Верное сердце - Кононов Александр Терентьевич (лучшие книги читать онлайн TXT) 📗
— Не знаю. Может быть, там никто не живет. Может, это старая крепость.
Гриша немножко слукавил: эту крышу он узнал. В прошлом году отец возил его в Ребенишки, и тогда они проезжали мимо высокого дома с черепичной крышей. Сложенный из огромных серых камней, дом этот не походил, однако, на помещичьи хоромы. В его стенах были прорезаны узкие, как бойницы, окна, а двери обиты железом. В розовой черепице чернели проломы. И кругом не было ни деревца.
— Корчма, — коротко ответил отец на Гришин вопрос.
Когда они уже отъехали версты две, им повстречался маленький старик с серебряными кудрями, выбившимися из-под шапки, с длинной белой бородой; под мышкой он нес продолговатый сверток, закрытый черным платком.
Он отошел к краю дороги и вопросительно поглядел на Шумовых. Отец приподнял картуз, и старик поклонился в ответ неторопливо, достойно.
— А это Исаак, — сказал отец, когда карлик уже скрылся позади в клубах жаркой дорожной пыли. — Он и живет в этой корчме. Да еще сын с ним, да внуки.
— В корчме пьянствуют, — решил поделиться Гриша своими познаниями.
Отец усмехнулся:
— Кому пьянствовать-то? — Он помолчал, вздохнул, обернулся в сторону корчмы: — Нищая жизнь!
И рассказал про старого Исаака. Когда-то бывала в корчме и гульба, случались пьяные драки. В соседних деревнях до сих пор помнят, как Исаак, сам ростом с ребенка, разнял двух здоровенных пильщиков, схватившихся после штофа вина за топоры. Крохотный старик стал между двумя великанами и бесстрашно взял их за руки. Это было ни на что не похоже, пьяные начали хохотать над ним. Посмеявшись, они помирились.
А еще известен в окружности Исаак тем, что лучше всех играет на скрипке; играет он и у латышей и у русских — на свадьбах, на крестинах. И на ярмарках.
Вспомнив отцовский рассказ и вчерашний вечер, Гриша сказал Яну:
— В таком доме жил один старик, которого народ схоронил от «черного барона», как Даугава хоронит невод.
Ян ничего не понял и поглядел на Гришу с уважением. Потом сказал:
— Я знаю Даугаву. Мы жили у самой Даугавы, в деревне. Там мой батька убил бешеную собаку.
— А где это — Даугава?
— Там, — махнул Ян в сторону, — далеко. Ну, Даугава, по-вашему — Двина.
Гриша отвел глаза в сторону. Ян-то, оказывается, так же ловок выдумывать, как и он.
— Говори по-латышски, — предложил он: — я пойму все. Винца песню пел по-латышски, по-русски у него выходило хуже.
И Ян стал рассказывать по-латышски. Бешеная собака бежала с поля в деревню. У нее морда была вся в слюне, глаза — в крови. И все в деревне попрятались в избы. Осталась только девочка посреди улицы; она была совсем маленькая, еще не умела ходить как следует. Собака бежала прямо на нее. Отец Яна увидел это, вышел с большим острым колом на улицу и стал ждать бешеного пса.
Когда тот подбежал ближе, отец с размаху всадил ему кол в самую глотку. И пес издох. А потом мать девочки вышила отцу красными и синими крестами праздничную рубаху. Вчера он целый день ходил в этой рубахе, все видели.
Грише рассказ понравился. Он даже посоветовал дружески:
— Пусть только это будет другой, а не твой батька. Пусть это будет богатырь. Или старик, которого укрыла Даугава.
— Нет, это был мой батька, — упрямо сказал Ян.
Тогда и Гриша рассказал ему — про Железный ручей. Много лет ищут этот ручей, не могут найти. Говорят, он ушел под землю. А настанет время — выйдет ручей наружу, и каждый сможет пить волшебную воду и будет сильным и смелым, кроме черных злодеев: для них та вода станет отравой.
Разговаривая, незаметно подошли они к высокому дому с розовой крышей. У раскрытых дверей, рядом с кучей мусора, ползали двое ребятишек в рваных рубашонках, кудрявые, черноглазые, очень похожие друг на друга. А нрава они были, видно, разного. Один доверчиво сиял навстречу мальчишкам большими блестящими глазами, а другой испугался, готовился зареветь. Одинокая курица бродила около, с унылым вниманием поглядывая на кучу мусора. Какое-то запустение было вокруг: сухая земля — в трещинах, только кое-где желтела еще не совсем вытоптанная трава… Мальчики подошли ближе.
