Первое имя - Ликстанов Иосиф Исаакович (список книг .txt) 📗

В кабинете отца горел свет.

Ваня-Опус, растянувшись на ковре перед включенным электрическим камином, читал «Таинственный остров», взятый из библиотечки Вадика без спроса. Застигнутый с поличным, он пролепетал:

— Я только немножко, Вадь… Возьми обратно, если тебе жалко…

— Ничего, юное дарование, читай, — разрешил Вадик, почему-то тронутый замешательством брата. — Можешь всегда читать моих Жюль-Вернов сколько хочешь, мне не жалко…

— А ты… ты играй на моей губной гармошке тоже сколько тебе угодно, — отблагодарил его Ваня, изумленный щедростью старшего брата.

— Спасибо… Губная гармошка для моего возраста уже не подходит… Так-то, Опусик! Ты не мешай мне, я буду зверски зубрить английский.

— Погрей руки. — Ваня повернул в сторону Вадика электрический камин. — У тебя руки совсем красные.

Раскрыв учебник, Вадик уставился на рефлектор камина и сидел так долго-долго, забыв об учебнике, а когда раздался звонок в передней, он весь съежился.

Пошел открывать Опус и вернулся испуганный:

— Вадь, там тот мальчик… который тебе коленкой дал, когда девочки тебя связали…

— По… Полукрюков! — вскочил Вадик.

Он выбежал в переднюю, обрадованный тем, что пришел не Паня, а Федя, но увидел в передней того и другого.

— Мы к тебе, Вадик, — сказал Федя. — Раздевайся, Паня. Кепку на лестнице отряхни — мокрая.

Он был впервые в квартире Колмогоровых, но, вопреки своей обычной застенчивости, держался уверенно, как человек, поглощенный серьезным делом и не думающий о себе.

Вслед за Вадиком он прошел в кабинет, и в ту же минуту Опус вместе с Жюль-Верном был выставлен за дверь.

— Садись, Панёк… сюда, на диван. А ты, Вадик, сядь на кресло, — распорядился Федя и приказал: — Ну, говори всё. Вадик!

— Что? — шепнул Вадик, взглянул в лицо Пани и, увидев его горящие глаза, поник.

— Всё говори, — повторил Федя. — Зачем тебе семь камней? Для Фелистеева, да?

— А… а ты почему знаешь? — все так же шопотом спросил Вадик.

— Знаю… Фелистеев мне на карнавале сказал, что хочет разорить вашу коллекцию. Ты скажи, как он это сделал, мне нужно знать.

— «Как, как»! — рванулся Паня. — Заспорили, и спрашивать нечего!

— Сиди ты! — одернул его Федя. — Сиди и не вставай, пока не позволю. Что мне обещал, помнишь? — Он спросил у Вадика: — Значит, заспорили?

— Да, заспорили… — Вадик вытер рукавом слезы, катившиеся по щекам. — Мы с Генкой уже давно, после карнавала, тайно заспорили, чтобы был сюрприз, и выставили коллекции… Я за Пестова, а Генка за Степана… Если до праздника они хоть раз одинаково сработают, значит я проиграл. Разве я знал, что Григорий Васильевич возьмет Степана учиться на «Четырнадцатый» и что Степан Яковлевич так выучится! А Генка первый узнал, что Панин батька берет Степана на свою машину… Узнал, подловил меня и выиграл…

— Уж и выиграл! — возразил Федя. — Чего ты спешишь?

— Нет, выиграл… — качнул головой Вадик. — Я папу спросил сегодня. И папа думает, что, конечно, Степан может догнать Пестова хоть раз, даже перегнать. Он говорит, что Степан Яковлевич удивительно способный работник, и все на руднике тоже так говорят… Нет, Паня, лучше сразу отдать Генке семь камней, у нас тогда еще много хороших камней останется. А то он все заберет… Слышишь, Паня?

— Осел ты, осел! — сказал Паня, почувствовавший, к своему ужасу, что в душе он почти согласен с этим советом. — Как ты смел на тайный спор идти, кто тебе разрешил? Почему ты мне врал, что с Генкой на футболистов споришь? Семь камней! Значит, и шерл, и огневик. А у нас что останется? Всякий мусор, да? — Он вскочил и забушевал: — Подождете вы, подождете! Еще никто не нагнал Пестова и не нагонит. Пестов первого места никогда не уступит. А если… если Степан нагонит батю, тащи, тащи к Генке всю нашу коллекцию, сам тебе помогу ящики отнести… И на всю жизнь мы с тобой враги! Так, так и не иначе! — Паня приложил указательные пальцы один к другому и резко их развел. — Ты для меня теперь пустое место, даже ступить некуда… Пойдем, Федька, нечего тут делать. Пошли!

