Говорит седьмой этаж (Повести) - Алексин Анатолий Георгиевич (бесплатная регистрация книга TXT) 📗
Это мне только и нужно было. Я, словно бы не доверяя Саше, схватил книжку и прочитал все, что там было насчет земли. Ну конечно, уж заодно и безударные гласные разглядел.
— Да, действительно так… Скажи пожалуйста, какой ужас!
Я уселся на место и тут же записал прочитанные фразы.
— «Длинные веки опущены были до самой земли», — читал дальше Саша.
— Ой, неужели прямо до самой земли? — снова поразился я. — Так и написано?
Я снова вскочил со стула и заглянул в книжку.
— «С ужасом заметил Хома, что лицо было на нем железное…» — медленно, будто заучивая наизусть каждое слово, диктовал Саша.
— Ой, неужели такой страшный? Лицо железное?!
Я вскочил в третий раз и, трясясь от ужаса, выхватил у Саши синий томик. А сам с надеждой подумал: «Так я, пожалуй, весь диктант без единой ошибочки напишу!» Но не тут-то было. Саше мои вскакивания со стула надоели.
— Что ты все время ойкаешь, как Липучка? — сердито спросил он. — А еще говорил, что всего Гоголя наизусть знаешь!
— Конечно, знаю… — залепетал я. — Но классика, понимаешь, так прекрасна, что каждый раз кажется, будто читаешь впервые.
Саша поморщился: он не любил громких фраз.
— Ладно… Сиди смирно — и все. Если еще раз вскочишь, как щелкну по затылку! Понятно?
Понять это было нетрудно. Я продолжал писать диктант.
— Во как Гоголь умел страх нагонять! — не удержался Саша. — У тебя прямо руки трясутся от ужаса.
Если бы он знал, отчего у меня тряслись руки!
Кончив читать про страшного «Вия», Саша сказал:
— Ну, вот и все!
«Да, вот и все! Крышка!» — подумал я и протянул Саше свои каракули. Но он отмахнулся от моей тетради, схватил жестяную кружку и стал постукивать по ней чайной ложечкой, точно так же, как это делал я, когда раньше, давным-давно, играл с бабушкой «в трамвай».
— Звонок! Звонок! Урок окончен! — провозгласил Саша. — Проверять я тебя не буду. Зачем?
— Конечно… не надо… — запинаясь от радости, сказал я. «Спасен! Спасен!!!» И добавил: — У меня еще и почерк жуткий… Я ведь внук доктора! Понимаешь? Ничего разобрать нельзя!
— Ясное дело, смешно будет, если я вдруг стану тебя проверять, — сказал Саша.
— Факт, смешно, — согласился я.
На самом деле это было бы не смешно, а очень грустно. Я поскорей спрятал свой диктант в ящик дедушкиного стола. «Потом сам проверю», — решил я. И еще я подумал о том, что теперь мне нужно будет каждый день вызубривать наизусть не один, а целых два диктанта.
«Неистрибимый»
Итак, мы стали заниматься. Занимались мы в любую погоду и даже в такие дни, когда с утра, как бы испытывая нашу волю, вовсю слепило солнце. В небольшой комнатке было душно, и прямо до смерти хотелось искупаться. Мою волю солнце, конечно, растопило бы в два счета, но, к счастью, рядом был Саша. А он даже выглядывать в окно не разрешал, чтобы не соблазняться видом Белогорки.
Как-то однажды, не вытерпев, я предложил заниматься по вечерам, после пяти часов. Но Саша обозвал меня «тряпкой» и сказал, что в древней Спарте таких, как я, сбрасывали с обрыва в реку. (Я бы, честно говоря, не отказался, чтобы меня в ту минуту сбросили с холма в Белогорку.) И еще он сказал, что заниматься нужно только по утрам, потому что утром голова свежая. Спорить со своим учеником я не решался.
Все кругом хвалили меня, говорили, что я «настоящий пионер», потому что жертвую своим отдыхом ради товарища. «Ой, ты прямо до ужаса благородный! Настоящий рыцарь!» — говорила Липучка, по доброте душевной забыв, как мы с Сашей совсем не по-рыцарски выставили ее из комнаты. И даже тетя Кланя однажды вынесла мне благодарность.
Вообще-то я избегал встречаться с тетей Кланей, потому что она как, бывало, увидит меня, так сразу начинает сравнивать с Маришкой, то есть с моей собственной мамой. «Да, — говорила она, — Маришка-то поздоровее была…», «Да, Маришка-то как угорелая по улицам не носилась!»
