Валдайские колокольцы - Ефетов Марк Симович (книги без регистрации бесплатно полностью сокращений TXT) 📗

— Здорово, Яков!

— Здравствуй, Коврига!

Оказалось, что у человека этого такая фамилия.

Но дело не в этом. Коврига докладывал секретарю райкома партии о делах в колхозе: помещения для скота отремонтированы, дорога проложена…

— Видел, — вставил Федотов.

— И еще увидишь. — Коврига вынул из портфеля тетрадь и, раскрыв ее, положил Федотову прямо на стол. — Во какой трудодень у нас будет. Побогатели. А? Хорошо?

— Нет, — сказал Яков Павлович, — плохо.

Коврига вскочил:

— Чего так?

Поднялся и Федотов. Он говорил негромко, но как-то очень веско, и чувствовалось, что волнуется.

— Ты коммунист? — спросил Яков Павлович.

— Ну, коммунист.

— Не так говоришь, Коврига. — Федотов повернулся к несгораемому шкафу из толстенного железа и достал листок бумаги. — Читай! Читай вслух!

Коврига пожал плечами и стал читать:

— Ты Ивушкина знаешь? — спросил Федотов.

— Как не знать! Лучший тракторист по нашей местности.

— Лучший, а просится в худшую бригаду. Понял? Человек в коммунисты идет. Не о себе заботится, а, как он там говорит, «о счастье трудового народа». Как же ты, Коврига, можешь радоваться, что у тебя в артели хорошо, а у соседа плохо? У них до сих пор аванса не давали. Лен градом побило. Слыхал?

— Слыхал.

— Председатель в больнице лежит.

— Я ему меда послал, — вставил Коврига.

— Ты погоди. Мед сладок и согревает до пота. А человеческое тепло лучше. «Послал»! А сам сходить не мог? А попросили у тебя плотницкую бригаду на неделю. Дал? Молчишь. «Моя хата с краю». Забудь ты эту плохую пословицу. Вот ты сказал тут, что ты «ну, коммунист». Эх, Коврига, Коврига. А кто такой коммунист?

Коврига молчал. Он достал из кармана пачку «Беломорканала», щелкнул по ней пальцем, поймал на лету выскочившую папиросу, забросил ее в рот, чиркнул спичкой раз-другой, сломал спичку и наконец закурил.

— Коммунист, — сказал Федотов, — человек, который не может радоваться, что у него хорошо, а у соседа плохо. Это при наших дедах говорили: «У соседа сдохла корова. Какое мне дело? А все-таки приятно». Так было, когда на рынке частные лавчонки стояли: я не торгую — не беда, лишь бы сосед не торговал, чтобы завистью не мучиться. А коммуна — один дом. Какая уж тут зависть! У тебя тепло, а у соседа холодно — нечего радоваться. Коммунист за все в ответе. Пока сосед твой в больнице, поможешь им. А я к твоим соседям на той неделе поеду после работы. Вечером дела и обсудим. Понял?

— Понял, Яков Павлович.

Коврига взял со стола свою тетрадку и загасил в пепельнице папиросу:

— Могу быть свободным?

— Нет, погоди. Медведя в ваших краях не видели?

— Медведя не видели. А волки, говорят, у соседа собак перетаскали.

— Опять сосед! У него волки собак перетаскали. А у тебя весь колхоз — охотники. Ждешь, пока волки к тебе придут? Думаешь, постесняются передового колхоза? Нет, Коврига, они не разбирают. Облаву надо.

— Сделаем, Яков Павлович. Все некогда было. Коровник этот. Ремонт. Как отеплили, так удои и поднялись. Теперь со временем посвободнее.

— Это я знаю, — сказал Федотов. — У вас лучшие доярки Архипкина и Емельянцева? Так?

— Точно.

— Ну, а комсомолки эти, что рассказывали мне позавчера, когда я у вас был, — они же тянутся за Архипкиной, — догоняют?

— Догоняют.

