Жизнь и приключения Заморыша (с илл.) - Василенко Иван Дмитриевич (читаем книги онлайн бесплатно txt) 📗
– Поможем, – сказал Тарас Иванович. – Ты ж сама и передачу понесешь. Если на то пошло, то и Сигизмунду чего-нибудь подкинем, даром что паном прозывается.
– Ой, какой он пан! – воскликнул я. – У него на штанах латка!
Потом Тарас Иванович стал объяснять мне, какой я принес вред тем, что пел в церкви.
– Пойми, что некоторые темные люди и впрямь посчитали тебя посланцем от бога!
– А все-таки, что же у них было в тех ящиках? – спросил Михаил Ефимович. – Неужто контрабанда?
– Судя по всему – контрабанда, – ответил Тарас Иванович. – Святые отцы на все идут, лишь бы набить карман потуже.
– Если б знать наверняка, то хорошо б в листовке упомянуть.
Мне так хотелось хоть чем-нибудь загладить свою вину, что я сейчас же крикнул:
– Я узнаю! Завтра ж узнаю и скажу вам.
Тарас Иванович переглянулся с Михаилом Ефимовичем и кивнул мне:
– Главное, сматывай там удочки поскорее.
Илька пошел меня проводить. Я сказал:
– Хочешь, Илька, проведаем Зойкину бабку?
– Этого не хватало – к бабкам в гости ходить! – отозвался Илька. Но подумал и согласился. – Ладно уж, пойдем. Вот я проверю, как ты правду говоришь.
Про Зойку и про то, как я встретился с нею в Симферополе в цирке и как сам в цирке выступал, Илька уже не раз слышал от меня и каждый раз говорил: «А ты не врешь?» Вот пусть теперь узнает, как я вру.
К переезду мы подошли в то время, когда шел поезд и бабка сигналила ему зеленым светом. То, что бабка по своей воле может пропустить, а может и остановить целый состав, сразу возвысило ее в глазах Ильки. Он спросил:
– А если б царь ехал в поезде, вы б и царя могли остановить?
– А что мне царь! – фыркнула бабка.
Илька гигикнул. А я подумал: неспроста бабка хорохорится, наверно, случилось что-то. Так и оказалось. Бабка покопалась в шкафчике и сунула мне конверт. Зойка писала, что пана Сигизмунда засудили и скоро по этапу отправят в Сибирь, но царь пусть не радуется: все равно народ ему пропишет сальто-мортале. А ей, Зойке, больше в Чугуеве сидеть незачем, она, того гляди, приедет к бабке в гости.
Пока я читал, бабка говорила, что на пана Сигизмунда у нее всегда была обида – зачем он увез от нее Зойку! – но раз царь его сослал в Сибирь, значит, он был хороший человек. И еще она сказала, что рабочие нашего металлургического завода скоро забастуют и тогда она остановит тут все поезда: пусть стоят и тоже бастуют.
Я просто не узнавал бабку: будто и не она уговаривала когда-то внучку жить тихонечко и никого не трогать. Куда и хворость ее делась! Когда мы вышли, Илька сказал:
– Ну, бабка! Такой дай кувалду в руки, так она всех городовых разгонит.
Меня хотят заточить в монастырь на горе Атос
Я вернулся в Нифонтову келью и заглянул в щелочку. Кружка стояла на тумбочке раскрытая: значит, батюшка и патер ее уже поделили. Батюшка потирал руки и весело говорил:
– Знаете, патер Анастасэ, это не мальчик, а сундук с деньгами. Я делаю вам большое одолжение, что не забираю отрока обратно. Вы это должны чувствовать и все убытки с шоколадным тестом поделить только с Дукой. Дамиан ваш, а не мой: вы и отвечайте. Моя хата с краю. А в новую партию шоколада я внесу свою долю полностью, как раньше договаривались.
Дука сидел верхом на стуле, а тут вскочил и закричал:
– Как, опять Дука? Все только и знают, что объегоривают бедного Дуку. Мой умный папочка вложил половину своих капиталов в акции металлургического завода и теперь страшно боится, что рабочие не сегодня-завтра забастуют. Кто в убытке? Дука. Ему все меньше попадает от папы золотых кругляшек. А вот еще новость: сегодня я не досчитался в вашей кладовой целых четырех штук лилового лионского шелка. Вы не скажете, дорогой патер Анастасэ, как они перекочевали в мануфактурную лавку вашего друга – купца Сидорова? Опять Дука в убытке. Так я еще должен платить за дурака Дамиана? Черта с два!
