Обменный ребенок - Нёстлингер Кристине (полные книги .TXT) 📗
— Осенью пойду к учительнице рисования и спрошу, что она имеет против тебя.
— Не смей! — закричала Билли, — не будь смешной!
— Нет, посмею! — упорствовала мама. — По такому смехотворному предмету иметь четверку! Возмутительно! Она портит табель!
Билли так и подскочила:
— Ты ненормальная. Трясешься над пятерками, как шаман над резиновыми галошами! — и выскочила из комнаты.
Мама удрученно посмотрела на меня. Ее лоб сморщился, губы дрожали.
— Что она имела в виду? При чем тут резиновые галоши?
Я пожал плечами и сказал, что не понял последних слов Билли. Лицо мамы разгладилось, уголки губ поднялись, и ока проговорила почти мягко:
— Понимаешь, Эвальд, она рассердилась, потому что сама недовольна четверкой. Только не хочет этого показывать. Из гордости. Но я знаю Билли! Поверь мне, она честолюбива!
В такие минуты мне жаль маму. Так не понимать происходящего! Бедная она, бедная!
В знаменательное воскресенье, второе после окончания учебного года, все шло кувырком. Мы получили подтверждение — Том прилетит в 15 часов 10 минут. Родители решили за ним отправиться в 12 часов. То, что они отвели целых три часа на дорогу, не означает, что мы живем в сотнях километров от аэропорта. Просто они ужасно непунктуальны. Они всегда являются слишком рано. А для меня быть непунктуальным — значит приходить раньше срока или после него.
Было решено взять с собой Петера Штолинку, чтобы Том сразу же увидел знакомое лицо и не чувствовал себя одиноким.
Пунктуальные люди решили бы так: 15 минут — до дома Петера, 5 — на то, чтобы тот уселся в машину, и 45 — до аэропорта. 10 минут — на ожидание прилета. Итак, в целом — час пятнадцать минут.
Но такие подсчеты не для моих родителей. Они рассуждали: а вдруг — затор, перекрыто движение, а то и несчастный случай! Да еще неизвестно, соберется ли вовремя Петер. Не пришлось бы его ждать. А что если демонстрация? Придется сидеть в машине и пережидать, А еще, говорят, самолеты прилетают раньше срока. Вот и будет бедный англичанин стоять в унынии...
— Нет! Нет! Нет! — сказали родители. — Нужно все учесть.
И давай накидывать десять минут туда, пятнадцать — сюда. В итоге получилось вместо семидесяти пяти минут три часа. Однако все равно их прекрасные расчеты полетели коту под хвост. Вот что произошло. Рано утром в воскресенье позвонила госпожа Фишер. Госпожа Фишер — соседка бабушки (папиной мамы). Она сказала: бабушке плохо, мы должны к ней приехать. Госпожа Фишер звонила из автомата, Ни у нее, ни у бабушки нет телефона. Было плохо слышно, Одна монета и половина второй ушли на крики: «Алло, вы меня слышите?» и «Алло, я вас не понимаю!»
Мама с папой расстроились. Папа сказал:
— Мы должны обязательно навестить бабушку. Билли останется дома. Петера Штолинку заберем сразу, потому что от бабушки поедем прямо в аэропорт.
Бабушка живет на окраине в маленьком домике с садом. Папа часто говорит: бабушка не должна жить одна, Она слишком стара. Но в дом престарелых бабушка не хочет.
Если она будет вдали от своего дома и сада, сказала она папе, то завянет, как цветок без воды.
Ровно в восемь мы подъехали к бабушке. По дороге пришлось разбудить Петера. И теперь он спал в машине возле меня. В каникулы он ложится поздно, смотрит телевизор, пока не заиграют австрийский гимн: рано ведь не вставать, Он не думал, что мы заедем так рано, и поэтому одет был потрясающе: джинсы поверх пижамы в горошек. Левая нога в зеленом носке, на другой — один из Лениных белых гольфов. Майка, я думаю, была тоже Ленина — маленькая и узкая. А из выреза и рукавов выглядывала пижама в горошек, Петер — мужественный парень. Он даже не ворчал, только невозмутимо прошептал, пристраивая голову на мое плечо: «Хрипы моего деда и твоей бабки — один черт!» (Вам покажется это бессердечным, но это не так. Я знаю, он любит деда и ничего не имеет против моей бабушки).
Бабушка лежала в кровати под толстым белым покрывалом и действительно (Петер был прав) хрипела. Я не подошел к ней, потому что бабушка в постели не надевает вставные зубы, а без них ее лицо меня пугает. Оно похоже на морщинистую пропасть.
