Егор. Биографический роман. Книжка для смышленых людей от десяти до шестнадцати лет - Чудакова Мариэтта Омаровна (лучшие книги txt) 📗
«Было голосование: сжечь листовки или спрятать? И было решено, что – полностью ликвидировать».
Виктору Васильеву помнится, что, кажется, семь человек были за то, чтобы сжечь, четверо – за то, чтобы спрятать…
Вот что рассказывала об этом мама Егора Гайдара корреспонденту журнала «Огонек» в декабре 2010 года:
«.. У них был кружок ребят, которые собирались, обсуждали, протестовали. Даже ходили листовки раскидывать. Это было ужасно, потому что репрессивная машина у нас была всегда хорошо налажена. Мы с Тимуром стояли на балконе всю ночь и ждали, когда он вернется. Единственно, что я помню, – это жуткое было переживание. Он вернулся под утро. К счастью, никаких последствий. Один из его друзей вынужден был уехать за границу, родители его быстро отправили… Да, время было опасное. Ну, слава Богу, Тимуру удалось убедить его, что таким путем не надо бороться. Бороться надо путем серьезной подготовки к тому, чтобы в экономике нашей страны что-то поменять.
Они были очень политизированные ребята. Ведь Егор долго жил с нами в Югославии и мог сравнить. Он очень много читал…»
Снова – к рассказу Виктора Васильева:
«И вот эта ночь, про которую вспоминает Ариадна Павловна, это была ночь, когда мы с этим делом разбирались. Сожгли их в большом тазу, но не ночью тогда, а, пожалуй, на следующий день.
Видимо, родители Гайдара догадались еще раньше. Был такой эпизод. В какой-то момент, когда мы собрались как-то у Егора в комнате, потом разошлись, к нему подошел Тимур Аркадьевич и заговорщицки спросил: “А где у вас тут продается славянский шкаф?” То есть понимание того, что происходит какая-то конспирация, у него точно было. В какой-то момент реагировал шутливо. А потом, может быть, они действительно перепугались.
.. Я должен сказать, что Гайдар потом к этому очень скептически относился. Он считал, что это было для него чересчур инфантильно. В 15 лет еще можно было бы, но в 17 – это уже несерьезно. Он говорил: “Какое это было все-таки мальчишество…”
Он ощущал тогда себя 17-летнего уже более взрослым. Было видно, что он этого стесняется.
Страшно было на самом деле. Со мной бывало по ночам: просыпался, потому что останавливалось сердце от страха. Мы ведь как раз перешагнули 18-летие вот по ходу этой истории. А это означало уже совсем другие сроки в случае приговора. Но отступать было нельзя» (КР).
Да, отступать совсем молодым, очень честным и несомненно смелым людям было нельзя. И вынужденное отступление Егором очень и очень обдумывалось.
Он не хотел потратить жизнь без смысла и прока: разбросать листовки – и уже точно, теперь он это знал, сесть на долгие годы, не сделав того, что он хотел и мог сделать.
Он наверняка не раз это продумывал и пытался себе представить. Вот они пишут листовки. Ну, час, два, три… Вот разбрасывают. Еще несколько часов. Затем их берут. Полгода – не меньше – в следственном изоляторе. Допросы. Нужных книг нет, заниматься нельзя. Это Егору очень трудно себе вообразить: без серьезных книг, серьезных занятий он себя уже не мыслит. Затем – приговор, и долгие годы (меньше пяти-семи лет советский суд за эти дела не давал) умственного бездействия. Здесь воображение Егора отказывало.
Потому что смысл именно своей жизни – на что, если повезет, ее действительно стоило бы потратить, – он к этому времени уже примерно понимал.
Но ведь он понимал и другое – кто-то должен делать и это!.. Под лежачий камень вода не течет. Не протестовать – нельзя.
Выбор делался между отчаянно-рискованным действием и уверенной нацеленностью на то, что твои силы пригодятся твоей стране в гораздо большем объеме.
А что, если такая ситуация – когда ты можешь пригодиться в другом качестве, гораздо более эффективно, – и вовсе не возникнет? Ведь брежневский застой крепчал – и сковывал страну все больше.
