Мужская школа - Лиханов Альберт Анатольевич (полная версия книги .txt) 📗
Щепкина больше не трепали, история со сморканием словно бы подзабылась но это была мнимая забывчивость. Женькин поступок записался где-то там, в невидимых высотах, густо красными чернилами. Его просто не приняли в комсомол, и всё. Вернее, он больше сам не просился никуда. Не требовал рекомендации от совета дружины, не интересовался комсомольским уставом.
Всех остальных приняли, нам казалось, будто мы на какую дорогу вышли, стали взносы платить по двадцать копеек в месяц, как беззарплатные, поначалу гордо носили значки, а Женька с напряжённым лицом оглядывал нас, будто очень желая сказать что-то особенное. Но ничего всё-таки не произносил. В нём шла какая-то борьба, впрочем, особенно ломать голову над тем, какая именно борьба, не приходилось, ведь Зоя Петровна однажды очень вскользь заметила, не обращаясь ни к кому в частности, что в институты принимают только комсомольцев, а уж если ты не комсомолец, то должен просто сверкать знаниями. Но сверкать, прибавила она, опять же лучше всего с медалью, но медали дают здесь, в нашем городе, и что-то не припомнит она случая, чтобы её получил не комсомолец. Вот так.
Правда, шёл пока что седьмой класс нашей жизни, впереди предстояло ещё три долгих года, а за три года столько воды в чайниках выкипит, что загадывать наперёд толку нет. А потом нас ведь вперед заглядывать не приучили.
Каждому полагалась школа, в ту пору обязательно четыре класса. Не зря же после начальной выдавалось свидетельство об образовании. Дальше учиться не обязательно, можно жить как-нибудь по-другому. Никто не говорил, что после четвертого пора идти работать, даже по закону малолеткам работать запрещалось, но начальное образование такой уровень существовал. Мне кажется, он тогда существовал вовсе не для детей, а как бы по привычке для каких-то там показателей и отчётов, и если уж касался кого-то, то скорее взрослых. Стариков и старух где-нибудь в далеких деревнях, которые выучиться не успели, как-нибудь считать-читать-расписываться обучали, и бумагу в зубы: начальное образование. Чтобы вообще необразованных ни одного не было.
А потом была семилетка — это уже всерьёз. После семилетки брали в техникумы, и у нас в городе, например, был уважаемый авиационный техникум, учили на мастеров для военного завода. Кто тут скажет, что это ерунда семилетка? После техникума, если отлично закончишь, можно, кстати, без экзаменов в институт.
Так что среднее школьное образование, то есть десятилетка, обязательным для всех не было. Хошь — учись, а валяешь дурака, ведёшь себя фигово, раз — и педсовет исключает. Катись на все четыре стороны, голова садовая, и сам за себя отвечай.
Опаска вылететь из школы была очень реальной, хотя, как я помню, ни одна школа ею не злоупотребляла. Не слышали мы таких фактов. Педсоветы берегли нас после войны, как это ни удивительно. Время вроде было такое, что можно бы и порезвиться, но — нет. Похоже, учителя в ту пору очень порядочными были. Многие ведь ещё дореволюционного разлива люди, с правилами, неведомыми нам — а может, и никому, кроме них самих, не известными — однако если похожие правила жизни есть сразу у многих людей, им ведь не надо обсуждать эти принципы, толочь воду в ступе, а только принимать решения по этим своим правилам, да и всё.
Но, конечно, должен быть ещё рулевой. Мы не знали, что происходит за закрытой дверью на заседаниях педсоветов, но и без того были уверены, что неразговорчивый и несуетный Эсэн одним только своим присутствием правит школьными нравами. Даже учителя, когда он заходил на перемене в учительскую, притихали, сбавляли голоса. Так что в рассказ Сашки Кутузова, будто директор забегал по своему кабинету, узнав о Марианне и её изощрённой мести, да ещё при энкавэдэшнике, я сперва не поверил.
Только после десятого, на выпускном вечере, Зоя Петровна подтвердила этот факт, единственный, как говорила она, за все годы, сколько работала с Эсэном.
Учителя, говорят, должны быть немного артистами, но директор никогда артистом не был, видно, глубоко презирал эту теорию, кроме того, одного-единственного, раза. Он пробежался по кабинету, возмущаясь своей работницей, да ещё и пионервожатой, и снимая таким образом с пионера Щепкина ответственность за неуважение к ней, — какое уж, мол, тут уважение, — и за его детский поступок. Иначе настоящее дело. Но, опять же, какая серьёзная организация возьмётся сшивать эти концы позорные и смешные?