Он схватился за ручку двери.

Вадик, уткнувшись носом в спинку кресла, беззвучно плакал.

Начистоту…

Задержался Паня лишь потому, что Федя не последовал за ним: он стоял посередине комнаты, переводя взгляд с Пани на Вадика и обратно, что-то обдумывая.

— Чего ты, Пестов, разошелся?.. Будто ты отдашь Фелистееву коллекцию, если он выиграет? — спросил Федя.

— Не выиграет он, и примеряться к этому нечего! — бросил Паня.

— А если все-таки выиграет? — повторил Федя. — Разве тогда отдашь?

— Попробуй не отдай!

— И не отдал бы! Я ему такую коллекцию показал бы, что…

— Смелый за чужой счет!.. Ты мне самозванца прилепил, до сих пор отделаться не могу, а теперь хочешь, чтобы ребята меня совсем засрамили. Не знаешь ты, какие ребята на Горе Железной!

— Ну, какие?

— Честные, очень просто! Кто спор ломает, тому жизни нет. Каждый может его поучить, и другие еще помогут, чтобы мало не было.

— Молчи ты, чего про честность болтаешь! — оборвал его Федя. — Не болтай, слышишь!

— Вот интересно!.. Почему это я должен молчать?

— Потому что не понимаешь ты честности! Меня нечестным назвал за то, что я на сборе правду о тебе сказал. Помнишь или забыл? Генка и Вадик нечестно спорят, а по-твоему такой спор нечестно поломать, да? Хочешь Генке уступить, коллекцию ему отдать… Значит, понимаешь ты честность, как же!

— Только ты понимаешь! — опешил Паня.

— Боишься с Генкой схватиться, — развивал свою мысль Федя. — Боишься потому, что сам больше всех виноват, только не хочешь признаться, честности не хватает. — Федя взмахнул рукой, точно отрубил: — Да, сам больше всех виноват, и нечего на Вадика валить!

Это обвинение показалось Пане таким несправедливым, даже нелепым, что он растерялся еще больше и беспомощно переспросил:

— Я? Я виноват, что Вадька мою коллекцию, как жулик, проспорил?.. Он украл, а я вор, да?

— А кто выдумал спорить с закладом на Пестова и Полукрюкова, кто? — в упор спросил Федя. — Ты своим батькой так захвастался, что на спор меня вызвал, а Вадик у тебя научился… Разве не правда?.. Ты из-за хвастовства так с Генкой расспорился, что вы начали друг другу пакостить. И опять Вадик у тебя научился. Думаешь, это Колмогоров коллекцию проиграл? Ты сам ее проиграл, а теперь честности не хватает признаться. Вадик жулик, а ты святой? Да, святой? Нет, врешь, это из-за тебя у нас в звене такой позор получился, что пионеры на передовиков спорят… Из-за тебя всё…

Федя говорил, постепенно приближаясь к Пане, и с каждым новым словом все жарче разгорались опасные огоньки в его прищуренных глазах.

— Чего ты наседаешь? — выпрямился Паня. — Испугались его, как же!

Это заставило Федю одуматься.

— Ишь, ругается еще… — сказал он с тяжелой усмешкой. — Все в болоте, а он в бане. Сам сначала помойся… Разговаривать с тобой не стоит!

— И не разговаривай, пожалуйста, не разговаривай, ужасно я пожалею, на колени даже стану…

— Э, ну тебя! — отмахнулся Федя, подошел к Вадику, посмотрел на его лицо, в котором надежда боролась с отчаянием, и спросил: — Прав я или неправ?

— Ты правильно, ты все правильно сказал! — воскликнул Вадик. — Надо так сделать, надо спор поломать… И чтобы споров больше никогда не было… Честное слово, Федя, не буду теперь спорить даже на перышки. Теперь пускай Степан работает даже лучше Григория Васильевича, я очень рад, потому что траншея не опоздает… Паня, давай сделаем честно, как Федя говорит. Слышишь, Паня?

Он вскочил на кресло, чтобы через плечо Феди посмотреть на своего друга.

Но Пани в кабинете не было. Исчез Паня.

— Ушел!.. Он ушел, Федя… — сразу увял Вадик, потом одним прыжком очутился на подоконнике, рванул к себе форточку и крикнул во двор: — Па-ань! Слышишь, Пань, не уходи!.. Я очень тебя прошу!.. Иди сюда! Пожалуйста!..

В комнату ворвался холодный ветер, тяжелая штора вздулась парусом, и Вадик никак не мог с нею справиться.