Я, конечно, понимал, что не стою маминого мизинца, что все прекрасные мамины качества, к сожалению, не перешли ко мне по наследству… Но вот наконец я дождался похвалы и от тети Клани.
— Да, — сказала она, — Маришка тоже всегда хорошо училась. В этом ты похож на нее… («Как раз меньше всего», — мысленно, про себя, закончил я фразу тети Клани.) Если вытянешь моего Сашку, спасибо тебе скажу. И Саша скажет.
«Кто кому должен будет сказать спасибо, это еще большой вопрос», — подумал я. Кстати, Саша был единственный, кто ни слова не говорил о моем благородстве и продолжал командовать мною так, словно учителем был не я, а он.
Занимались мы всегда часов до пяти. В это время как раз приходил Веник. Саша мазал ему живот йодом, и мы все вместе бежали к своему плоту на Белогорку. Там нас уже поджидали Липучка и старый, вечно сонный шпиц Берген.
Впрочем, наш плот был уже не плотом и не океанским пароходом, а спасательным судном и носил очень оригинальное имя — «Хузав». Название это придумал Саша; в расшифрованном виде оно обозначало: «Хватай утопающего за волосы». Мы все назывались теперь «хузавами». Слово это звучало довольно-таки необычно и было похоже на название древних ископаемых животных — всяких там ихтиозавров и бронтозавров.
Саша еще в самый первый день нашего знакомства сказал, что на плоту необязательно плыть куда-нибудь далеко, за тридевять земель, что плот может приносить пользу и здесь, в Белогорске. И вот, поскольку Белогорка была коварной рекой, мы решили на своем плоту спасать утопающих.
Но утопать, к сожалению, никто не собирался. «Дикари» (а их на пляже было столько, что и песок трудно было разглядеть), напуганные рассказами о воронках, ямах и холодных течениях, купались очень осторожно. Они, как правило, заходили в воду по пояс и начинали, радостно повизгивая, плескаться, словно сидели в корыте или в ванне.
Если же кто-нибудь все-таки доплывал до середины реки, мы тут же устремлялись на помощь. Саша с капитанского мостика приказывал мне приступать к спасательным работам. Я спускал на воду длинный шест. Но «утопающие» вместо благодарности кричали, чтобы мы перестали хулиганить и швырять в них грязными палками.
Только один раз нам пришлось спасать по-настоящему. И то члена своего собственного экипажа рядового матроса Веника.
Веник вздумал, расхаживая на плоту, читать журнал. Он сделал пять шагов по палубе и… шагнул прямо в реку. Мы даже испугаться не успели, как увидели в реке сразу три плавающих предмета: голову Веника, белую, распластавшуюся, как блин, панаму и журнал… Была бы тут Ангелина Семеновна!..
Я слышал и даже читал где-то, что, если человека, не умеющего плавать, завезти в самое глубокое место и спихнуть в воду, он, спасая свою жизнь, обязательно поплывет. Мы были на самой середине реки, вода здесь была темная, почти черная (это указывало на большую глубину), но Веник почему-то не поплыл. Он молча цеплялся за бревна. Наш «Хузав» наклонился, котелок, в котором главный кок Липучка варила картошку, тоже полетел в воду и сразу пошел измерять глубину.
Саша спрыгнул со своего капитанского мостика.
— Котелок утонул, — зачем-то сказал я. Наверное, от растерянности.
— Жаль, что твой собственный котелок на месте остался! Не мог удержать Веника! Ведь рядом стоял…
И, пригнувшись, сложив руки над головой, Саша прямо в майке и тапочках бросился в воду. Он обхватил Веника и без всякого напряжения стал выталкивать его из воды на плот. Веник вообще был очень легкий, а в воде-то, уж наверное, совсем ничего не весил. И всё-таки он не сразу вскарабкался на плот.
— «Вокруг света»! «Вокруг света»! — умоляюще вскрикивал Веник, не желая спасаться, пока не спасут его журнал.
— Ничего, пусть поплавает вокруг света. Лезь на палубу! — скомандовал Саша, не выпуская Веника, бережно обхватив его двумя руками, словно какую-нибудь драгоценную статую или вазу.
Я шестом подогнал «Вокруг света» к плоту и вытащил намокшие, слипшиеся в одну тяжелую массу листы.
— Очень благодарен тебе, Шура, — произнес Веник и, подталкиваемый сзади Сашей, полез на «палубу».