Словом, Женькино дело вспыхнуло, будто уголь, выхваченный из костра, кого-то обожгло, кого-то напугало и, по счастью, угасло — но не для Щепкина. И он, помявшись, сделал свои выводы. Похоже, ему посоветовал это какой-то умелый взрослый, знающий, как обходить такого рода преграды. Женюра стал усердно играть в хоккей.
Узнал я об этом поначалу совершенно случайно, потому что хоккеем с мячом совершенно не интересовался, считая его игрой нудной, не зря же и народ на эти матчи почти не ходил. А сказал мне об успехах Щепкина всё тот же Сашка Кутузов, возмущаясь, правда, при этом. Выяснилось, что они с Сашкой оба играли, оказывается, за юношескую команду «Науки», но Женюра так наблатыкался, что стал лучшим нападающим, и тогда его присмотрел тренер взрослой команды «Динамо». Ну, Щепкин и смылся туда.
Все это были чисто спортивные подробности, малоизвестные широкой публике и, в общем, несущественные. Однако не для нас. Особенно после того, как Женюра попал на сборы. Это вам не фунт изюма! Мы в наших детских секциях только слыхали, что сборные команды, особенно у взрослых, катаются как сыр в масле. В городе открылось особое кафе, где кормили не за деньги, а по талонам. Ну а талоны выдавали тем, кто представляет особую спортивную ценность. Проходят сборы, например, перед ответственными соревнованиями вот всех и кормят задарма до отвала. А команды там всякие футболисты или хоккеисты, почитай, весь год на сборах, без конца их пичкают за счёт спортивных обществ, и откуда столько денег берётся?
В общем, Женюра попал во взрослую команду, на-получал талонов и теперь угощал нас шоколадом. Карточки к тому времени отменили, но ели мы все хлипко. Завариха, конечно, отошла в военное прошлое, да и то не у всех, а так — картошечка, капустка, хорошо, если с маслицем, ну и каши осточертевшие, и только на праздники мясцо.
А тут Женюра шоколадом отоваривает. Или конфетами, да не какой-нибудь карамелькой, а «Красной шапочкой» или «Мишками».
Не могу я там всё съесть, повторял он классу время от времени, будто мы с одного разу запомнить не могли. Ну и беру сухим пайком.
Ничего себе, паёк! восхищался Рыбкин, отламывая от шоколадины большой кусман, а я про себя вспоминал, как мы жмыховые плитки напильником пилили.
Всё-таки меняются времена!
Поугощав нас сладостями, Женюра двинулся дальше. Явившись как-то на урок, он торжественно и гордо заявил, что целых десять дней его не будет.
— Уезжаю на зону, объяснил он, что означало десятидневный матч на первенство северной зоны России по хоккею. Если выиграем первенство, первый разряд.
— А мастера когда? — спросил я.
На мастера первенство России схватить надо. Он дружелюбно ухмыльнулся. Не то что у вас пробежался как следует на первенстве области и привет!
Я знал, что командникам-игровикам надо только определённый уровень соревнований выиграть, чтобы мастеров схлопотать, и говорить нечего, надрывная работа, да ещё и коллективная, от одного ничего не зависит. У нас вроде проще, но тоже только кажется, и Женька явно загибает, будто на любых соревнованиях можно мастера выбежать. Впрочем, меня такие высокие эмпиреи не волновали. Отшлифовать бы хорошо привычную пятёрку — впереди нам, мальчишкам, предстояло освоение десятикилометровой дистанции. Это на лыжах.
А в лёгкой атлетике готовились первые городские соревнования в закрытом помещении — по всем возрастным группам.
В общем, Женюра опять выбивался в лидеры, но мы все крепко переменились, и это чувствовалось. Лёвка Наумкин добился второго разряда по гимнастике, а Владька Пустолетов стал чемпионом области среди мальчиков по классической борьбе, и его портрет напечатала газета. Так что Женькино первенство теперь уже было весьма относительным. Полжизни мы проводили в классе, но чувство стада, зависящего от настроения вожака, рассеялось. Странное возникло сочетание: каждый был как бы сам за себя, ну чем, например, Владьке мы могли подсобить в его схватке на борцовском мате? И всё-таки радовались за него так, будто это каждый из нас побеждал.
