Юнгаши - Воронцов Александр Петрович (читать книги полные .TXT) 📗

Перевел взгляд в комнату — из тумана выплыло лицо деда Трофимыча. Землистое, испещренное глубокими морщинами, но, как всегда, доброе, приветливое. И озабоченное.

Старик сидел на краю дивана и тряс Володьку за плечо.

— Ну, наконец-то, — облегченно вздохнул Трофимыч, — а я уж напужался. Думал — все, не добужусь.

За трудную блокадную зиму Володька привязался к Трофимычу, а после смерти матери не было у него человека ближе и дороже.

— Деда, — тихо выдавил он. — Пришел?

В глазах у мальчишки и радость, и благодарность, и надежда.

— Я-то пришел… — Трофимыч глухо кашлянул в кулак. — А вот ты, Володенька, чегой-то не пришел. Думаю: «Куда подевался мой помощник?» А ты эвон как… Занемог, видать?

Говорил Трофимыч так, будто редкость какая — человек в блокаде занемог. А ведь сам-то — по всему видно — едва держался, того и гляди, богу душу отдаст.

Володька чуть не заплакал.

— Не беспокойся, деда. — Постарался даже улыбку изобразить, но ничего из этого не вышло. — Я полежу и встану.

— Чего уж тут… какое беспокойство? — все так же тихо продолжал Трофимыч. — Только я так думаю, Володенька: лежать таперича никак нельзя. Встать тебе надоть, и немедля.

— Не смогу я, деда, — обреченно сказал Володька. — Сил нет.

Голос у него почти совсем пропал, и весь он словно застыл на своем диване. Только в глазах теплилась жизнь да губы едва заметно шевелились, когда он произносил слова.

— Негоже это, Володенька, нельзя лежать-то, понимаешь? — продолжал настаивать Трофимыч. — Два дня лежишь уже, хватит. Дай-кось я те помогну.

Старик привстал, подхватил Володьку за плечи и помог ему сесть.

— Голова кружится, — сказал Володька и хотел снова лечь, но дед удержал его.

— Знамо, кружится, — согласился Трофимыч. — Оно и понятно: отощал. А ты сиди, превозмогай… А мы счас кое-что сообразим… Я вот тут принес…

Двигался дед медленно, пальцы рук у него дрожали. Он полез в карман своего потертого суконного пальто и достал какую-то дощечку. Темно-коричневого цвета, размеченную полосами на квадратики.

— Шоколад? — ахнул Володька и жадно сглотнул слюну.

Давно, еще до войны, когда Володьке и лет-то было всего ничего, отец, возвращаясь домой с работы, иногда приносил ему большую плитку шоколада. «Ешь, Вовка, набирайся сил, — говорил отец, взлохмачивая сыну волосы. — И пусть вся твоя жизнь будет такой же сладкой». Тогда жизнь у них была действительно сладкой — очень интересной и радостной.

— Нет, Володенька, не шоколад это, — произнес Трофимыч. — Но тоже сгодится на худой конец… Столярный клей это, Володенька. На черный день берег. Знатный студень получится.

Через полчаса Володька черпал ложкой прямо из кастрюли сваренную Трофимычем вонючую бурую жижу. Хлебал, с трудом, преодолевая отвращение, торопливо, обжигаясь и давясь.

— Спасибо, деда, — сказал, закончив есть и облизнув ложку.

Ни удовольствия, ни сытости он не испытывал. Но почувствовал, как по телу разливается приятное тепло, словно внутрь ему поставили маленькую волшебную грелку. И от этого стало легче на душе.

— Остудить бы, оно чуток повкусней. Настоящий студень почти, — заметил деловито Трофимыч. — Ну да ничего. Подкрепился — и ладно… А теперь собирайся.

— Зачем? — удивился Володька.

С позавчерашнего дня он испытывал полное безразличие к своей судьбе, и неожиданное предложение Трофимыча его озадачило.

— В эвакуацию бы тебе, Володенька, — рассудительно прошамкал старик. — Говорят, через Ладогу по ледовой дороге детей вывозят из блокады-то. Вот и тебе бы надоть.

— Не хочу я в эвакуацию, деда, — сказал Володька.

Разговоры об эвакуации еще при матери велись. Но все они кончались ничем. Не хотелось Чистяковым уезжать из Ленинграда.

— Понимаю, кому ж охота с родных мест, — успокоил Володьку Трофимыч и, помедлив, добавил: — Тогда рекомендую я тебе, Володенька, к флотским податься. На наших харчах ты не продержишься, а там, кажись, получше.

