Утренний иней - Ширяева Галина Даниловна (книги онлайн .TXT) 📗
Ветка не сразу увидела, как смертельно побледнело Настино лицо, потому что негаснущая молния все еще слепила ее, а когда, опомнившись, наконец-то увидела, сама испугалась. Настя сидела на стуле, прислонившись к его спинке, и даже губы у нее были белые.
— Все! — вдруг тихо сказала Настя. — Все!
— Что — все? — прошептала Ветка. — Настя! Что — все? Настя! Ты же не виновата… В конце концов, ты… ты можешь с ним не разговаривать… Ты можешь от него уйти… Отказаться!
— Отказаться? — все так же тихо все еще белыми губами переспросила Настя. — Отказаться?
— Ну да!
— Не могу! — В Настином голосе было отчаяние. — Не могу. Он — родной!
— Ну и что? — воскликнула Ветка. — Ну и что? Ну и что? И что?
— Если бы твой отец… Если бы он? Смогла бы ты от него отказаться?
— Мой отец! — чуть не задохнулась Ветка. — Мой отец! Мой отец был солдатом! Он воевал! Он вырос на фронте! Да! Да! На фронте!
— Ну а если бы? Если бы? — все с тем же безнадежным отчаянием настаивала Настя. — Если бы все-таки… Что бы ты тогда сделала?
— Я? — Ветка понимала, что кощунствует, ставя своего отца на место этого рыжего предателя, но не ответить Насте она не могла. — Да я немедленно ушла бы! Куда глаза глядят!
Настя посмотрела на нее с упреком, и Ветка упрек этот поняла. Ведь Настя тоже ушла. А дед все равно сидит рядом, за стенкой, и спокойно ведет разговор с гостями.
— Ты же шла в Миловановку! Ты же шла в Миловановку, к бабушке! Почему же вдруг здесь оказалась?
— У бабушки я не могу, — отозвалась Настя. — Я не могу к ней… Там дед Иван, а он не родной. И моего дедушку ненавидит.
Так вот в чем дело! Настя не может уйти, отступиться от своего родного деда, потому что любит его. Как же это понятно и просто! И как страшно!
— Я еще, может быть, к отцу уйду, — торопливо сказала Настя. — Вот найду его и уйду к нему, к родному… Мама говорит, что он умер. А это неправда! Вот!
Откуда-то из-под обертки дневника, дрожащими руками, бережно, как последнюю, самую последнюю свою надежду, она вытащила обрывок бумаги и протянула его Ветке.
На оборванном бумажном лоскутке крупным и размашистым почерком было что-то написано. Ветка вопросительно посмотрела на Настю.
— Это мой отчим оставил. Не тот, не теперешний… Другой отчим. Он знал отца. И знает, где он.
— «…очка, твой отец», — прочитала Ветка, — «…стоит искать! …щай, Настя!»
— А кто разорвал?
— Я не знаю. Может быть, он сам и разорвал.
— Это почему же?
— А почему он от меня прячется? Потому что трус он, трус! Написал, а потом испугался. Вот и разорвал.
— А без него обойтись можно?
— Мне больше никто ничего не хочет говорить про отца. Никто!
— А ты его имя-то хоть знаешь?
Настя покачала головой.
— У него даже фамилия другая, не моя. У меня мамина. А я все равно его буду искать! Видишь, отчим так и пишет: «стоит искать».
— Долго получится без фамилии!
— Все равно буду!
Насте был нужен отец! Нужен, как защита от той беды, которая на нее обрушилась, как опора в этой беде. Насте был нужен отец! Ох, как Ветка ее понимала!
Дверь в комнату распахнулась, и красивая Настина мать недовольно сказала:
— Девочки! Вам не кажется, что пора расходиться? Настя проводи свою гостью. А тебе давно пора ужинать!
Дверь захлопнулась.
Ветка вскочила. Так бесцеремонно ее еще ни из одного дома не выпроваживали.
— Не уходи, пожалуйста! — вдруг попросила Настя и тоже поднялась. — Я все равно не пойду ужинать.
Теперь они обе стояли у письменного стола, и Ветка, не зная, что же сказать Насте на прощание, тупо смотрела на стол, на лежащий чуть наискосок на краешке этого стола аккуратный Настин дневник.
