Горюч-камень (Повесть и рассказы) - Глазков Михаил Иванович (книги онлайн без регистрации .TXT) 📗
Собака, видимо, вспомнила голос мальчика и дружелюбно вильнула раз-другой хвостом, но с места не сходила. Тогда Мишка направился сам к собаке и, подойдя, погладил ее по грязной, неухоженной шерсти: «Динка! Милая! Жива!..»
Собака заскулила жалобно и потерлась о Мишкины ноги, узнала-таки.
— Как же это мы совсем забыли о ней! — засокрушался Венька. — Дядю Сигнея схоронили, а собаку-то из головы вон. Нехорошо-то как вышло! А она, оказывается, никуда от хозяина и не ушла. Но чем же кормилась?
— Значит, чем-то питалась, если жива, — сказала Варька, тоже поглаживая собаку.
— Ну, веди нас, Динушка, к своему хозяину! — приказал Мишка. — Где твой хозяин?
Собака понимающе завиляла хвостом и бросилась в молодой березняк. Пошли за ней.
Вот и могила партизанского командира: зеленый холмик, дощатый обелиск с фанерной красной звездой. Где всю жизнь работал, а потом воевал, там и нашел он свой последний вечный приют.
Ребята молча постояли у могильного холмика и, не заходя в землянки, пошли к дороге. Позвали собаку, чтобы шла с ними, но та, пробежав немного следом, остановилась, задумчиво поглядела на них. Мишка попытался вернуться к ней.
— Динка! Ну пойдем же с нами! У меня будешь жить.
Однако собака, дав себя еще раз погладить, повернулась и решительно побежала назад к землянкам. У Мишки больно сжалось сердце.
— Не стóит, ребята, все равно не пойдет.
Распогодилось. Поля быстро просохли, и Алексей Коновалов вывел бригаду на косовицу ячменя. Клин его протянулся до самой опушки Хомутовского леса. Косцы сложили в тень молодых дубков харчи, встали в ряд, и первые валки легли на колкое жнивье. Ячмень уродился высокий, а прошедшим дождем и ветром немного прибило и спутало стебли — косить было трудно, Стебли застревали в зубьях крюков, сорились на прокосах. Но косить надо, иначе пройдет день-другой, и зерно потечет на землю. И люди, кончив длинный гон, не отдыхая, начинали другой.
Мишка с Венькой шли рядом, ревниво взглядывая временами, у кого лучше получается валок. Над полем— ни ветерка. Жарко, душно. Бригадир тревожно посматривал на небо: вдали, за Таборами, собиралась туча.
— Парит перед дождем, — не вытерпел, поделился он с косцами своим опасением. Алексей не знал, куда себя деть. До войны он также вот шел в ногу с косцами— любил эту мужскую нелегкую работу. «Чудно! А сейчас вон бабы косят, а я, мужик, хожу, неприкаянный, как журавль по болоту. Может быть, когда протезы приделают, и я смогу работать!..»
Не прошло и часу, как с запада потянул свежий ветерок. Туча, еще недавно бывшая просто большим облаком, фиолетово густела, медленно и неотвратимо надвигаясь в их сторону. Вот на разгоряченные спины косцов упали первые прохладные капли. А вскоре на поле опустился косой проливень. Люди, оставив крюки на прокосах — в грозу стальные косы опасны вблизи, могут притянуть молнию — со всех ног бросились под деревья.
Мишка с Венькой прижались к шершавому боку дубка, и стало вроде спокойнее и уютнее.
Дождь хлестал, завихряясь крепчающим ветром, молнии грозно высвечивали клонящийся до земли ячмень, сшибаясь и перекрещиваясь в небе яростными кавалерийскими клинками. С треском раскалывалась над головами черная хмарь. Люди промокли до нитки, все продрогли от холода. Домнуха Горохова крестилась и шептала молитву.
Вдруг на глазах у косцов ослепительный клинок молнии вонзился в стоящий посреди некошенного ячменя могучий дуб и раскроил его надвое. Дерево вспыхнуло гигантским костром, и огонь, поддуваемый ветром, перекинулся на клонящийся до земли ячмень.
— Хлеб горит! — крикнул кто-то. И все, не сговариваясь, ринулись туда, где трещало пожираемое огнем дерево. Сбросили с себя пиджачки, кофты и стали ожесточенно сбивать пламя с колосьев.
