Красный ледок (Повесть) - Ковалев Павел (читать книгу онлайн бесплатно без TXT) 📗
И вот Софья Марковна подошла ко мне и сказала:
— И я, Петручок, с тобой пойду… Ты не против?..
Я очень уважал свою учительницу по химии. Она была красивая, ласковая и никогда не кричала на нас, не нервничала. Бывало, улыбнется, если кто урок не выучил, и спросит:
— Может, помочь? Так оставайся после занятий!
А кому это хотелось оставаться после занятий? Конечно, покраснеет тот ученик, который не выучил урока по химии, но тут же ответит учительнице:
— Спасибо, Софья Марковна, я сам подготовлюсь… Больше не буду…
Этого было достаточно. Перед всем классом заявил, значит, в следующий раз подготовится как следует, не станет же себя на смех выставлять. Она верила своим ученикам. За это ее уважали.
И вот Софья Марковна рядом со мной. Заговорила так просто, ласково. А я и растаял перед нею, гляжу на ее пухло-розовые щеки, на льняные волосы, красиво зачесанные, на фигуру, всю такую аккуратную и стройную. А в глаза боюсь посмотреть: догадается, что я любуюсь ею. И я спешу ответить:
— Пойдем, Софья Марковна…
— А куда и зачем пойдем? — спрашивает она, и глаза ее светятся добротой.
Я пожимаю плечами, молчу. Ну, просто онемел, не знаю даже, что сказать.
Софья Марковна, конечно, обо всем догадывается и проявляет великодушие ко мне, такому несмелому, стеснительному:
— Пойдем маму твою агитировать в колхоз!
Тут я немного пришел в себя и выпалил:
— А моя мама не против колхоза. Это отец у меня противится, наперекор мне идет…
— Отец? — переспрашивает Софья Марковна. — А я этого и не знала.
Она улыбнулась и замолчала. Какое-то время о чем-то думала, а я уставился в черную парту, будто провинившийся ученик. Потом она сказала:
— Ну что ж, пойдем… И с отцом поговорим. А потом и с женщинами вашей деревни.
У меня было очень хорошо на душе и потому, что рядом любимая учительница, и потому, что пойдет она вместе со мною к нам, с родителями моими познакомиться.
В хату нашу я вошел вместе с Софьей Марковной. Мать не знала, что за женщина пришла со мной, и потому удивленно посмотрела на меня. А я, по молодости, еще не знал, как надо знакомить своих родителей с учительницей, молча шмыгнул за перегородку и начал прибирать там свои вещи. Пусть, думал я, взрослые сами поговорят. Оно так и получилось. Софья Марковна, не ожидая, первая начала разговор:
— Я из школы, учительница, сына вашего учу. Химию преподаю… Пришла побеседовать…
Мать только после этого засуетилась, быстро подошла к скамейке и, хоть она была чистая, провела по ней фартуком и пригласила:
— Так садитесь, пожалуйста, не знаю, как вас звать.
— Софья Марковна…
— Пожалуйста, Софья Марковна, — и мать снова провела фартуком, только теперь уже по другой скамье, стоявшей у стола.
Учительница оглядела хату, неторопливо сняла свое зимнее пальто. Мать хотела ей помочь, но Софья Марковна сама повесила пальто на крюк, неторопливо подошла к скамейке и села, положив одну руку на край стола.
— Тык что случилось с нашим Петручком? — Мать часто вставляла слово «тык», но на этот раз оно прозвучало как-то очень тревожно. Я из-за перегородки это почувствовал. Видно, почувствовала эту встревоженность матери и учительница. И она сразу же успокоила ее:
— Что вы, что вы… С Петручком вашим все в порядке… Он у нас один из лучших учеников.
Мать вздохнула. И, будто ей больше не о чем было спрашивать учительницу, она, как и каждая деревенская хозяйка, направилась к печи, взяла ухват и начала вынимать чугунок из печи. Позвала меня:
— Давай, Петручок, обедать… Вот и учительницу — гостью нашу — приглашай…
— Что вы, не беспокойтесь. Кормите сына. А у меня сегодня только два урока было, и пришла я в школу как раз после обеда…
— А вы уж не побрезгуйте нашим, крестьянским. — Мать налила в миску щей, приятный запах от которых распространился по всей хате, и понесла к столу.
