Восьмое чудо - Жданов Николай Гаврилович (бесплатные полные книги .txt) 📗

Летом Мартику было бы совсем хорошо, если бы не мухи. Они стаями кружились над ним, особенно в самое жаркое время дня, когда ему не хотелось двигаться и он лежал, подрёмывая, в траве. Они были хитрыми, проклятые мухи: они редко садились на те места, с которых он мог согнать их хвостом или подрагиванием мускулов. Многие из них садились у самых глаз, и ему приходилось тереться мордой о землю или просто кататься по траве. Но едва он сгонял их, как они снова налетали и кусали иногда так больно, что он злился и хотел убежать, но верёвка не пускала его.

К осени Мартик стал плотным, здоровым телком. Оттого что он много ел, бока у него стали тугими, шерсть гладкой, а шея сделалась здоровой и сильной. Только нежные розовые копытца да наивные, с густыми ресницами глаза говорили о его ребяческом возрасте.

К этому времени в жизни Мартика произошли важные изменения.

Как-то в конце лета, в жаркий день, когда Мартик лежал на тропинке и дремал, к нему подошёл загорелый плотный человек. Несмотря на жару, на нём был суконный пиджак, тёмные брюки, сапоги с крепкими подошвами и выгоревшая серая фуражка. Мартик не обратил на него никакого внимания, а между тем это был сам Варфоломеев, председатель колхоза. Он похлопал Мартика по шее, провёл рукой по тугим его бокам и крикнул хозяйке, возившейся на огороде:

— Это твой, что ли, богатырь, Фёдоровна?

— Мой, — сказала хозяйка и подошла, вытирая о передник руки.

— Контрактовать [1] надо бы, — сказал Варфоломеев. — Неужто такого на мясо? Теперь, сама знаешь, лошади на войне, у нас вся надежда на этих вот молодцов. — Говоря это, он наклонился и приятно пощекотал у Мартика за ухом.

— Я и сама так думала, — сказала хозяйка. — Да и резать мне его жалко, право.

— Вот и хорошо, — сказал Варфоломеев. — Так ты приходи вечером в правление — заактируем.

Когда Мартика привели на колхозную конюшню, опустевшую за время войны, старый конюх Капитоныч долго глядел на него, щуря маленькие, в морщинках глаза и поглаживая огромные рыжие усы.

— Это ты чего же это привела? — наконец спросил он хозяйку таким тоном, словно впервые на своём веку встречал подобных животных.

— Не видишь разве сам-то? — обидчиво отвечала Фёдоровна. — Бычок контрактованный. Варфоломеев к тебе прислал — говорит, ты за ними ходить будешь.

— Не знаю! — сердито пробормотал Капитоныч. — Тут это, как это, конюшня, а не телятник.

Капитоныч, когда был чем-нибудь недоволен и волновался, всегда употреблял лишние слова и не сразу находил нужные.

— Была конюшня, да один конюх остался! — запальчиво говорила между тем Фёдоровна. — А правление постановило: пока что их вот вместо коней разводить! — Она ткнула пальцем в спину Мартика. — Аль, по-твоему, от других колхозов отставать будем?

— Не знаю, — повторил Капитоныч, но уж менее уверенно. — Раз правление постановило, я против не пойду, а только лошади из него ни в жизнь не выйдет. Мне что! Давай его, сюда вот гони… Да не сюда — здесь у меня Рупор стоял, первокровок… Но! — крикнул он на Мартика. — Что встал? Но, но! Да погоди, тпру! Ах ты, рогатая команда, как с тобой говорить-то, не знаю…

Он загнал Мартика в просторное конское стойло и ещё долго после ухода Фёдоровны, наказывавшей ему получше заботиться о бычке, ворчал на него, жаловался на свою судьбу, говоря, что он не телятница какая-нибудь, чтобы с бычками возиться, а первый по всему району конюх и даже в Москве своих коней на всеобщей Сельскохозяйственной выставке показывал и много от людей уважения имел.

Осень и зиму Мартик пробыл в обществе таких же, как он сам, молодых бычков. Их набралось в конюшне около тридцати, и Капитоныч целые дни крутился около них: переделывал им решётки, приспосабливал конские ясли для сена и подолгу ворчал, отдыхая на ящике у ворот.

