Послушай мое сердце - Питцорно Бьянка (читаем книги онлайн бесплатно .txt) 📗
Она открыла дверь и позвала:
— Синьора! Синьора Панаро! Я всё!
Глава третья,
в которой Приску мучает совесть
Стихотворение и, главное, скорость, с которой оно было написано, привели синьору Панаро в полный восторг. Пока Приска писала, Эстер, оказывается, уже встала, умылась и надела свое лучшее платье. Заразившись воодушевлением матери, она, вместо того чтобы, как обычно, встретить Приску какой-нибудь грубостью, бросилась ей на шею, будто они закадычные подружки. Потом она уселась за отцовский письменный стол и начала переписывать Прискин шедевр набело, немного завидуя, что сама такого никогда в жизни не придумает.
Только она закончила, как показались Рената и Алессандра, тоже расфуфыренные как на бал.
Синьора Панаро торжественно передала служанке сверток с дорогущим серебряным подносом, умоляя держать его покрепче.
— Когда вы дойдете до ворот синьоры Сфорцы, дай его понести Эстер. Ты в дом не поднимайся, а подожди девочек на лестнице. Пусть лучше они одни разыграют маленькую церемонию, которую я для них придумала.
Она объяснила девочкам, что, когда они войдут и поздороваются с учительницей, Приска должна сразу «с выражением» прочесть стихотворение. После этого Эстер вручит сверток с серебряным подносом, а пока синьора Сфорца будет его разворачивать, они должны хором запеть «Вот и кончился день тяжелый». Только, как заметила Приска, вместо «день» надо петь «год».
И вот они вышли из дома и отправились в путь, служанка и четыре девочки, под палящим — хоть и было почти шесть вечера — летним солнцем, от которого дрожал воздух.
Пока они шли по почти безлюдным улицам, в голов у Приски роилась тысяча мыслей. Она уже сто раз пожалела о том, что натворила: трусость, непростительное малодушие. Чем она теперь отличается от самых гадких вечно заискивающих Подлиз? Стоило так презирать их все эти годы, чтобы потом повести себя как одна из них и даже хуже. Ну почему, почему она не отказалась? Почему не устояла перед любезным деспотизмом синьоры Панаро? Лучше бы уж оказаться со всей семьей на улице или в тюрьме, чем стать подлизой.
А теперь ей придется еще разыгрывать эту низкую комедию. Смотреть в глаза синьоре Сфорца и хвалить ее, говорить ей, как они мечтают стать на нее похожими, как она их прекрасно всему научила и все такое, хотя сама она ее ненавидит и презирает, и если есть на свете кто-то, на кого бы она не хотела быть похожей ни за какие коврижки, так это она, синьора Гарпия, жестокая, лживая, властная и лицемерная, настоящая стерва!
Ей вспомнились коробки для бедных и ошеломленное лицо Аделаиде, которой только что отрезали косы; ее бедные, облитые грязью тюльпаны. И намыленный язык Иоланды…
Своим мерзким стихотворением она, Приска, встала на сторону учительницы, предала их, и теперь ей казалось, что они укоризненно качают головами.
Она была уверена, что угрызения совести будут мучить ее всю жизнь, точить ей мозг как червь, безжалостно, лишая ее веры в себя, самоуважения и чувства собственного достоинства.
Если бы только можно было вернуться назад! Но от служанки Панаро исходила такая же непреодолимая властность, как от хозяев, и она решительно подталкивала ее вперед по дороге унижений.
«Надо что-нибудь придумать, чтобы не пойти туда. Я еще успею. Но что? Что?» — лихорадочно размышляла она.
Приска горестно опустила голову, и вдруг ей в глаза бросилась линия, разделяющая плитку на тротуаре, ей вдруг показалось, что это непреодолимая граница, грань между добром и злом, и если зайти за нее, этот позор уже не смыть.
Она вдруг поняла, что просто не может переступить эту черту, и остановилась как вкопанная — так курица замирает перед нарисованной мелом линией.
— Я дальше не пойду, — решительно заявила она.
— Как это не пойдешь? — удивилась Алессандра. — Мы же почти пришли.
