Будь моим сыном - Печерский Николай Павлович (читать полную версию книги TXT) 📗

— Зачем это вы, Василиса Андреевна? — смутилась мать.

Тетка Василиса, подбоченясь, стояла возле стола. Слова матери были ей приятны.

— Ах боже ж мий, та що ж тут такого! — воскликнула она. — До мене ж люди прийдут. Я ж уже всим про тебе рассказала. И доярки твои пожалуют. Тебе на ферме от як все ждут. Ей-богу!

Между тем свечерело. Тетка Василиса зажгла свет. В из­бу один за другим потянулись званые и незваные гости. Одни выпивали стопочку, клали для приличия на зубок гор­стку капусты и, поздравив мать и Ваняту с прибытием, ухо­дили. Другие напрочно усаживались за стол, расстилали на коленях полотенца и, крякнув, принимались за дело.

Тетка Василиса ждала какого-то Трунова, то и дело по­глядывала на двери. Но гость не появлялся. Тетка Василиса расстроилась, выпила с гостями маленькую, вытерла губы ладонью-ковшиком и сердито сказала:

— Я ж його як чоловика приглашала! Тьху на нього, и все!

Ваняте тоже стало обидно за тетку Василису и за мать. К ним на праздники, например, приходили все, кого пригла­шали, — и председатель колхоза, и дед Антоний, который возил с фермы молоко, и агроном, и даже строгий и непод­купный участковый милиционер Федор Федорович. О заве­дующем фермой вообще говорить нечего. Хоть и не зови его, все равно первый явится.

Рядом с матерью сидели две доярки. Одна пожилая — тетя Луша — с круглыми цыганскими серьгами в ушах, а вторая совсем молоденькая — Вера, в пестрой капроновой косынке на узких плечах.

Доярки рассказывали матери о своих делах и тоже вспо­минали Трунова, который побрезгал компанией и не поже­лал прийти в гости.

Вскоре Ванята понял, что это — заведующий молочной фермой. Той самой, где будет работать мать.

Видимо, тетка Василиса пригласила Трунова, чтобы побыстрее сблизить и сдружить его с матерью, а возможно, просто из-за этикета.

Старшая доярка, поблескивая тяжелой литой серьгой, неторопливо разматывала нить рассказа о житье-бытье на ферме. Ванята ковырял вилкой в тарелке, прислушивался к разговору. Похоже, на ферме Трунова не любили. Как за­ключил Ванята, он был заносчивый и гордый. Но доярка говорила об этом вскользь, не хотела огорчать мать.

— Ты, Груша, не бедуй, — заметив, как помрачнела вдруг мать, сказала доярка. — Мы ему с тобой сразу укорот сделаем. Председатель давно на этого Трунова зуб точит... Не сумлевайся, в общем.

— Не хозяин он у вас, что ли? — нервно покусывая гу­бу, спросила мать.

Пожилая доярка не ответила, а молоденькая, с косынкой на плечах, вдруг фыркнула и виновато прикрыла рот ла­донью.

— Он у нас, тетя Груша, ушибленный. Он думает, что под него яму копают, и кляузы на всех строчит... Он, тетя Груша, и про вас тоже болтал...

Пожилая доярка кинула быстрый взгляд на девушку. Сережки ее недовольно качнулись.

— А ты, Верка, молчи! Чего зря плетешь?

Доярка обняла мать за шею и притянула к себе.

— Ты ее, Груша, не слухай. Ить чего выдумала. Народ у нас ладный, в обиду не даст! Споем, что ли, Верка? Давай заводи... Только петь, анафема, и умеешь!

Вера не обиделась на «анафему». Она кокетливо попра­вила на виске черный вихор-завлекалку, приподняв и вы­ставив вперед подбородок, чистым, ровным голосом запела «страдания». Гости оставили вилки, ложки, поддержали песню кто как мог... Вскоре гости начали расходиться. Тетка Василиса и мать перемыли посуду, стали готовить по­стели. Матери и Ваняте постелили на кроватях, которые стояли возле стенок одна против другой, а тетка Василиса, вздыхая после хлопотливого дня, полезла на глиняную ле­жанку,

— Я тут привыкла, — сказала она. — С тех пор как одна осталась, тут и живу. Дровец в печку подкинешь, и просто тоби як в раю...

В комнате трижды мигнул и сам по себе погас свет. Где-то на краю села татакнул несколько раз и виновато умолк движок. На село сошла тишина.

Еще тише стало в избе тетки Василисы. Ваняте казалось, тишина эта пришла из комнаты, где висел в красном углу портрет Шевченко и лебедь на комоде долгие годы томился в одиночестве.

