Повесть о красном орленке - Сидоров Виктор (читать книги полностью .TXT) 📗
— Ты жив, Артемка? — тихо произнес он.
— Еще жив,— донесся будто из-под земли глухой голос.— Открывай, замерз...
Пронька быстро посбросал хлам, поднял с погребца доску. Оттуда, словно пружиной, выбросило Артемку. Было слышно, как тот клацал зубами.
— Ух и холодище! Думал, околею.
— Холодно,— подтвердил Пронька.— Нынче, пожалуй, в избе переспишь...
С того дня, когда к Проньке наведались нежданные гости, Артемка почти не вылазил из погребца — Пронька не разрешал. Боялся: вдруг еще нагрянут беляки и схватят Артемку. Только в глухие ночные часы выпускал его обогреться, поесть горячего да размяться. Сегодня опасно держать Артемку в сыром погребце — может простудиться.
В избе было тепло, пахло хлебом и щами. Артемка прижался щекой и грудью к горячему боку печи, прикрыл глаза.
— Хорошо!..
Тетя с состраданием поглядела на исхудавшее бледное лицо мальчика, с синими разводьями под глазами, и сердце ее сдавила жалость: «Бедный ты, бедный. Ведь совсем еще дите, а сколь пережил, сколь выстрадал... И взрослому не вынести...»
Дрогнули Артемкины ресницы, открылись серые глаза, усталые и совсем недетские. Встретились с глазами женщины.
— Теть, чего плачете?
Тетя торопливо смахнула слезы.
— И ничего не плачу... Садись вот, похлебай горяченьких...
Хлебает Артемка щи, а голова забита мыслями. Думает обо всем, что произошло за эти дни, думает о Настеньке, о Проньке, о Спирьке. Болеет Спирька, сильно болеет. Из-за Артемки пострадал. А от этого еще горше становится. И Проньку избили. Два зуба вышибли.
Скосил Артемка глаза, Проньку увидел. Сидит, отвалившись к стене. Не то дремлет, не то думает. Лицо строгое, даже суровое.
Плохо знал Артемка до сего дня, что такое настоящая дружба. Думал: дружить — это вместе гулять, не драться, ну помогать в чем друг другу. По-пустому думал. Не знал, потому так и думал. Теперь знает. Навсегда... Пронька и Спирька показали. Крепко показали. Артемке даже почему-то страшно: смог бы он вот так, как они? Выдержал бы?
И Настеньку не знал до этого. Казалась тихой, робкой. Вышло — другое. Вспомнил день, когда Пронька спрятал его в погребок сараюшки. Темно, сыро. Час прошел, второй. Тоска прокралась в сердце, робость: почему не приходит Пронька? Почему не забежит тетя, не расскажет, что случилось? Вдруг над Артемкой шорох, потом чуть слышно:
— Тема...
Настенькин голос.
— Открой, надоело.
— Не говори громко. Еще услышит кто.
— Да открой же,— стал сердиться Артемка.— Как в могиле тут. Противно.
Настеньке жалко Артемку. Очень. Знала, что в погребце — не на печи. Но не открыла.
— Нельзя. Проньку беляки в штаб увели. Про тебя пытали... Лежи, Тема, молчи, не шевелись.
Притих Артемка, сердце задрожало: как бы беды с Пронькой не случилось. Потом жиганула мысль: а вдруг выдаст? Нет, не от подлости, а от плеток или под наганом? Что скрывать: струсил Артемка. Не поверил в силу Проньки.
Заговорил торопливо, горячо:
— Быстрей открой. Вдруг Пронька выдаст? Открой — уйду! Быстрее, ну!
Настенька снова промолчала. Потом произнесла тихим, незнакомым голосом:
— Молчи и лежи. Не выпущу отсюда. Сразу схватят... А о Проньке зря так думаешь.
Но Артемка уже не мог совладать с собой, стал бить в половицу, чтобы выбраться на волю и бежать, бежать...
Вдруг доска приподнялась, отлетела в сторону. Артемка стремительно сел, только голова торчала над полом, и сразу встретился с глазами Настеньки. В них было что-то такое, отчего Артемке стало нехорошо.
— Беги,— тихо бросила Настенька.— Беги.— И как ледяной водой за ворот: — Если сам трус, то о других так не думай.
Артемка не побежал. Он даже не встал под холодным, отчужденным взглядом Настеньки.
Стало вдруг скверно и стыдно. Он молча лег на прежнее место, глухо приказав:
— Закрой.
Половица опустилась.
Долго лежал Артемка в темноте и тишине, переживая стыд. Казалось, навечно теперь потерял Настенькино уважение и веру, да неожиданно донеслось сверху тихое, робкое, как прежде:
— Тема, слышишь? Тема, ты не обижайся на меня... Ладно? Я не хотела...