— Держитесь подальше от дерева! — остерег Алексей, затаптывая ползающие по земле языки пламени…
Не заметили, как утих дождь. Гром рокотал уже где-то за Домовинами. Дуб догорал, обугленные сучья вздымались вверх, словно обрубки искалеченных человеческих рук. Аспидко-черным прогалом зияла вокруг него выгоревшая в хлебах проплешина.
— Ну, братцы, быть бы беде, не случись мы тут! — сказал измученный борьбой с огнем бригадир. Возбужденные и утомленные косцы брели к опушке леса, стряхивали с веток обильные дождевые капли себе на лицо, смывали пепел.
— Видно, мы чем-то прогневали бога, — проговорила Домнуха Горохова. — Никак не везет нам…
Умывшись, собрали косы и тронулись в обратный путь, к Казачьему…
А в село в это время въехала на постой новая, механизированная часть. На улицах и в проулках стояли, остывая от похода, вездеходы, автомашины, мотоциклы. Сновали бойцы с котелками.
Мишку и Веньку встретил на улице Дышка, в закатанных до колен штанах.
— Ну и шила понаехала! Дивижия, а может, и шелый полк!
— Чудак! — засмеялся Мишка. — Полк-то меньше дивизии!
— А шего это вы такие гряжные, как жамажуры?
— Пожар, Витек, тушили: хлеба от молнии загорелись.
Тот лишь молча покачал головой, огорчившись то ли от того, что хлеба горели, то ли потому, что его не было там, на поле.
Расквартированная в Казачьем часть направлялась на фронт. Несмотря на краткость отдыха, командир решил помочь колхозникам в жатве. Десятка два бойцов вышли наутро на просохшее от вчерашнего дождя ячменное поле, — женщины уступили им свои крюки, а сами стали вязать снопы и ставить их в крестцы. Столько же бойцов работало и на току. Раздевшись до пояса, они, истосковавшиеся по любимой работе, так подкидывали снопы к молотилке, что только свясла трещали. Зерно провеивали на ветру деревянными лопатами и тут же сыпали его в осьминные мешки. К обеду на току уже возвышалась целая баррикада из мешков.
Алексей летал, как на крыльях: он радовался, словно дитя, такому неожиданному обороту дела и уже примеривался к тому, чтобы воспользоваться еще и военными машинами для вывозки хлеба по госпоставкам на ссыпной пункт. «То-то Луша порадуется! Надо как-то съездить в город, проведать ее. Заодно и о протезах узнать…»
А вечером на Крестах, где дороги расходятся на четыре стороны, захороводилась, как в былые времена, «матаня», простенький деревенский танец. Боец-гармонист бесшабашно наяривал на принесенной кем-то из женщин мужниной гармошке. А девчата, положив загорелые руки на желанные плечи кавалеров, упоенно танцевали. Кланька Голосёнка, прозванная так за звонкий голос, запела:
Ей тут же отозвалась подруга — Шурочка Афонина:
Красива она была, Кланька Голосенка! Многие парни заглядывались на ее волнистые русые волосы, на статную фигурку. И сейчас не один боец провожал ее взволнованным взглядом. До войны она дружила с Алексеем Коноваловым, а когда он ушел на фронт, долго не унывала и завела себе ухажера — тракториста из соседней деревни, пахавшего в их бригаде зябь. Но и тот вскорости ушел на войну, и Кланька, как говаривали бабы, осталась на бобах. Когда пришел Алексей из госпиталя, ему все рассказали о неверности Голосенки.
…Бередила души заливистая гармоника, летела пыль из-под ног танцующих пар. Давно не было на Крестах такого гульбища. И старухи, опираясь на палки, пришли поглядеть на «матаню», вспомнить свою невозвратную молодость.
— Сходил бы тоже на улицу, — уговаривала Коновалиха сына. Но тот молча сидел за непочатой кружкой молока, не ел и не вылезал из-за стола. Что думал этот искалеченный войной человек, встретивший всего лишь двадцать первую весну! Может, видел он себя, довоенного — с обеими руками, полного сил и веселья! А может, вспомнил своих боевых друзей, кому уже никогда не услышать ни гармони, ни девичьих частушек!