Мама пыталась выспросить, что произошло, чтобы установить серьезность положения, У бабушки есть причуда: она съедает все, что куплено, даже если это слишком много для ее маленького желудка. И даже если оно не очень хорошо пахнет и выглядит несъедобным. Но не это опасно. Опасно высокое давление. Когда бабушке плохо от испорченной еды, достаточно настоя ромашки. А уж если неполадки с давлением, надо вызывать врача. Так как бабушка во избежание ругани не признается, что съела тухлую еду, бывает трудно решить — ограничиться ли настоем или звать врача.
В это воскресенье мама остановилась на ромашке. Часом позже папа решил вызвать врача: бабушка стонала и хрипела по-прежнему. Часа через два, потому что было воскресенье, явился врач со «скорой».
Бабушкин живот вздулся. Врач узнал, что она съела пять бутербродов с гусиным жиром. Он сделал ей укол и оставил таблетки. А маме потихоньку шепнул: «Старики — всегда проблема».
После ухода врача мама прочитала целую лекцию о разумном питании в старости. Бабушка натянула покрывало по уши. Папа сказал маме: «Напрасный труд», и пошел в сад пропалывать грядки. Мама принялась прибираться в доме. Петер и я ей помогали.
Наша уборка не радовала бабушку. Она высовывалась из-под покрывала и ругалась, что мы все переставим и перепутаем. Бранилась она долго и жутко шипела. Понять ее было трудно из-за отсутствия зубов. Когда мама решила выбросить в помойное ведро пять пакетиков с кофейной гущей, она заорала: «Оставь пакеты! Это удобрение для цветов». И лимонную кожуру она не разрешила выбросить: «Из нее можно сварить пунш».
— Но она же заплесневела! — возразила мама.
— Я сниму плесень,— не отступалась бабушка.
— Да-да! А потом заболеешь, опять звать доктора и ухаживать за тобой.
При этих словах бабушка приподнялась и зло прошипела:
— Не надо за мной ухаживать! Я вас не звала. Я не знала, что эта гусыня Фишер вам звонила!
И тут бабушка как швырнет медную кружку с остатками настоя! Хотела ли она попасть в маму, как это утверждали позже мама и Петер, не знаю. Но неприятно в любом случае. Да и вообще я бабулю люблю больше, чем бабушку. Наверное, потому, что лучше ее знаю. Маленьким я часто у нее бывал. А бабушку навещал лишь каждое второе воскресенье.
Все равно человек, швыряющийся медными кружками, когда что-то не по нему, не может мне нравиться.
Мама расстроилась и ушла в сад к папе. Мы с Петером остались при бабушке. Она заявила, что ей стало лучше и она хочет немного поспать. Из-за жутких колик она не спала всю ночь. Тогда и мы отправились в сад. Мама послала меня к автомату позвонить Билли и сказать, что бабушке не так плохо. Мы с Петером отправились к автомату, но наш телефон был занят. Наверное, раз пять мы набирали номер, но увы! Тогда я решил, что наше сообщение не такое уж важное, и мы вернулись в сад. Был уже полдень. Мама заявила: нет смысла охранять сон злой старухи, швыряющейся кружками! Надо ехать обедать.
Петер обрадовался: он сегодня не завтракал, в его животе отчаянно бурчало. Мама сварила еще настоя для бабушки. А так как она продолжала сердиться, пришлось его относить мне. Бабушка подарила мне и Петеру (что было мило с ее стороны) по пять шиллингов. И подставила щеку для поцелуя. Обычно я уклоняюсь от поцелуев, мне неприятна бабушкина морщинистая щека. Но сегодня, наверное из-за медной кружки, я себя пересилил. Петер в благодарность за монету поцеловал и другую щеку. Позже он сказал: морщины его не отталкивают. Вот сестру Лену он никогда не целует, потому что у нее на щеках ямочки.
Мы поехали в красивый ресторан. Жаль, что было уже два часа и самые вкусные блюда кончились. Оставались: рыба, которую мы все не любили, бараньи ножки и гуляш. Есть ножки тоже не хотелось. Заказали гуляш. Мама нервничала. Во-первых, потому, что стеснялась. Для роскошного ресторана Петер был неподходяще одет. Пижама торчала со всех сторон. А во-вторых, она опасалась, что обед займет много времени и мы опоздаем к самолету. Поэтому нам с Петером не заказали мороженого. И с папой она чуть не поругалась, потому что папа, по ее мнению, недостаточно громко крикнул: «Счет!», а официант, тоже по ее мнению, все не нес его. Папа долго размахивал ассигнацией, пока официант ее заметил и подошел.