— Для тебя ту комнату берегу, — укладываясь, сказала тетка Василиса. — Ты, Груша, не переживай. Буде и в тебе счастье. Точно тебе предсказую.

Ванята уснул и вскоре проснулся. В комнате, как палые, жухлые листья в сумрачном лесу, шелестели голоса. Перебе­гая с одного на другое, тетка Василиса рассказывала о дере­венской жизни, о муже, который сложил где-то неподалеку от этих мест свою чубатую партизанскую голову.

— Схоронили его дружки-приятели, а мени шапку его партизанску привезли, — голосом сдавленным и тихим ска­зала тетка Василиса. — Привезли шапку ту на вечный спомин души... — Тетка Василиса всхлипнула и еще тише добавила: — Ванята твой вырастет, ему подарю. Нехай носит...

Женщины смолкли. Ванята полежал еще немного с за­крытыми глазами и снова уснул. Уснул и тут же, будто откуда-то издали увидел горницу с портретом Шевченко в углу и комодом, где плавал в стеклянном шарике безмятеж­ный лебедь с расплющенным клювом.

В горнице этой были Ванята и тетка Василиса. Она стоя­ла спиной к двери, открывала маленьким ключиком на черном шнурке тяжелый скрипучий ящик комода. Открыла, достала с самого заветного местечка что-то мягкое, заверну­тое в белую чистую холстину и обернулась к Ваняте.

Ванята увидел шапку с дымчатым жестким верхом и красной матерчатой звездой посредине. Тетка Василиса рас­правила шапку изнутри ладонями и сказала:

«Бери, Ванята. В этой шапке муж бил злодея фашиста. Носи ее и будь достоин...»

Тетка Василиса надела на Ванятину голову обнову. Шап­ка была чуть-чуть велика ему, хранила далекое, едва ощути­мое людское тепло и терпкий, неистребимый запах походных костров.

Тихо было в избе под старой камышовой крышей. Из комнаты в комнату ходили добрые и злые сны, Ворочалась на лежанке тетка Василиса, озабоченно свела к переносице брови мать. Не снимая шапки с матерчатой звездой, как боец на коротком привале, спал и видел свои первые сны в новой деревне Ванята Пузырев... 

Глава пятая

ПРАВНУК ДЕДА ЕГОРА

В чужом доме даже часы тикают иначе. Эти часы и раз­будили Ваняту. Длинный ящик из темного дерева висел на­против кровати. В середине сверкал на солнце медный нето­ропливый маятник. Часы ударили десять раз. Били они громко и бесцеремонно, будто сообщали, что на этом дело не закончится и если они захотят, то могут ударить вообще сколько им вздумается.

Когда часы смолкли, тишина в комнате стала еще тише. В избе никого не было. Только Ванята и хитрые часы с чер­ными растопыренными стрелками.

В незнакомой избе не сразу все найдешь. Пока Ванята разыскал в сенцах медный рукомойник с мусорным ведром внизу, пока умывался и раздумывал о своей жизни, часы успели прогреметь еще раз.

Ванята вышел на крыльцо, У порога грелась на солнце­пеке квочка с желтыми пушистыми цыплятами, за деревян­ным заборчиком зеленел огород, и там, согнувшись, полола грядки тетка Василиса,

Была она уже старая, но все еще работала в поле, числи­лась кухаркой в тракторной бригаде, Вчера тетка Василиса отпросилась у трактористов на денек-другой — приветить го­стей, дать им оглядеться в чужом доме.

Тетка Василиса услышала скрип двери, бросила в сто­рону тяпку, приседая и охая, помчалась к Ванятке.

— Ах ты ж Ваняточка! Ах ты ж боже ж мий! Та ты вже проснувся? Та що ж ты не скажешь! Та ходим же ско­рей в хату.

Тетка Василиса на ходу обняла Ваняту и потащила его в дом.

Минута, вторая — и Ванята уже за столом. Перед ним на тарелках — картошка, соленые огурцы с темными мокрыми веточками укропа, кусок жареного мяса с мозговой костью.

Ванята ест картошку, косит глазом на мясо и слушает тетку Василису. Тетка завелась, и теперь ее не остановишь и не задержишь, пока не выговорится и не иссякнет.

— Ты ж, Ваняточка, ешь! Та чого ж ты на то мясо дывышься? Ах боже ж мий! А мать уже на ферму пишла. Та там така работяща, та там така гарна! Ах ты ж боже ж мий!