Свет от настольной лампы падал на чистую, мягкую оберточную бумагу, в которую был завернут дневник, косо, под углом, и высвечивал глубокие и ровные вмятины, в которых легко угадывались буквы, написанные размашистым, крупным почерком. Кто-то писал записку или письмо твердой шариковой ручкой, положив под листок бумаги Настин дневник, и буквы отпечатались на обертке довольно четко, в некоторых местах даже краска с обертки стерлась под кончиком острого стержня.
«Настенька! — прочитала по складам Ветка. — Дорогая девочка…»
Бумажный лоскут, на котором были написаны не очень понятные обрывки слов — кусочек записки Настиного отчима — лежал рядом с дневником, и Ветке нетрудно было догадаться, что это одно и то же письмо, которое кто-то писал, подложив под листок бумаги Настин дневник.
«Настенька! Дорогая девочка!..» Дальше буквы-вмятины теряли свою четкость, и разобрать несколько слов было невозможно. Но дальше… дальше стояло: «Не стоит искать его. Тебе будет очень тяжело, когда… — дальше Ветка снова не смогла ничего разобрать, потом очень ясно проступило: …лучше совсем без отца. Не надо его искать! Прощай, Настя!»
Настя, стоящая почти рядом с Веткой, тоже смотрела на обложку дневника, на эти четкие буквы-вмятины, смотрела, не видя их. Свет падал для нее не так, по-другому, и для нее он проглотил буквы и слова этого странного невидимого письма.
Настя, — прошептала Ветка, боясь шелохнуться — вдруг и Настя тогда пошевелится, сделает хотя бы шаг в сторону и тогда тоже увидит эти буквы-невидимки. — Тебе сказали, что он умер?
— Да.
— А ты не веришь?
— Нет!
— Ну и неряха же ты, Настя! — воскликнула Ветка. — Обертка-то на дневнике, смотри, какая замусоленная!
Торопливо, боясь не выдержать недоумевающего Настиного взгляда, она сорвала совсем еще новенькую обертку с дневника и, скомкав ее, засунула в карман.
— Завтра я тебе для обертки новую бумагу принесу. У меня есть синяя, бархатная. Чудо, а не бумага.
Настя не пошла провожать ее до прихожей. Ветка почти приказала ей «не надо» и шла одна через этот слепящий блеск, похожий на негаснущую молнию или на отсвет огромного далекого пожара, из которого смотрели на нее глаза рыжего горбоносого старика…
Домой она пошла берегом реки, снова выйдя на пустынную, теперь уже совсем темную в этот час набережную.
Огромная, черная, как ночь, река все еще разговаривала, сопротивляясь наступающему на нее льду, все еще шевелилась, шумела и роптала. А может быть, она и не разговаривала вовсе, а пела? Может быть, река пела свою последнюю, осеннюю песню. О чем?
Почему та самая печаль, что посетила когда-то Ветку дождливой ночью в Каменском интернате, вернулась к ней снова? Может быть, слушая сегодня голос могучей реки, Ветка поняла, о чем хотела рассказать людям эта река, которая знала гак много, которая знала живыми людей, ушедших из жизни такими молодыми, которая отражала когда-то в себе отсветы пожаров и несла на своих волнах горящие пароходы с погибающими детьми?..
Начал падать медленный, спокойный, пушистый снег. Он ложился на перила набережной, на Веткино пальто, на лед, сковывающий все еще не сдавшуюся реку. Он падал и тоже шелестел, тихо и печально. Только чем он мог помочь Ветке? Во всех ее бедах ей всегда помогал отец, но теперь и он ничем не мог помочь. Чем и как он может помочь, если Настиного отца им все равно не найти, да и нельзя, незачем его искать, а Настина жизнь зашла в тупик, из которого нет выхода. И беде неведомой, неизвестной Евфалии Николаевны он тоже ничем не может помочь.
Ветка медленно шла домой вдоль темной, не умолкающей реки, не зная о том, что дома поджидает ее еще одна беда.
Посреди ярко освещенной комнаты стояла тетя Валя — взволнованная, красная, с решительным выражением на лице — и почему-то в шубе и в шапке, лихо сдвинутой на затылок.
Мать сидела за столом, опустив голову, понуро опершись локтями о крышку стола. У Ирины же, стоящей возле нее, было, как и у тети Вали, очень взволнованное и очень решительное лицо.
— Здравствуйте! — сказала Ветка испуганно и совсем невпопад. — Что случилось?
Тетя Валя перевела взгляд на отцовские тапочки, которые все еще были на ней надеты, и сердито, по очереди тряхнув ногами, отшвырнула их далеко в сторону.
