятая… Давай, Саша, я сяду за руль.
– Да я сам могу…
– Какое там "сам". Давай.
Отец придвинулся к Журке. Журкины пальцы были в крови. Он вытер их о полуобрезанный подол, комком затолкал его под ремень, взял отца двумя руками за локоть, прижался к нему плечом. Автомобиль завыл, выбираясь на проезжую часть. Журка неловко покачнулся, ухватил отца покрепче, напряженно глянул на его забинтованное лицо. Опять спросил с тревогой:
– Тебе больно?
Отец помолчал, как-то странно дернул плечами, сказал с хрипотцой:
– Чушь какая, разве это боль… Юрик, сынок, ты меня прости.
– Что? – не понял Журка и опять испугался. Отец так редко говорил "сынок". Может, это от потери крови, от слабости?
– Папа…
– Ничего, Юрик, ничего, родной. Переживем… Все переживем… Да?
Валерик
Порезы оказались неопасными, но каждый день отец ходил на перевязки. Глядя на его забинтованное лицо, Журка сказал однажды:
– Ты похож на марсианина.
Отец почему-то очень обрадовался, ответил весело и невпопад:
– А стекло уже заменили… Ничего, мы еще поездим!
Один раз к отцу приходил незнакомый мужчина – оказалось, что из милиции. Когда он ушел, отец сказал:
– Вот уж не думал! Нашли ведь тех "гранатометчиков", догнали.
– Да?! – зло обрадовался Журка. – А кто они?
– Кто… Пацаны, конечно. Вроде тебя.
– Почему это вроде меня? – сразу ощетинился Журка.
– Ну, я про года говорю. Такие же по возрасту. Чего ты как динамит…
– Мама говорит: весь в тебя, – усмехнулся Журка. – Папа… а что им будет? Этим ребятам…
Отец пожал плечами.
– Откуда я знаю? Что заработали, то и будет… – И ушел опять в поликлинику.
А Журка побежал на репетицию.
Репетиции "Сказки о Золушке" шли одна за другой, потому что предстоял еще один спектакль. И очень важный. Вероника Григорьевна с таинственным видом говорила, что ожидается какой-то сюрприз. Все выпытывали: какой? И она сообщила наконец, что, "кажется", пьесу будут снимать для детской телепередачи "Сигнал горниста".
– Ой, мамочка, – шепотом сказала "новая Золушка" – Лида Синявина. Она была неплохая Золушка. Если по правде говорить, она играла, пожалуй, не хуже Иринки. Только сильно волновалась. Если на репетиции она сбивалась от волнения, Журка терпеливо ждал и подсказывал. И ни капельки на нее не сердился. Потому что это было бы глупо и по-свински. Лидка же не виновата, что Иринка уехала.
И сейчас, когда она перепугалась, Журка сказал ей:
– Не бойся, это же будет съемка. Если что не получится, переснимут, вот и все…
Но сам он ощутил какое-то беспокойство. Его не очень-то обрадовало участие в телепередаче.
– Конечно, вся пьеса в передачу не влезет, – разъяснила Вероника Григорьевна. – Только самые интересные эпизоды. Но все равно! Представляете, охломоны вы мои ненаглядные, как это здорово! Вся область вас увидит на экране! Школу свою прославите… Но и ответственность какая!
Журка прислушался к своей тревоге. Нет, его не пугала ответственность. Тут что-то другое. Кажется, дело все же в Иринке. В том, что не она будет Золушкой.
По всей справедливости должна была играть Золушку она. Именно для передачи. Назло всему, что случилось! Если одна передача принесла ей столько несчастий, пускай другая будет ее победой!
Но это было невозможно… Ощущение такой невозможности, все эти беспокойные мысли очень мешали Журке на репетиции. Он даже начал злиться на Лидку. Вероника Григорьевна сказала:
– Журавин, да что с тобой сегодня? Ну-ка, соберись, голубчик.
Он вздохнул и постарался "собраться"…
В субботу провели генеральную репетицию. Ради такого дела "артистов" освободили от уроков. Вероника Григорьевна доказала директорше Нине Семеновне, что репетировать надо на свежую голову, с утра.