— Но я… — попытался было возразить Володька.

— Знаю, знаю, — перебил его Трофимыч. — Кое-что кумекаю… Есть у меня один дружок, Иван Иваныч Селезнев прозывается, он в порту на буксире служит. Счас он у стенки должон стоять, у причальной. Зимует там. Пойдешь к нему, я записку дам. Запомни: буксир «Силач»… Так что собирайся.

Вышли они вместе. В хозяйственной сумке, с которой еще мать на работу ходила, Володька нес свои скудные пожитки: майку и трусы, рубашку, полотенце, кружку с ложкой. Прихватил и «Пятнадцатилетнего капитана». Собрать самое необходимое ему помог Трофимыч.

Записку Трофимыча Володька аккуратно свернул и спрятал за пазуху. Поверх рубашки надел стеганую ватную телогрейку, тоже доставшуюся в наследство от матери. Потуже нахлобучил на голову старый отцовский шлем-буденовку с большой красной звездой над козырьком и макушкой в виде пики. Двигались медленно, осторожно, поддерживая друг друга, обходя снежные и мусорные завалы.

У Старо-Калинкина моста Трофимыч распрощался.

— Дальше пойдешь один, — сказал он Володьке. — Не торопись, силы-то береги. Все вдоль Фонтанки иди, пока залив не откроется, а там уж рукой подать. Чай, повстречаешь кого, из местных. Подскажут.

— А как же ты, деда? — угрюмо спросил Володька.

— За меня не беспокойся, Володенька, как-нибудь продержусь, бог даст — выживу. Теперь ты о себе должон подумать.

— Может, я еще вернусь, — несмело предположил Володька.

— Знамо, о чем речь? — охотно согласился Трофимыч. — Обязательно вернешься. Только потом уж, когда ворога проклятого осилим. А теперь ступай, Володенька, ступай… Прощай…

— Прощай, деда. Спасибо тебе… — Володьке стало грустно, расставаться с Трофимычем не хотелось.

— Чего уж там… — Трофимыч тоже старался скрыть охватившее его волнение. — Не забудь: буксир «Силач», капитан Иван Иваныч Селезнев.

На прощание Трофимыч обессиленно поднял руку, помахал Володьке, а потом долго смотрел ему вслед.

V

Сухов поднес записку к фонарю и внимательно прочитал.

— Та-ак, ясно, — сказал с горечью и опять наклонился к Володьке. — С нами пойдешь, Володя?

Для Володи все происходящее было как во сне. Переживания и мытарства последних дней, постоянное, болезненно сосущее чувство голода так измотали его, что он потерял представление о реальности. Добравшись до буксира «Силач» и не найдя здесь никого, он впал в отчаяние. Появление моряков пробудило в нем надежду, но она быстро угасала. Посторонние люди — что им до него? Верно, один раз выручили. Даже сухарь дали, которым он по своей глупости не сумел воспользоваться. Но там, на Фонтанке, другое дело. Помогли — и до свидания. А теперь? Как можно помочь ему, если он и двигаться-то не в состоянии?

— Я лучше тут… — прошептал он и закрыл глаза.

— Тяжелый случай, — вздохнул старшина, выпрямляясь.

— Не бросать же… — Степан с тревогой посмотрел на Сухова.

Колебался старшина недолго. Возможно, он вспомнил в тот миг свою шестилетнюю дочурку, эвакуированную из Подмосковья в Среднюю Азию. Или страшные картины гибели людей, свидетелем которых довелось ему быть на войне.

— Ясно, оставлять нельзя. Пропадет малец… Возьмем с собой. — Последние слова Сухов произнес решительно, будто отметая все сомнения. — Однако нести придется, сам он идти не сможет.

— Донесем, чего там. — Степан собрался было взять Володьку на руки. — Он легонький.

Но Сухов отстранил его:

— Погоди, я сам. А ты глянь-ка, нет ли вещичек при нем.

Степан отыскал Володькину сумку, заглянул в нее.

— Имеется кое-что. Одежонка тут, книжка.

— Забирай, пошли. Да запчасти не забудь. И Корытова кликни: пора, мол, закругляться.

Старшина легко поднял Володьку на руки и, осторожно ступая по наклонному трапу, бережно понес наверх.

На «Галс» они прибыли, когда уже стемнело. Полусонный, уставший вахтенный встретил их стандартным вопросом:

— Как успехи?

— Порядок, — ответил Сухов, не вдаваясь в подробности.