Опальные - Авенариус Василий Петрович (книги без регистрации бесплатно полностью .txt) 📗

— Ну, конечно, Зоенька! Guten Morgen, mein Herzenskind! (Здравствуй, мое серденько!) — сказал он, оборачиваясь к ней с ласковой улыбкой. — И опять цветы!

— Да, я набрала тебе свежих, эти вот у тебя со вчерашнего дня уже маленько повяли, — отвечала Зоенька, заменяя новым букетом вчерашний в стоявшей на клавикордах вазе. — А что это была за песня, Богдан Карлыч?

— Песня старая студенческая, ein altes Burschen-lied. Что она тебе понравилась?

— Та, что ты перед тем играл, мне больше по душе.

— Но та печальней.

— Вот потому-то мне и милей, покойная матушка баюкала меня всегда одной такой печальной песней. Ты, Богдан Карлыч, верно, ее слышал, про татарский полон.

— Может, и слышал, не знаю, право.

— Душевная песня! Особливо слова. Хочешь я тебе спою?

— Спой, дитя мое, спой.

И запела Зоенька стародавнюю колыбельную песенку о том, как татарове полон делили, как теща досталась зятю, а зять подарил ее своей молодой жене, русской же полонянке:

Эту речь мужа-татарина Зоенька старалась передать грубым мужским голосом, а затем, как теща, укачивающая внучонка, понизила тон до нежного шепота:

И, вся просветлев, как дочь, узнавшая вдруг свою мать, девочка распростерла вперед руки, точно хотела броситься матери на шею, и закончила порывисто и звонко:

Голубые, как незабудки, глазки маленькой певицы блистали алмазами навернувшихся на них слез. И сентиментального немца-учителя стародавняя русская песня защемила, видно, за сердце.

— Славная песня! — сказал он. — Надо ее записать и перевести на немецкий язык.

— А потом и сам петь ее тоже будешь?

— И сам петь буду. А музыку сейчас подберем. Он стал подбирать.

— Постой, не так! — остановила его Зоенька и своими детскими пальчиками отыскала требуемые клавиши.

— Ага! Теперь знаю, — сказал Богдан Карлыч и уже полными аккордами передал основную тему песни.

— Голубчик, Богдан Карлыч! — воззвала тут к нему девочка. — Научи и меня это играть!

— А что батюшка твой скажет?

— Ничего не скажет, он и знать-то не будет.

— Nein, mein Kind, das geht nicht! Без его апробации никак невозможно.

— Ну, так попроси батюшку, когда засядешь с ним опять за эти ваши шахматы, тогда он всего сговорчивей, добрее.

— Хорошо, нынче же попрошу.

Но ни в этот день, ни в последующие отцу Зоеньки было не до Шахматов.

Глава вторая

ЗАПРЕТНЫЕ ПЛОДЫ

Молодчик, таинственно вызвавший братьев Зоеньки из учительской, был всегдашний товарищ их игр и шалостей, внук старика-сокольника Кондратыча, Кирюшка. Лишившись обоих родителей еще в раннем детстве, он жил у деда на сокольничьем дворе. Там же, в особом чулане, холилась-лелеялась теперь, как уже сказано, единственная еще ловчая птица, несравненный кречет Салтан. Когда Кондратыч, бывало, выносил Салтана за речку в лес поохотиться на тетеревей, куропаток, диких уток, чтобы кречету не совсем отвыкнуть от своего "ремесла", — баловень-внук неизменно сопровождал старика. Точно так же бывал он с дедом и в так называемой "оружейной" палате боярина, помогая ему сметать пыль с хранившихся там, наравне со всякого рода оружием, разных принадлежностей соколиной охоты. Кроме них обоих да самого боярина, ни одна душа человеческая не имела туда доступа, даже боярчонки. Точно так же было заказано им присутствовать и при вылетах Салтана, чтобы не пристрастились тоже, не дай Бог, к соколиной охоте. Но запретный плод сладок. Еще с вечера узнали они от Кирюшки, что дедко его собирается опять с Салтаном на охоту. На утреннем уроке они ждали только условного знака Кирюшки. Тут он подал им этот знак — и след их простыл.

До того места речки, где стояла лодка, по проезжей дороге было версты полторы. Молодежь же предпочитала ближайший путь через сад, хотя при этом приходилось перелезать — при помощи, впрочем, приставленных досок — довольно высокий забор. Таким образом, когда Кондратыч со своим кречетом на руке более удобной окружной дорогой доплелся до лодки, то застал уже сидящими в ней всех трех мальчиков.

— Ну, так! — проворчал старик. — Опять ты, Кирюшка, упредил барчат?

— Полно тебе брюзжать, старина! — прервал его Юрий. — Мы и то сколько времени ждем тут тебя.

— Ох, времена, времена! — вздохнул старый сокольник, садясь к рулю, тогда как внук его взялся за весло и оттолкнулся от берега.

— Да чего ты охаешь? — продолжал Юрий. — Не другим, так нам хоть дашь полюбоваться на своего Салтана.

— Да я не об том! Нешто мне жалко? Я не об том!

— Так о чем же? Иль у тебя горе какое?

— Что наше холопское горе! Нам, талычевцам, на свою долю жаловаться — Бога гневить. Мы — люди серые, рабами родились, рабами и помрем. Об вас, касатики, сокрушаюсь…

— Об нас-то зачем?

— Затем, что без ножа вам голову сняли. Только слава одна, что боярские дети. Родитель опальный — и детки опальные. Не в деревне бы вам тут киснуть, небо коптить, а в Белокаменной состоять при государыне-царице, а потом в комнатных людях и при самом государе.

— В каких таких комнатных людях? — спросил Илюша.

— Неужели ты не слыхал про "комнатных", или "ближних", людей? — заметил брату Юрий. — Это — спальники и стольники: спальники раздевают, разувают государя в опочивальне, а стольники прислуживают ему за столом.

— Опосля же жалуются в рынды, в окольничие, в бояре! — досказал Кондратыч. — Да вот не задалось! Связала вам судьба-мачеха резвые крылышки…

— Ну, мы и сами себе их развяжем, взлетим не хуже твоего Салтана!

— И сокол выше солнца не летает. Аль не веришь? — отнесся старик-сокольник любовно к своему кречету, который, сидя у него на правой рукавице, в пунцовом бархатном "клобучке", в суконных "ногавках" (чулочках) и с серебряным колокольчиком в хвосте, гордо поводил кругом своими блестящими желтыми глазами. — Свет ты очей моих! Золотая головушка!

— Сам ведь точно понимает, что безмерно хорош! — восхитился и Юрий.

— Эх-ма! — вздохнул опять Кондратыч. — Кабы и тебя, соколик мой, еще разрядить в сокольничий убор да на руку дать тебе Салтана, за одно погляденье рубля бы не жаль!

— А что же, дедко, за чем дело стало? — вмешался в разговор Кирюшка. — У нас в оружейной палате есть совсем новенький сокольничий убор, и как раз, я чай, ему впору.

— Нишкни, баламут! Страху на тебя нет.

— И сами ужо добудем, — вполголоса заметил Кирюшка Юрию.

— Что? Что ты там опять намыслил, непутный? — вслушался дед. — Повтори-ка!

— Глухим двух обеден не служат.

— Ай, зубоскал! Смотри ты у меня: десятка два как засыплю…

Кирюшка в ответ только свистнул: давно уже перестал он верить угрозам добряка-деда.

Извилистая речка только что огибала выдающийся мысок. Тут из-за мыска раздалось отчаянное кряканье, и дикая утка с целым выводком утят шарахнулась с шумным плеском к берегу, заросшему осокой.