Пришла незнакомая женщина – в джинсах и замшевой куртке, высокая, с красивым лицом, с резким нарисованным ртом и короткой прической. Звали ее Эмма Львовна. Оказалось, что она с телевидения.
Эмма Львовна весело, но решительно вмешивалась в репетицию, громкими хлопками ладоней останавливала игру на сцене, что-то проверяла по часам, делала пометки в блокноте. Оробевшая Вероника Григорьевна кивала и со всем соглашалась.
Впрочем, ребятам Эмма Львовна понравилась. Благодаря ее напору и быстроте репетиция закончилась уже в половине двенадцатого. Полагалось идти на два последних урока, но Вероника Григорьевна переглянулась с Эммой Львовной, подмигнула ребятам и сказала:
– Так и быть, разбегайтесь и отдыхайте до понедельника. Ответственность мы берем на себя.
"Актеры" громким шепотом сказали "ура" и дунули по домам.
Когда Журка вернулся из школы, дома никого не было. Мама, несмотря на субботу, ушла в машбюро: ее попросили перепечатать срочную работу. Отец, видимо, был в поликлинике.
День стоял совсем летний, жаркий, воздух в комнатах перегрелся. Журка с наслаждением распахнул все окна, вытащил из холодильника бутылку молока, глотнул из горлышка (вот мама-то не видит!), смочил в ванной нажаренную солнцем макушку и начал торопливо переодеваться: они с Горькой договорились пойти на двенадцать тридцать в кино.
Кто-то нерешительно, сбивчиво позвонил. Явно не Горька. Журка торопливо заправил в шорты подол желтой рубашки (мама ее уже починила) и открыл дверь.
За дверью стояли незнакомые люди: пожилая, почти старая женщина и темноволосый мальчишка с сумрачными глазами волчонка. Сразу, в одну секунду, Журка ощутил, что веет от них какой-то бедой. Женщина, переминаясь, проговорила:
– Ты, мальчик, извини… Журавин здесь живет?
– Да, это я, – почти с испугом сказал Журка. – То есть мы все Журавины. А что?
– Значит, папа твой… – пробормотала женщина. И вдруг дернула мальчика за плечо: – Вот, привела, чтоб прощения просил! За камень за свой дурацкий! Он ведь бросил-то! Теперь, если папа твой не простит, совсем худо…
Плечо у мальчишки мотнулось, и он опустил голову.
Журка смотрел на него и на женщину с удивлением и растерянностью.
Неужели этот парнишка в самом деле бросил камень? И зачем они пришли?
– У, паразит, – жалобно сказала женщина мальчику, а у Журки заискивающе спросила:
– Папочка-то дома?
Журка внутри себя застонал от мучительной неловкости и хмуро сказал:
– Нет. Наверно, он на перевязке…
– Вот беда опять. Что же делать-то?..
– Ну, вы проходите, – пробормотал Журка. – Он скоро придет.
– Да чего же проходить-то, если… – начала растерянно женщина и как-то машинально шагнула в прихожую. Дернула мальчика за собой. Он худыми, какими-то ломкими ногами переступил порог и опять замер, не поднимая головы.
В полутемной прихожей не было окон, и Журка включил яркую лампочку. Женщина растерянно мигнула. Журка увидел ее тоскливые, беспомощные глаза, дряблые щеки, маленький жалобный подбородок и понял вдруг, что это лицо ему знакомо. Но откуда и почему, не вспомнил. Они встретились глазами, и Журка торопливо перевел взгляд на мальчишку.
Тот казался чуть младше Журки. По виду – класса из четвертого. Тощий, с большими ушами, торчащими из-под прямых черных прядок. Волосы упали вперед, лица не разглядеть. Он был в новых сандалетках, голубых носочках, в летнем синем костюмчике с олимпийскими колечками на кармашке. Новый этот костюмчик сидел на мальчишке неловко и твердо, торчал острыми углами – как спичечный коробок, наткнутый косо на длинную лучинку. Кое-где на жесткой материи заметны были слежавшиеся складки. И Журка вдруг догадался, что в эту нарядную, поспешно купленную одежду мальчишку засунули специально: чтобы он казался более приличным, более воспитанным. Даже более маленьким. Это, мол, не хулиган, а ребенок, который случайно совершил нехороший поступок.