Федотов подошел к окну. Я сидел тут же и видел в окно, как на высоких валдайских саночках катили почти все, кто был на улице. Райком на горе, да и весь город холмистый. Вот тут и скользит этот впервые мной виденный транспорт: высокое деревянное креслице на длинных железных полозьях. Едут в этих креслицах ребята — с горки на горку. А вот женщина везет мешок. Должно, картошка. Одной ногой она на длинном полозе, а другой — отталкивается. Взобралась на пригорок, стала ногами на два полоза, за спинку креслица держится и съезжает. А куль на креслице лежит…

Федотов смотрел недолго. Вернулся к столу:

— Вот что, товарищ; Коврига. Напиши четыре характеристики: на Архипкину и на Емельянцеву, на знаменитых доярок, и на этих двух девчат, что их догоняют. Подумаем тут о том, чтобы в Москве к награде представить. А тебе характеристику сами напишем. Понял?

Понял, Яков Павлович, понял, только я что? Обо мне зачем?…

— Ну, не скромничай и раньше времени не радуйся. Тебе тяжеленько придется — и свой колхоз и соседский пока что тянуть надо…

Коврига ушел. Дверь за ним захлопнулась и тут же снова открылась. В комнату люди заходили друг за дружкой. Запомнился мне человек в милицейской форме. Он еще с порога сказал:

— Яков Павлович, помоги!

— Что случилось?

— С Нового года никого в городе не убили и не ограбили. Так, только мелочь всякая.

Федотов повел ладонью по лицу, точно умылся. Когда он отнял руку, я увидел, что улыбка еще не сошла с его лица.

— Погоди! — Он замахал рукой. — Выходит, что мне надо пойти на большую дорогу и кого-нибудь ограбить, чтобы милиция не скучала без дела. Так?

— Да нет, Яков Павлович. Я не шучу. Область режет нас с собаками. Две у нас. Серый и Рекс. И из области звонят и требуют: «Отдайте собак — они вам ни к чему». А почему отдавать? Мы их воспитали, первоклассными сыщиками сделали. Серый медаль на выставке получил. Ну, нет у нас преступлений. А если будет?

— Хорошо, — сказал Федотов, — побольше бы нам таких забот. Я поговорю с областью. А ты Серым не скаредничай. Просили тебя прислать его с проводником в Броды на школьный праздник…

— Так проводник тогда выходной был. Теперь пошлю…

День подходил к концу.

В комнату Федотова вошла женщина, повязанная платком. Размотала платок, и я увидел щеки, красные от мороза, и гладкие серебристые волосы.

Она поздоровалась с Яковом Павловичем и сказала:

— Заехала на минутку. Отрывать не буду. Душевно благодарю за письмо к Новому году. Сколько лет, как сын на фронте погиб, никто обо мне, старой, на праздник и не вспоминал. А тут — из райкома: «С Новым годом, и чтобы здоровье было и успехи». Спасибо, Павлович, здорова, и все ладно.

— Не на чем, — сказал Федотов. — Помочь-то в чем надо?

— Нет, все ладно, я же сказала. А что надо будет — зайду.

Она пожала руку Якову Павловичу, замотала платок и ушла, легко ступая в валенках.

Федотов ни на мгновение не оставался один. Чтобы подумать, сосредоточиться, он отходил на минуту-другую к окну.

Решив не докучать ему своими вопросами об охоте, я ушел. В окно мне было видно, как лихо, на бешеной скорости Юрик съезжает с горы, везя Славку на высоких саночках.

10

В воскресенье еще затемно мы ехали в розвальнях в те места, где у директора детдома Уварова медведь задрал корову. И надо же было этому Уварову, чтобы сэкономить время, перегонять корову по лесной тропинке. Экономия вышла, как говорится, боком.

Розвальни должны были доставить нас к лесу — туда, где кончалась санная дорога, а затем вернуться обратно. Юрик и Славка поехали до этого места нас проводить.

Дремали валдайские дома, закрытые ставнями, которые были точно опущенные веки; дремала запорошенная снегом дорога, еще не прорезанная ни одним полозом. И длинногривая лошадка, стоявшая так неподвижно, что ее можно было принять за каменное изваяние медведя у въезда в город. Да, наверное, и лошадь еще не проснулась. И Славка боролся с дремотой, что было видно по его глазам, которые он таращил, неестественно широко раскрывая.

— Ты где сядешь? — спросил Юрика Слава, когда мы собирались.