Пуговица, или серебряные часы с ключиком - Вельм Альфред (библиотека книг бесплатно без регистрации TXT) 📗
— Дедушка Комарек, Матулла у нас теперь бургомистром.
Но старику нет охоты сейчас думать об этом, он только говорит:
— Матулла, стало быть.
— Говорят, осенью имение будут делить.
— Значит, будут все-таки делить.
— Готлиб рассказывал.
Должно быть, прошедшая ночь была чересчур светла: на перемете оказалось только шесть угрей и два хороших леща.
Случалось, что старый Комарек относил немного рыбы в деревню. Обычно делал он это после наступления темноты. Ходил он к каретнику Штифелькнехту, а как-то отнес две большущие щуки кузнецу. При этом он рассказал мастеру, какой ему нужен якорь. А каретник как-то вечером приволок на спине дверь.
Через неделю еще одну.
Вместе с Генрихом старый Комарек сходил в лес и принес оттуда сосновые слеги — крышу чинить. Над прохудившимися местами они положили камыш, и старик прикрепил его ивовыми прутьями к поперечинам.
— Дедушка Комарек, Пувалевски вернулся.
— Кто-кто?
— Пувалевски. Вчера вернулся из плена.
— И что ж он, прямо сюда, в деревню, пришел?
— Вчера в полдень пришел. Теперь у них вся семья в сборе, дедушка Комарек.
Оба сидели и молчали. И оба думали об умершем Бальдуре. И оба думали о том, что хорошо было бы теперь дать Пувалевски парочку жирных угрей. Но ночи сейчас были холодные и ясные, и для Босса они не поймали и двух десятков угрей, а им до зарезу нужно еще два мотка сетевой нити…
— Попадется нам завтра в верше уклейка или поймаем плотвы немного, вот и отнесешь им — пусть варят себе на обед.
Да, что и говорить, поставили они хоть и небольшое, но настоящее рыболовецкое дело. На перемете у них триста пятьдесят поводков! Каждое утро они поднимают из воды две верши и относят их сушить под ольхой. А ставная сеть сушится на балке. Теперь и четырехугольный подъемник готов. Хорошо было бы еще небольшой невод завести.
— Хлопковая нить нужна, Генрих. Ох как нужна! — говорит старый Комарек, и оба они гордятся уже приобретенным.
На следующий день Комарек выходит косить траву под ольхой. Он не крестьянин и как-то неловко размахивает косой. Но им нужно сено — у них лошадь: зима заявится, они потребуют себе Орлика.
— Неплохо у тебя получается, Отвин. Но я бы большой пароход вот тут нарисовал.
— Есть уже пароход.
— Маленький очень.
— Он ведь в воде.
— Все равно я бы его во много раз больше нарисовал.
Лето уже подходит к концу. На ветвях яблоньки висят маленькие кругленькие яблочки.
— Понимаешь, Отвин, маленький он очень, море вот-вот проглотит его.
— Это он так далеко от берега уплыл и совсем один там.
— А мне кажется, он тонет.
— Не знаю, может быть, он и потонет.
— Я не дал бы ему утонуть, Отвин. Я бы его так нарисовал, чтобы он ни за что не утонул…
В воздухе плавают паутинки. Ребята отмахиваются.
— Понимаешь, если он пойдет ко дну, значит, он маленький слишком. Потому его и надо нарисовать большим.
— И большие пароходы тонут.
— Нет, они не так легко тонут, как маленькие.
— Все равно тонут.
— Не так легко, Отвин. Давай нарежем проволоки для дяди в свитере. Я кусачки дедушки Комарека прихватил.
Немного погодя они и впрямь прошли по-над берегом озера, пересекли речушку Губер и поднялись на раутенберговский выгон. Здесь они срезали нижнюю проволоку ограды. Но дело это оказалось нелегким. Все же они несколько дней приходили сюда и резали штифты прямо на месте.
В один прекрасный день они отнесли полный фанерный чемодан в Шабернак.
— Сегодня он обязательно приедет.
Они стояли одни на платформе. Поезд все не приходил. Дул холодный ветер, и мальчишки засмотрелись на воробьев, как они тряслись и пушили перья.