Один из ползунков наконец собрался с духом — заорал. Из раскрытых дверей вышла девочка лет восьми, сердито посмотрела на путешественников и схватила плачущего брата; это, конечно, был ее брат, а все они вместе, должно быть, приходились внуками бесстрашному Исааку.
— Кумагер, кумагер! Иди сюда! — на всякий случай позвал Гриша.
Но девочка в ответ взяла за руку и другого братца, радостно удивленного, и увела обоих, с трудом притворив за собой тяжелую дверь.
— Если мы обойдем кругом этот дом, — сказал Гриша, — это не значит что мы свернули со своей дороги. Мы его обогнем, а потом опять пойдем прямо.
— Ладно.
За домом было картофельное поле с прямыми бороздами, по ним и пошли путники. А впереди виден был огромный дуб, за ним синел лес. Ясно, что к этому дубу и надо было держать путь.
Но тут им предстояло первое испытание. К ним бежала по полю большая черная собака; правда, бежала она деловитой рысцой, озабоченно, загнув колечком пушистый хвост и вывалив изо рта розовый язык, но все же кто ее знает, что у нее на уме.
Проще было б уйти от греха — свернуть в сторону.
Ян прошептал:
— Вот такая ж была та, которую убил мой батька.
Мальчики остановились. Собака увидела их и тоже остановилась; спрятала язык, подозрительно повела носом, потом с враждебным выдохом «ввух, ввух» бросилась в сторону, не успев второпях залаять.
— Собаке, главное, надо показать, что ты ничего на свете не боишься, — сказал Гриша, у которого еще билось тревожно сердце.
— Это не бешеная. А раз не бешеная, чего ее бояться?
4
Дуб рос у большой дороги. Когда мальчики подошли к нему, на дороге показалось облако пыли, и из этого облака лился лихой звон бубенцов. Пришлось остановиться: надо же поглядеть, кто едет.
— Если тройка — исправник, — сказал Гриша.
Нет, это была не тройка. Это бойко катилась одноконная тележка. Маленькая лошадка поматывала головой от слепней, и на дуге у нее, повизгивая, метался один-единственный бубенец. Ну, тогда это Лещов. Только он и ездил на одной лошади с таким звоном. Звон он завел не для форса, а затем, чтобы в деревнях бабы издали его слышали и несли ему кто продажный лен, кто полотно, а кто и лукошко яиц.
Лещов был прасолом. Гриша долго не знал, что значит это слово. А звучало оно вкусно: как услышишь его, почему-то сразу вспомнятся свежепросоленные огурцы. А потом оказалось, что прасол — это то же, что скупщик. Слово скучное, серое. Скупщик ездит повсюду, собирает для города деревенские товары, с этого и живет.
А вот уже видны стали белый картуз, черная борода. Гриша узнал толстого, как бочка, Лещова: тот не один раз ездил в усадьбу к Перфильевне — приторговывал у нее яблоки, у Пшечинских закупал овес.
Рядом с Лещовым сидел смуглый мальчик в голубой нарядной рубашке.
Прасол придержал лошадь:
— Да вы, ребята никак, из «Затишья»? Ты парнишка Шумова, садовника? Ну да, я тебя сразу признал. Вылитый папашка.
Он поглядел на мальчиков:
— Возьмите моего сынишку в компанию? А то он мне только мешать будет в «Затишье». Вернетесь в усадьбу вместе. Я до вечера там пробуду — дела.
Мальчики застенчиво промолчали.
— Ну, как же?
— Мы, может, и не вернемся вовсе, — несмело сказал Гриша.
— Вас брюхо вернет! — захохотал Лещов. — Оно вас доведет до дому к обеду.
Мальчики молчали переглядываясь.
— Слезай, Евлаша. Поиграйся с ребятами.
Евлаша глянул на мальчиков хитрыми узкими глазами.
— А ну их! — сказал он скороговоркой. — Это латыши.
— Ты латышами кормишься, дурень! И какой же Шумов латыш?
— Ну, вон тот, другой, латыш. Ишь, голова как сметаной обмазана!
— Слазь, дурак! — рассердился Лещов. — Вот уж у дурака что на уме, то и на языке! Слазь! А то будешь у меня весь день под ногами путаться…
