Мама - Артюхова Нина Михайловна (книги серия книги читать бесплатно полностью .txt) 📗

Где и когда сказал Толстой: «От пятилетнего ребенка до меня — один шаг. От новорожденного до пятилетнего — страшное расстояние»?

Киоск на углу. Светлана купила газету.

«Опасность мирового конфликта уменьшилась…» — это из интервью французского премьера. «США собираются весной произвести взрывы водородных бомб на островах Тихого океана…» Мэр города Манчестера, покидая Ленинград, заявил: «Мы глубоко желаем мира, потому что не бывает хороших войн и плохого мира».

Правильно сказал. Вот если бы…

Димка тянул за рукав, радостно щебетал: «Мама! Солдаты!» — и восхищенными глазами снизу вверх смотрел на двух молоденьких военных, остановившихся у киоска.

Один оторвался от газеты, посмотрел на малыша сверху вниз и ответил добродушно и чуть грустновато:

— Вырастешь — и ты солдат будешь!

— А может быть, нет! — сказала Светлана.

— А может быть, и нет, — с готовностью согласился солдат, погладил Димку по меховой шапочке, сунул газету в карман. И они ушли, шагая, как всегда военные ходят, в ногу.

Вот таким был Костя, когда встретила его в первый раз. Только эти — мирные военные, необстрелянные.

Кто-то пробежал мимо, небольшой, вприскочку. Удивленное восклицание:

— Севка, Севка, да ты куда?

Но он уже мчался, подпрыгивая, через двор к дому. У этих самых ворот он сказал: «Пузятая». Самостоятельный был уже тогда.

— Садись на саночки, Димок, поехали дальше.

Для каждой матери слова «улица», «двор» имеют страшный подтекст. Во дворе, гордые, радостные, вывозили на первую прогулку своих первенцев, уголком кружевной пеленки прикрывая маленькое лицо от ветра и пыли.

По улице шли за руку с сыновьями: гляди, милый, какая машина интересная: стальными лапами снег убирает.

А когда сыновья стали одни гулять во дворе и одни по улицам ходить, те же простые слова приобрели новый, осуждающий смысл: дурное влияние.

Бывает и так. Но неужели не в наших силах повлиять на это дурное влияние?

Сколько нас, матерей, во всем Советском Союзе? Десятки миллионов, включая бабушек!

Ясно, что можно на это возразить. Если каждая мать начнет направо и налево чужих ребят воспитывать и перевоспитывать… Не наломает ли дров? Разные матери бывают. Медведица тоже мать.

Это, разумеется, верно насчет медведицы. А вот у зайчих есть хороший обычай: зайчата маленькие лежат, притаившись, в ямках — какая мать подойдет, та и покормит.

Путаница, должно быть, получается страшная при этой системе — своего зайчонка и не отличишь потом. У Homo Sapiens'а, конечно, в особенности у женской половины человеческого рода, законное желание сохранить своего Hom'чика, не перепутать с чужими. Ну и что? «Мой сын», «моя дочь» — такой вид собственности и при коммунизме останется, но пусть все другие дети будут «наши дети». И если наши будут все, исключается опасность частной филантропии… Стоп! Это опять Ирина Петровна располагается в моих мыслях… Изгнать?.. Или пускай заходит иногда…

Как сложатся наши отношения? Неизвестно. В той, прежней школе Ирина Петровна работала много лет и создала как бы свой микроклимат вокруг себя. Даже Евгений Федорович, который пришел в школу позднее, вынужден был с ней считаться.

Саночки, поскрипывая, съехали на мостовую. Вот и сквер. Солнце уже не по-зимнему греет. На улице снег подтаивать стал, запачкался, убирают его дворники. А здесь белый-белый лежит, утренний, праздничный, незатоптанный. Горка деревянная — не было ее раньше. И качаются на качелях — тоже нововведение — два малыша.

Маринка мирно спит. Димка тоже начал задремывать. Вот это уже ни к чему:

— А ну-ка, Димок, потопай ножками!

— Это какой же Димок? Уж не Светланин ли? Так и есть!

Обступают знакомые мамы. Через улицу Маша бежит, Леночку за руку тащит:

— Светлана! Светлана!

Обнялись.

— Тебе Севка сказал? Сработал беспроволочный телеграф?