Отвин озяб, сидя неподвижно на чемодане.
— У тебя был когда-нибудь друг? — спросил он неожиданно.
Генрих сказал:
— Был бы у нас сейчас коммунизм, мы пошли бы в магазин и выбрали бы себе по теплой курточке.
— У меня никогда не было друга.
— А то и взяли бы себе два овчинных полушубка.
— Сказать тебе стихотворение?
— Скажи.
— Только я его сам сочинил.
— Все равно скажи.
— Это про весну.
— Скажи, скажи, Отвин!
— Ты правда сам сочинил, Отвин?
Отвин кивнул. Оба сидели и растирали себе руки — так было им холодно.
— Красивое стихотворение, — сказал Генрих. — Но понимаешь, Отвин, не можем мы с тобой быть настоящими друзьями. Потому как мы с тобой не братья по классу. Не пролетарий ты, понимаешь?
— Я же не виноват.
— Нет, ты не виноват, Отвин.
— А разве мы с тобой из-за этого не можем быть друзьями?
Когда поезд подходил к маленькой станции, человек в заплатанном свитере увидел обоих мальчиков на платформе. Сошло всего несколько пассажиров: кто направился в деревню, кто в лес. Человек в свитере очень удивился, заметив, что мальчишки машут ему.
— Вы это меня тут ждете?
Оттащив чемодан в сторону, ребята открыли его и очень обрадовались, увидев, как удивился человек в свитере.
— Я же ничего взамен вам не могу дать, ребята, — сказал он, пробуя проволочные штифтики.
— А мы это так.
— Мы их на нашем выгоне нарезали, — сказал Отвин.
Дождавшись, когда платформа опустела, ребята пересыпали штифтики в чемодан человека в свитере.
— Мы его только десять шагов несли, а потом отдыхали.
Мальчишки были очень взволнованы и наперебой рассказывали, что собираются через три дня принести еще полный чемодан с проволочными штифтиками. Однако человек в свитере сказал, что он в последний раз здесь и больше они никогда не увидятся.
Ночью, уже в поезде по дороге домой, человек в свитере думал о мальчишках. Пытался представить себе деревню, в которой они живут. «Хорошо, что они сказали, как она называется, — решил он. — А у одного из мальчиков очень болезненный вид. Не простой мальчонка, должно быть. Да и второй тоже. Но только в ином плане, да и хвастунишка, пожалуй. Нет, нет, он тоже не простой».
Он подумал о курсах, на которые он намеревался поступить и перед которыми испытывал немалый страх. «Интересные ребята, — подумал он. — Но вряд ли ты когда-нибудь их снова увидишь».
Ночь была темная, поезд еле-еле плелся. Кто-то чиркнул спичкой, закурил.
Что это? Журавли курлычут?
Над озером проносится тучка, вытягивается в длину, поворачивает, круто взмывает ввысь и исчезает. Вдруг она снова здесь разворачивается, становится черной, и… делается видно — тысяча скворцов! По одному они падают в желтеющий камыш.
Время щуке стоять в мелководье.
Лодка старого Комарека бесшумно скользит по воде. Тихо, метр за метром он спускает ставную сеть за борт — весь камышовый мыс он обложит. Любит он эту рыбалку. Вот положил весло на дно и взял шест, к концу которого прибита небольшая дощечка. Делает он все спокойно и ловко, а когда надо, то и с молниеносной быстротой. Загнал лодку в камыш и стал опускать шест с дощечкой в воду. Вода хлюпает, чавкает, брызги летят. И снова, и снова так. А вот уже видно — впереди камышинки качаются. Это щука потянула. И сразу сеть сошлась. Снова камышинки качнулись — стало быть, вторая!
От воды поднимается пар — воздух холодный.
В это время старик каждый день на озере и случается, что вечером приносит домой полцентнера щук.
Что это? Журавли курлычут?
Генрих теперь часто бегает в поле: оно огромное, простирается до самого неба и все в желтом жнивье. Идет пахота. Но Генрих бегает туда через лес, чтобы пахари его не видели. Спрятавшись в багряной листве на опушке, он из своего тайника высматривает лошадей.