— Что смотришь? — говорил он Мартику, который любил, высунув морду, смотреть, что делается за воротами. — Аль поразмяться захотел, как жеребчик? Нет, брат, ты хоть и стал в лошадиное стойло, да это по случаю особого временного положения. А так ты лучше и не воображай! Раз уж нет в тебе ихней породы, так нет. Может, ты и силой хорош и умом не хуже другого мерина, а вот породы в тебе нет. Ничего, брат, не сделаешь! Всё! Ты вот бока-то надул, что стога, а статность у тебя где, скажи?.. То-то, молчишь!

Мартик действительно молчал, не понимая, чего хочет от него старый конюх.

Под весну, в солнечный день — снег сверкал так, что слепило глаза, и от навоза, сложенного у стены, поднимался парок, — Капитоныч вывел Мартика во двор и стал надевать ему на шею засаленный хомут. Мартику это не очень понравилось. Он мотнул головой и хотел отойти в сторону.

— Что, не любишь? — ехидно заметил Капитоныч. — А есть любишь? — И он, подтянув хомут, стал заводить Мартика в оглобли розвальней.

Мартик не знал ещё, для чего он это делает, но решил, что раз надо, то пусть. Он молча стоял, ожидая, пока две женщины с вилами навалят на сани навоз, и потом, когда его дёрнули, чтобы он шёл, протестующе мотнул головой.

Но его снова дёрнули и ткнули в спину, и он, поняв, что надо идти, пошёл, таща сани и слушая, как заскрипел под полозьями снег.

— Глядите-ка, смирный какой! — сказала женщина.

— Понятливый, — сказала другая.

Работы было много. Кончив возить навоз, стали пахать, боронить, возили мешки с зерном и картошкой, потом сено, потом снопы. И опять пахали, и опять возили мешки и навоз.

Только вечерами да на ранней заре Мартик бродил по росистым цветочным травам, ходил на водопой к реке и вместе с другими бычками отдыхал от работы.

Через два года Мартик превратился в большого, могучего быка с огромной, жилистой шеей. Он привык ходить в упряжке и славился трудолюбием и силой. Капитоныч теперь гордился им, как своим первым воспитанником, да и бык привык к старому конюху и всегда отличал его от других людей.

Раз осенью долго работали на реке, перетягивая на высокий берег брёвна, пригнанные плотовщиками. Начались дожди, глинистый берег размыло.

Волоча на верёвке несколько брёвен, Мартик поскользнулся и упал. Вставать ему не хотелось, он решил полежать немного. Но молодой погонщик начал бить его кнутом и пинать в живот, требуя, чтобы он встал. Бык посмотрел на него красными, тяжёлыми глазами и не шевельнулся.

Он пролежал два часа подряд, несмотря на все старания погонщика поднять его. И, может быть, пролежал бы больше, но появился вызванный по этому случаю Капитоныч.

Старый конюх, подойдя к быку, долго чесал у него между рогами и за ухом, потом ласково похлопал его по шее и сказал:

— Ну, пойдём, пойдём! Вишь, дело встало.

Мартик как будто понял, поднялся и снова начал работать, а Капитоныч долго ещё стоял на берегу и ругал погонщика:

— Ты не гляди, что он скот, а он, брат, тоже к себе обращенья требует!

В год, когда кончилась война, Мартик, возвращаясь с пахоты, наступил задней ногой на гвоздь. Ранка засорилась, стала нарывать, и ногу раздуло так, что копыто сдвинулось набок. Капитоныч сам делал перевязки, прикладывал и дёготь и разные травы, но нога заживала плохо.

Бык лежал с перевязанной ногой в стойле, когда на конюшне появился Варфоломеев.

— Могу поздравить тебя, Капитон Иванович, — сказал он старому конюху, — дождался и ты своего. Решили мы снова лошадьми обзаводиться. Завтра пригоняем тебе четырёх новых коней: три кобылки, молодые ещё, а четвёртый мерин будет, притом трофейный, германский.

— Ишь ты, как это, — сказал Капитоныч. — Вот ведь, Герасим Андреевич, ещё в ту германскую войну был я в плену у них два года, а какие там лошади, теперь и не припомню… Погодите-ка, — заторопился он, — а куда же я ставить их буду? Все у меня стойла заняты.

— А мы четырёх быков выбракуем, на мясопоставки, — сказал Варфоломеев. — Зоотехник приедет, займётся.

Когда он ушёл, Капитоныч долго сидел на ящике, потирал руки, вздыхал и всё старался угадать, какие это будут молодые кобылки и что за мерин такой немецкий.