— Ну конечно! Вбежал, запыхался: «Мам, говорит, жена того майора!» — «Какого майора?» Насилу догадалась. А это твой второй номер спит? Я ведь не видела еще.

Чужие дети растут быстрее своих — это общеизвестно. Светлана, сияя, удивляясь, разглядывала чужих детей. Преисполненная материнской гордости, давала разглядывать своих.

Вся компания знакомых мам едва разместилась на скамейке и двух детских саночках. Ребята молча таращили глаза, удивлялись такому шумному собранию.

Маша спросила:

— Светлана, а ты опять работаешь? Успеваешь?

— Успеваю.

— Светлана, а тебе не кажется, что ты все эти годы — ну, когда только пеленочки и кашки кругом — что ты как будто проспала, а теперь проснулась?

Светлана подумала, усмехнувшись.

— Может быть. Только это был странный сон: очень деятельный. Маша, это был хороший сон.

Две мамы вдруг встали со скамейки напротив. Одна сказала раздраженно:

— Опять эти мальчишки противные!

На качелях, когда малыши перекочевали к Светланиной скамейке, примостились девочки, не большие и не маленькие — средние. Одна сидит, две раскачивают, весело у них дело пошло. Но вот, длинноногие, шумные, появились старшие мальчики. Почти все без пальто, в свитерах или лыжных костюмах, некоторые даже без шапок — особое щегольство.

Прямо с ходу — к качелям, девочкам ни слова не сказали, бровью двинули, плечом повели. И девочки стушевались, покорно отошли, смотрят. А у ребят началась — видимо, уже не в первый раз — азартная игра высокого спортивного класса.

Раскачаться энергично, мощно, почти до полного оборота (качели не на канатах, а на двух железных стержнях — скрипу, грохоту!). А потом, с высшей точки, могучим прыжком — в сугроб. В праздничный, ватной белизны сугроб. Один прыгнул, другой садится, третий наготове — кто дальше прыгнет.

Девочки любуются, мысленно облизываются. У матерей, которые встали со скамейки, глаза сделались острые, ядовитые. Переглянулись, пошли к качелям:

— Ребята! Да разве это качели для вас? Дылды какие уселись! Маленьким не даете!

Ребята огрызаются. Отец еще чей-то вмешался. Прогнали больших мальчиков.

Усадили папа и мама на двух качелях своих малышей и качают потихонечку. Сколько можно качать? Долго придется — большие мальчики недалеко ушли, уселись на низенькой загородке, ждут.

Малышей своих докачали мама и папа до тошноты, сняли их наконец, отвели в сторону, малыши аж пошатываются.

И сейчас же журавлиными шагами большие мальчики снова к качелям, один за другим — в сугроб, уже порядочно затоптанный. Малышовые мамы снова закричали, ребята дерзят в ответ…

Еще одна мама, до того изящная и нарядная, будто раскрыли журнал мод и ее оттуда прямо на тротуар выпустили, остановилась у входа, позвала томным голосом:

— Кирюша!

И уничтожающе посмотрела на малышовую маму, ту, что кричала громче всех, и на ее малыша.

Долговязый Кирюша отряхнул варежкой снег с новенького лыжного костюма и благовоспитанно пошел рядом с матерью. Ох, каким взглядом проводила их малышовая мама, поправляя берет, сбившийся на сторону от крика!

Нет того, чтобы приголубить чужого зайчонка!

А что делают зайчата? Мальчики разбежались. Девочки снежную бабу лепят. Малыш доволен, что победила его мама. Одиноко висят никому не нужные качели.

— Светлана Александровна!

Светлана обернулась.

— Володя! Ты как узнал, что мы здесь?

— Да нам Севка…

Если прежде можно было сказать, что у Володи закрытое лицо, то вот оно — открылось. Нет больше угнетенного взгляда исподлобья. Кажется, даже сутулиться перестал.

— Володя, ты с лета еще вырос на полголовы, честное слово!

За Володей шагают, один другого выше, Толя Якушев, Андрюша и Вадим Седовы. Все в спортивных курточках и брюках, с коньками под мышкой — и Володя тоже.

Светлана радостно пожимала им руки.

— На вас, ребята, смотреть — шапка валится!

Вадим спросил:

— Светлана Александровна, а это ваши маленькие? Сколько мальчику вашему?

— Три года… Три с половиной.