Сразу полегчало, вздохнул:
— Это я виноват.— И трудно добавил: — Оробел было совсем... Иди узнай о Проньке.
Узнал обо всем вечером от самого Проньки. И еще тяжелее стало. «Не верил в них, боялся, что выдадут, а они вон какие! Под плетками молчали. Спирька-то! Вот не думал!»
Да, многого не знал до этого вечера Артемка о своих друзьях. О многом не задумывался.
...Опустела миска. Отложил Артемка ложку.
— Спасибо, тетя.
— Может, еще?
— Наелся. Хорошо теперь. Тепло.
Открыл глаза Пронька:
— Хотя бы твой знакомый очкарик приехал.
— Наумыч?
— Он. Может, Спирьке лекарства бы какие дал...
Артемка поник головой: ни слуху ни духу об отряде.
Где он?
Легли спать. Тепло, а не спится. Может, оттого, что за окнами бьется унылый ветер, шумит и шумит дождь, нагоняя тоску? И лишь в самый глухой час заснул Артемка коротким и тревожным сном. Показалось, будто он легко оторвался от земли, взмахнул руками и поплыл, поплыл где-то между облаками, словно большая птица. Но сразу же вздрогнул, проснулся: почудилось, будто кто-то стукнул в окно. Приподнялся на локте, напряженно устремил взгляд в темное, слепое окно, затаил дыхание. Тихо. Только слышно, как бушует ветер, бросая в стекла дождевые струи.
«Верно, показалось»,— подумал Артемка, облегченно вздохнув. Только прилег на подушку, только прикрыл глаза, кто-то негромко, но настойчиво забарабанил по стеклу.
— Пронька,— тихо позвал Артемка.
— Слышу. Кто может быть? На беляков не похоже: те бы дверь высадили.
— Может, наши?
— Сейчас узнаем...
И Пронька полез с печи. Артемка достал браунинг. Было слышно, как щелкнул предохранитель: если чужие, он дорого продаст свою жизнь.
С кровати поднялась тетя, молча встала у открытых в сенцы дверей.
— Кто там? — донесся негромкий голос Проньки. Нет ответа.— Кто там?
И вдруг:
— Свои. Быстрее открывай.
Этот голос Артемка узнал бы из тысячи — Костя! Словно вихрем сдуло его с печи.
— Костя! — крикнул Артемка и бросился прямо в объятия вошедшего.
— Космач... милый...— загудел Костя.— Жив, здоров?..
Коптилку не зажигали — опасно. В темноте Костя жадно хлебал еще теплые щи, отрывисто говорил:
— Собирайся, Космач. Быстрее. Сейчас идем. В степи тебя ждет твой Воронок. Отряд, вернее, полк далеко. К утру бы добраться...
— Какой полк? — удивленно спросил Артемка, натягивая кожанку.
— Э, брат! Теперь отряда нет. Есть седьмой полк «Красных орлов». Есть командир полка Колядо, есть заместитель — Неборак...
— Да ну?!
— Точно. Теперь ты, Космач, не простой разведчик, а боец полковой разведгруппы. Уяснил?
— Уяснил! — тихо и радостно засмеялся Артемка.— Я готов.
Тощий Пронькин силуэт четко выделялся в квадрате посветлевшего окна. Он стоял недвижно и молчаливо, смотрел на то, как собирается Артемка, как быстро ест Костя. Проньке стало грустно. Грустно потому, что уезжает Артемка, что он, Пронька, снова остается в селе, никому не нужный и забытый. Даже Бубнову и Гришане теперь отомстить не сможет: единственное оружие — браунинг — Артемка возьмет с собой. Тяжко на сердце у Проньки. Лучше бы и не приезжал Костя: с Артемкой было хорошо. С ним Пронька чувствовал себя и смелее и тверже.
Один, говорят, в поле не воин. Это точно. Это Пронька очень хорошо понял.
Артемка глянул на одинокую фигуру друга, догадался, как трудно ему. Подошел.
— Спасибо, Пронька, за все... И вам, тетя, спасибо... А Бубнову — отомстим. Всем отомстим. Вот увидите,— сказал, и голос дрогнул.— Настеньке и Спирьке тоже спасибо... Помнить буду... На всю жизнь.
— Ну ладно,— грубовато ответил Пронька, отворачиваясь.— Ты, гляди, снова под пулю не попади. А я уж тут сам... Один повоюю.
Костя, чиркнув спичкой, прикурил самокрутку. Яркая вспышка на несколько секунд выхватила из темноты его лицо, загорелое и обветренное, добротные коричневые ремни, скрестившиеся на груди, на еще не высохшей от дождя блестящей кожанке, тускло блеснула на металле двух бутылочных гранат, которые виднелись за слегка отогнутой полой тужурки.