Смущенный, я все же вышел из-за перегородки. Подошел к столу, забрался в угол, где было довольно темно, взял ломоть хлеба, ложку и пододвинул к себе миску со щами. Учительнице мать поставила миску поближе и сказала искренне и просто:
— Тык хоть попробуйте, Софья Марковна…
Учительница на этот раз согласилась:
— Что ж, попробую, — сказала она. — И заодно узнаю, как питается наш ученик, у которого мы так редко бываем. Все же далековато вы живете от школы.
— Тык мы же не прячемся… Пожалуйста, пожалуйста…
Мать подала нарезанный хлеб, ложку и, ставя рядом солонку, добавила:
— Может посолонее любите… Мой тык всегда ворчит, что мало солю. Тык я ему соль всегда ставлю…
Софья Марковна попробовала щи и тут же сказала:
— По-моему, всего хватает, вкусные. Правду я говорю, Петручок?
Я весь горел. Ведь впервые у нас в хате была учительница… Впервые с нею обедал. Софья Марковна — моя любимая учительница, я уважал ее, признаться, больше, чем химию. Язык отняло, глаза сами под стол прятались. Но все же, помню, сказал:
— Щи мама вкусные варит…
— Только щи? — посмотрела на меня Софья Марковна.
И я снова покраснел, снова не знал, о чем говорить. Мать пришла мне на помощь.
— Я тык вам скажу, Софья Марковна: когда дрова хорошие, печь натоплена, так и сварится все хорошо…
— От хозяина, выходит, все зависит? — поставила разговор, как говорится, с головы на ноги, Софья Марковна.
— А как же! — согласилась мать и о чем-то задумалась, фартуком, тем самым, что стирала пыль со скамьи, вытерла губы, будто она только что пила воду. Потом продолжала:
— Вы — молодая, еще, видать, не замужем…
— Нет еще…
— Тык я вам сразу скажу: жить без мужчины в доме — это все равно, что иметь телегу без коня.
Софья Марковна улыбнулась:
— Хорошо сказано… Образно…
— Тык образ он такой, что хоть ты на него молись… Я по себе это знаю… Мой в Донбасс сколько раз уезжал, одна с детьми оставалась… Горе одной, а не жизнь. Вот какой образ…
Мать, конечно, не поняла слова «образно», но разговор продолжала, как могла. Ей хотелось понравиться учительнице.
Софья Марковна слушала очень внимательно, и ей тоже понравилась моя мать, как она сказала мне позднее. И она решила помочь матери в той домашней войне, которая велась в нашей семье из-за колхоза. Ей как можно скорее захотелось увидеть моего отца, чтобы поговорить с ним в нашем присутствии, поговорить о том, почему это он, бывший донецкий рабочий, идет против колхозов, против… И она спросила у матери:
— А где ж ваш хозяин? Или, как вы его называете, «конь»?
Мать усмехнулась и ответила:
— В лес поехал… За дровами.
— Теперь ясно, понимаю, — и Софья Марковна посмотрела на миску с недоеденными щами. — Думаете о нем сейчас, ждете…
Мать объяснила:
— Не для себя, а для школы нашей, начальной… Дрова заготовлены, только нагрузить и привезти…
— А-а-а… — Софья Марковна, кивнув головой, больше ничего не сказала.
Какое-то время обе молчали. Мать снова стала хлопотать около печи. Потом подала на стол хорошо прожаренные картофельные оладьи в масле. Мне и учительнице поровну. Софья Марковна взмолилась:
— Да что вы!.. Я и в гостях столько не ем…
И только мать, что-то сказав, направилась снова к печи, как дверь открылась и в хату ввалился весь заиндевелый отец. Черные валенки его были наполовину белые, кожух тоже заснеженный, в усах ледышки, брови поседевшие. Как говорят, человек с зимы пришел.
Учительницу он заметил сразу и, поздоровавшись, начал раздеваться.
Я тем временем уминал оладьи и, закончив, тихонько шмыгнул в боковушку, взялся за уроки.
Отец не спешил, делал все с оглядкой. Выйдя в сени, очистил снег за собой, потом умылся, вытерся, даже усы гребешком расчесал. Он любил свои усы и потому часто повторял известную русскую пословицу:
— Усы — честь, а борода и у козла есть.
Когда он привел себя в порядок, мать позвала его:
— Иди к столу, Прокоп. Пока все горяченькое… С дороги согрейся, поешь…