Так что выбор этот был очень и очень трудным. Ведь Егор не хотел показаться малодушным прежде всего себе самому. Значит, надо решать свою судьбу так, чтобы не презирать самого себя.
9. Зачем человеку дана юность?
…Нет-нет, не затем, о чем вы сейчас подумали.
Не для поглощения бесчисленных банок пива. И даже не для сидения до семи утра в интернете.
Не мог таким быть Замысел. Слишком уж глупо.
И даже не для еженощных дискотек, нет. Они все-таки вторые в очереди.
В самую первую очередь юность дается человеку для того, чтобы ежедневно умнеть. Юность – очень важное в этом смысле время. Другого времени для такого дела уже никогда не будет.
Напомню последние строки таблицы разных возрастов, предложенной психологами:
…От 12-ти до 21—22-х лет – занимается самовоспитанием.
То есть – умнеет и умнеет. Если, конечно, поставил себе эту цель.
Иначе выйдешь в зрелость, уже до отказа забитую работой, заботами семейной жизни, с недодуманными мыслями.
И очень скоро набор примитивных, незрелых суждений, которые – увы! – уже некогда всерьез пересмотреть, станет видимостью твоего мировоззрения. То есть окажется, что серьезные взгляды на важные предметы не сложились – так, что-то приблизительное…
И умные люди будут переглядываться между собой спустя десять-пятнадцать минут общего разговора на серьезные темы. Будут украдкой, за твоей спиной пожимать плечами, давая друг другу понять, что вот – уже и не о чем говорить с бывшим одноклассником.
И, покинув твой дом после оживленного застолья, обменяются, прощаясь, парой реплик:
– Да… А ведь был совсем не дурак…
– Примитивно, примитивно рассуждает. И не скажешь, что был гордостью школы…
И все реже и реже будут встречаться с тобой самые яркие из одноклассников. И все больше и больше в твоих застольях будет тех, с которыми не о чем говорить, но можно много пить. И дружно ругать «дерьмократов» и «либерастов»…
Вообще же в студенческие годы Егора Гайдара (1972–1977) – многое в его стране мало-помалу превращалось в видимость деятельности.
В ходу была позднесоветская пословица: «Мы делаем вид, что работаем, а они делают вид, что нам платят».
«Мы» – это, так сказать, весь народ. «Они» – это власть. Безработицы нет. Она – страшный сон советской власти: все, что угодно, только не она, поскольку безработица – это примета «загнивающего» капиталистического общества.
Поэтому пьяница, выгнанный с одного завода, всегда будет принят на другой – и там тоже будет делать вид, что работает.
Безработицы нет – потому что работу, которую мог бы делать один и получать хорошие деньги, раскладывают на десятерых – и так же делят деньги. Каждому достается не намного больше прожиточного минимума. Так что вполне можно сказать: власть делает вид что нам платит.
Женщины прибегают на работу в бесчисленные советские конторы, бросают сумку на стул около своего стола («Я – здесь!») и отбывают в поход по магазинам – до обеда. Потому что, не обежав с десяток магазинов, нужную вещь не купить. Да и то – если повезет.
Точно так же ведет себя – укрывшись от глаз «народа» – и само начальство.
На излете застоя советская жизнь текла очень неравномерными потоками: мощь системы выдохлась, поскольку ничем давно уже не вдохновлялась. Потому что задача самосохранения власти – хоть и насущная для самой власти, но уж очень какая-то не пафосная.
Получалось так: там, где попадалось несколько приличных людей в руководстве – там удавалось создать нужную атмосферу. Где нет – нет.
Еще было важно – кто именно в ЦК надзирал за данным заведением. Так, экономический факультет МГУ считался идеологическим. Проходил по ведомству самого жесткого и узкого советского идеолога, несгибаемого догматика – Михаила Суслова. Это он сказал писателю-фронтовику Василию Гроссману, у которого в 1962 году КГБ провел обыск и забрал все машинописные экземпляры, рукописи и даже черновики романа «Жизнь и судьба», что его роман может быть напечатан в нашей стране не раньше, чем через 200 лет.