— Я не могу идти дальше, — уперлась Приска.
— Иди-иди! Что это еще за капризы? — строго сказала служанка и подтолкнула ее за плечи.
Но Приска не сдвинулась с места.
— Что с тобой? Ты что, заболела?
— Да! (Вот, то что надо!) Мне очень плохо. Ай-ай-ай! У меня болит живот. Мне срочно нужно в туалет.
— Ну, если тебе и правда так плохо… — с сомнением сказала служанка. Не очень-то красиво заявляться к учительнице домой и первым делом проситься в туалет. Это испортит всю торжественную церемонию. — Тогда лучше иди домой.
Для вящей убедительности, Приска переминалась с ноги на ногу.
— А стихотворение? Кто же расскажет стихотворение? — спросила Эстер, вцепившись в пергамент.
Больше всего Приске хотелось бы забрать его с собой и уничтожить, стереть в порошок, но она понимала, что это невозможно.
— Расскажи ты. И даже знаешь что? Скажи лучше, что это ты сочинила.
— Правда? Правда можно? — Эстер ушам своим не верила.
— Да-да. Мне все равно.
— А ты никому не расскажешь, что это ты написала?
— Никому. Клянусь. Пусть у меня язык отсохнет.
— Ну, что же ты стоишь?! — шикнула на Приску служанка и погнала дальше остатки своего стада.
Приска бросилась стремглав домой, чувствуя себя легкой, как перышко. Уф, гора с плеч, Приска даже принялась напевать, сочиняя на ходу:
Вот это я понимаю, стихотворение!
На бегу Приска почувствовала легкое покалывание в боку. Он решила сначала, что это селезенка, и перешла на шаг.
Но боль не утихла, а наоборот разыгралась и распространилась на всю брюшную полость… Приске показалось, что ее кишки извиваются, как змеи в мешке… Спасите-помогите! Будто в наказание за ложь, живот у нее по-настоящему дико разболелся. А вдруг она не добежит до дома и опозорится перед всем честным народом?
В животе заурчало, ладони вспотели, а все тело горело.
Вдруг она увидела такси. Вот он, путь ко спасению. Она подняла руку. И только потом сообразила, что оплатить проезд-то ей нечем: у нее же, как обычно, в кармане ни гроша.
— Куда поедем, юная синьорина?
Тут Приска с облегчением узнала одного из таксистов Розальбы.
— Улица Мандзони 7, пожалуйста.
— А деньги-то у тебя есть? Ну-ка, покажи.
— Нету. Пожалуйста, умоляю, отвезите меня все равно! Я подруга Розальбы Кардано. За меня могут заплатить в кассе магазина…
Таксист расхохотался.
— Садись! Видать, ты очень торопишься! На пожар, что ли?
Они еле успели. Приска всю дорогу очень боялась, что ей станет совсем невмоготу и она перепачкает таксисту весь салон.
Дома ей сделалось совсем худо. Начался сильный жар. Мама Приски в кои-то веки восприняла ее всерьез и послала поскорей за дядей Леопольдо.
— Похоже на отравление, — сказал доктор. — Что ты сегодня ела?
Приска ничего не ответила. Она чувствовала себя как выжатый лимон. Оторвать голову от подушки не было сил. Но все равно она была счастлива. Счастлива, что дядя Леопольдо с ласковым вниманием наклоняется к ее кровати, и осторожно щупает ей живот кончиками своих холодных пальцев. Счастлива, главное, что нашла в себе силы, пусть в самый последний момент, порвать сети лжи и лицемерия, в которые она попалась, как последняя трусиха.
Приска чуть не расхохоталась, представив себе, что бы сказала Гудзон Аделаиде о ее кратком приступе «подлизовости».
— К счастью, ты быстро разделалась с этим страшным ядом. Видишь? Ты его весь выср…ла!
Глава четвертая,
в которой выясняется, наконец, кто эта девочка на фотографии
На следующее утро, около девяти, когда Приска еще дремала, одуревшая от пустоты в желудке и температуры, в коридоре зазвонил телефон. Сквозь дверь до нее донесся мамин голос:
