Том 13. Большая Душа - Чарская Лидия Алексеевна (лучшие книги без регистрации .txt) 📗
— А сервиз, ты говоришь, их же? — заинтересовался Веня, которому как-то чудно и странно было услышать все эти новости.
Незнакомый юноша, так божественно игравший на скрипке, казавшийся им с Досей каким-то особенным, неземным существом, оказался таким же бедняком, как и они сами — и он, и Дося. И даже больше того: бывал и голоден, и нуждался в самом необходимом. А между тем, его игра на скрипке делала самого юношу каким-то особенным, недоступным, могущественным, по крайней мере, в глазах их, детей. Но таким бедным и нуждающимся он показался много милее и ближе сердцу Вени.
Он хотел поделиться своими впечатлениями с Досей, но та о чем-то оживленно шепталась в это время с Лизой, удалившись в сторону от других детей. Когда же Дося шла провожать маленького горбуна до дверей квартиры Дубякиных, девочка сообщила своему другу:
— Послушай-ка, горбунок, а ведь она согласилась! Согласна пустить меня помогать мыть окна в первое же утро, что я проснусь рано. А еще, горбунок, еще, миленький, велела она нам с тобой прийти к ней завтра, вечером. Она нам китайца с часами и медвежонка, и сервиз — все, все, все покажет. Только просила никому, никому об этом не говорить.
Как нарочно, на следующий вечер Дарья Васильевна, приходившая всегда в половине восьмого, опоздала домой. "Конечно, мачеха не знала, какой интересный вечер предстояло провести сегодня ему, Вене! А если бы знала, то уж, разумеется, поспешила бы домой, чтобы отговорить его, Веню, идти в чужую квартиру", — нередко проносилась не совсем приятная мысль в голове мальчика.
Старуху Велизариху недолюбливали жильцы большого дома. Уже благодаря своему ремеслу старая ростовщица не внушала никому симпатии, ремеслу, успех и прибыльность которого зависели от несчастия другого. Но, помимо этого, Велизариха была вообще несимпатична, и редко у кого из жильцов не происходило стычек со взбалмошной и строптивой старухой, готовой браниться изо всяких пустяков. То ей не хватало в общей прачечной места или в общем леднике, то поднимала она шум из-за нескольких поленниц дров, которые у нее "бесстыдно украли". Немудрено, что люди всячески старались избегать квартирантку с третьего этажа. И, конечно, знай Венина мачеха, куда идет Веня в этот вечер, она удержала бы пасынка от этого необдуманного поступка.
Наконец, Дарья Васильевна вернулась домой, к полному удовольствию Вени.
— Наконец-то, мамаша, а я уж думал, что вы не вернетесь, — вырвалась у него первая фраза, как только он открыл мачехе дверь квартиры.
— Ну и глупенький, ежели так думал; на кого же я тебя одного оставила бы? На вот, покушай лучше. Это мармелад. По дороге тебе купила. С Досей своей поделишься. Ты ведь у меня не лакомка, больше о подруге хлопочешь. Знаю я тебя. А это — чайная колбаса да сыр зеленый и два пеклеванника к ужину. Самовар — то у нас кипит?
Дарья Васильевна была еще далеко не старая женщина, с добродушным лицом, какие встречаются часто у нас, на родине.
— Попьем, поедим да и на боковую. Заработалась, устала я нынче; долго не высижу. А ты, небось, к ребятам еще во двор играть отправишься? — наливая чай себе и пасынку, спросила она.
Веня, густо краснея за свою подневольную ложь, пробормотал чуть внятно:
— Пойду, если позволите.
— Отчего не позволить — ступай себе. До десяти играть можешь. Только ключ от квартиры захвати с собой. На воздухе тебе быть полезно. Ишь, ты у меня бледнуша какой. Вот вернется отец осенью, непременно скажу ему — захватить тебя с собой в море после зимовки. Может, и укрепит тебя плавание на чистом воздухе — поправишься, поздоровеешь, а может — и местечко тебе отец на судне какое найдет. Вот тогда и совсем ладно будет.
— Не дадут мне места, я убогий, мамаша, — грустно произнес Веня.
— Понятно, что тяжелого не дадут, которое не по силам, потому ты еще дитя, мальчик, летами не вышел. А что-нибудь подходящее — почему бы не подыскивать, Веничка?
Все это Дарья Васильевна говорила между едой, то и дело поглядывая на пасынка, который ни жив ни мертв сидел нынче за столом.
"Вот она какая добрая и заботливая, — думалось в это время Вене, — даром, что никогда не приласкает, не поцелует по-матерински; а я-то ее обманывать собрался. Сказал, что к ребятам иду, а сам — в квартиру Велизарихи вместо этого!" — томился мальчик.
Веня был прав. Действительно, в сдержанной и замкнутой натуре Дубякиной не было нежности и ласки. Не было их по отношению к пасынку, но и без этого Веня знал, что мачеха любит его чуть ли не больше всего в мире и более, чем кто-либо другой, скорбит над его убожеством.
Наконец, кончилось мучительное для Вени чаепитие и, наскоро перемыв чайную посуду и убрав со стола, мальчик вышел из квартиры.
— Ну вот, а уж я думала, что ты не придешь, надуешь. Ведь уже девять часов без малого, — встретил Веню взволнованный шепот Доси, ожидавшей приятеля на нижней площадке лестницы. — Гляди-ка, вон Лиза из окошка нам знаки какие-то подает. Бежим же скорее, горбунок, пока не хватилась меня дома крестная. Что это — мармелад? Спасибо! От Абрикосова? Вкусный какой! Прелесть. И как раз мой любимый — желе!
И, запихивая в рот лакомство, Дося потащила своего друга за собой. Перебежать двор, вбежать в подъезд напротив, подняться в третий этаж, где находилась квартира Велизарихи, было делом нескольких минут для Доси и Вени.
— Т-с. Тише, ради Господа! А то, чего доброго, соседи услышат и моей старухе нажалятся, — встретила гостей на пороге Лиза.
И тут же все трое, как заговорщики, стали красться из темной передней в первую комнату, всю заваленную разнообразной сборной мебелью и вещами.
— Господи, точно склад или лавка старьевщика, — сказала Дося.
Глаза детей разбежались при виде загромождавших две большие горницы вещей. Чего тут только не было!
И старая мебель, и стенное зеркало, и туалетное зеркало, и мраморный умывальник, и большие картины в рамках, и несколько пар стенных и настольных часов.
Тут же, вдоль стены, висели теплые шубы, пальто и даже платья, прикрытые от моли тряпками. Несколько самоваров, подсвечников, бронзовых ламп и канделябров на столах и полках.
— А вот и китаец! Видите? И мой любимец Мишенька тоже. А сервиз в шкапу стоит, покажу после, — весело произнесла Лиза.
На круглом столе, стоявшем посреди комнаты, сидела, поджав под себя ноги, правдиво выполненная фигурка фарфорового китайца, величиной в четверть аршина. Пестрый халат, длинная коса и раскосые, бегающие, как у живого существа, глаза фигурки — все было сделано с особенным реализмом. Китаец держал в руках бронзовые часы и как будто прислушивался к их веселому тиканью, в то время как узкие косые глазки его бегали из стороны в сторону в такт маятнику.
— Вот-то прелесть! — восхищалась Дося.
— А мне этот китаец не очень-то нравится, Мишка гораздо лучше, — гладя густую шерсть чучела, произнес Веня.
— Постойте, постойте, я вам еще кое-что покажу, — польщенная произведенным на детей впечатлением тараторила Лиза, лавируя среди мебели по направлению к большому черному шкапу, занимавшему чуть ли не добрую треть стены комнаты, и распахнула дверцы.
— Вот. Глядите.
Тут взорам Доси и Вени представился расставленный на средней полке роскошный сервиз с нарисованными по фарфору маркизами, в камзолах и жабо. Их прелестные дамы были одеты в широкие платья с фижмами, и с нарядными посохами в руках, которыми они пасли прелестных белых барашков.
Тут же, рядом с сервизом, находилось дорогое серебряное пресс-папье в виде тонконогой арабской лошади с развеянными хвостом и гривой.
Эта серебряная вещица была очень невелика, но чрезвычайно хорошо сделана.
— Дай мне рассмотреть поближе эту лошадку, — взмолился маленький горбун, глаза которого так и впились в вещицу.
Девочка кивнула и, осторожно сняв с полки коня на малахитовой подставке, подала его Вене.