Теперь вскочил Анастасэ и замахал черными широкими рукавами. Все трое кричали и ругались одновременно.
Я прикрыл щелку и лег спать. На душе у меня был праздник, а почему, я и сам не знал. Может, потому, что завтра я выполню поручение Илькиного отца и навсегда уйду из монастыря. Как он мне опротивел! Или потому, что вот-вот сбросят царя? Тогда и Петр вернется, и пан Сигизмунд, и Алексей Васильевич. А еще, может быть, потому, что под подушкой у меня лежит Дэзина белая роза и я все время чувствую ее запах.
Утром я проснулся до восхода солнца. На этот раз Дамиан, кроме белого хитона, принес еще веточку с темно-зелеными листочками и мелкими белыми цветочками. Дерево это, сказал он, привезли на пароходе из Греции. Называется оно – мирта. Патер будет сегодня говорить проповедь и призывать всех – и богатых, и бедных, и греков, и русских – жить в мире и подчиняться воле бога и его помазанников – царей, а я, когда буду петь, должен держать эту веточку перед собой. Я выслушал Дамиана со смиренным видом, потом переоделся в белый хитон, натянул парик, взял ветку в руки и через пустой монастырский двор пошел в церковь. Я шел и думал, как бы их всех обставить.
В алтаре Анастасэ поманил меня пальцем и сказал, что сегодня после обедни даст мне много шоколада, но если я буду спешить и петь без усердия, то оторвет мне «уси», а шоколада совсем не даст.
Время шло, а я все еще не мог ничего придумать.
Патер сделал мне знак выходить и предостерегающе погрозил пальцем.
И вот я опять перед молящимися, которые заполнили всю церковь. Я вижу толпу бородатых, усатых и бритых людей, черную группу монахов на клиросе, святых угодников, написанных яркими красками на стенах, мерцание сотен восковых свечей, но все это уголками глаз, как в тумане, по-настоящему же я вижу только одну Дэзи: она и сегодня стоит прямо передо мной, на прежнем месте, и смотрит на меня с удивлением, любопытством и радостью.
Анастасэ шипит мне что-то из алтаря, Дамиан уже какой раз взмахивает рукой, но все греческие слова из «Символа» от «пиетево» до «амин» из моей головы куда-то вылетели, а взамен их звенит и звенит веселая песенка. И, не помня себя, я бросил ветку мирты к ногам Дэзи, хлопнул в ладоши и радостно на всю церковь запел:
То, что произошло вслед за тем, невозможно описать: сначала в церкви все окаменели, потом задвигались, загалдели, зашумели, замахали руками. В одном месте ругались, в другом смеялись, одни кричали: «На фигис апо эдо!» («Вон отсюда!»), в другом: «Пьяс тон!» («Держи его!») Но и это все доносилось ко мне будто издалека: видел я только Дэзи. Она подняла ветку и, лукаво улыбаясь, нюхала ее беленькие цветочки.
Придя в себя, я бросился вон из церкви. И вдруг почувствовал, что меня схватили чьи-то железные руки. «Пропал!» – подумал я и в страхе закрыл глаза.
– Орео! Кала! – услышал я и удивленно посмотрел на того, кто держал меня в своих жестких объятиях. Это был грек Аленгоз, грузчик из порта. – Орео! Кала! – говорил он и гладил меня по голове тяжелой ручищей.
Через минуту я был уже в комнате Анастасэ. Я стоял перед раскрытой кладовой и разглядывал тугие штуки шелковой материи, завернутые в глянцевую бумагу с иностранными надписями. Я хотел уже выскочить из монастыря и во весь дух бежать к кузнице, чтоб все там рассказать. Но в это время чья-то тяжелая рука легла мне сзади на плечо. Я оглянулся и увидел перекошенное злобой лицо Нифонта.
– Катэргарис!.. – прошипел монах. – О, катэргарис!..
Он схватил меня в охапку, отнес в чердачную келью и там запер.
Я лежал на своей койке, скорчившись от страха: все перепуталось в моей голове. Пришел я в себя только утром, когда внизу опять заговорили. Дука кричал:
– Вы подумайте, какой сволочной мальчишка! Что он пропел в церкви нашу шансонетку, мне наплевать! Нет, зачем он, какургас, сунул свой нос в кладовую?! Если кто-нибудь узнает, что вы, патер Анастасэ, прячете тут контрабанду, заварится каша! Только на подарки полиции пойдет половина дохода.
