Первое имя - Ликстанов Иосиф Исаакович (список книг .txt) 📗

Конечно, Федя не пропустил ни одного слова из этой беседы. Паня видел, что он беспокойно зашевелился и снова замер.

— Как это бригаду укрепить? — напрямик спросил Паня. — Говори, Марков, если начал!

Тут Вася спасовал, покосился на Федю и, ухмыльнувшись, махнул рукой.

— Будто ты не понимаешь!.. — сказал он.

— Я понимаю, что ты глупости выдумываешь! — напустился на него Паня. — Ишь, мудрец нашелся! Молчал бы, если ничего не знаешь.

— Ты ему рот не зажимай! — дружно выступили против Пани братья Самохины. — Сам, видно, ничего не смыслишь и других сбиваешь.

— А вам только бы марковские сказочки слушать… Ну и пожалуйста, если охота время терять! — бросил Паня и отправился к своей парте, так как почувствовал, что ребята встречают каждое его слово недоверчиво.

— Пань, есть дело, — окликнул его Федя.

Они вышли в коридор и стали рядом у окна, глядя на серый, ненастный день, расплывавшийся по стеклам каплями нескончаемого дождя.

Вполне естественно, что Паня ждал разговора о траншее, и удивился, когда Федя спросил:

— Собираешь, Панёк, предложения, как лучше оформить коллекцию для Дворца культуры?

— Ну, собираю… Только пока стоящих предложений нет. А что?

Лицо у Феди было спокойное, но будто усталое. Впрочем, это можно было объяснить тем, что на него падал свет ненастного дня.

— Знаешь, ты поговорил бы с Геной, — посоветовал Федя. Он все время книги по минералогии и по электротехнике читает. Я его спросил — может быть, он что-нибудь придумает, а он сказал: «Если придумаю, так для себя, а в краеведческом кружке я не состою!» Плохое рассуждение, правда? Давай сегодня вместе к Гене подойдем.

— Ты всегда больше других хочешь! — взъерошился Паня. — Не буду перед Фелистеевым хвостиком вилять: «Помоги коллекцию оформить!» Сами придумаем, что надо.

— Это тоже глупое рассуждение. Гена тебя и по-английски подтянул бы. У тебя произношение такое, что весь класс хохочет.

— «Произношение, произношение»! Будет и у меня хорошее произношение. Я уже так язык наломал, что три дня типун сидит… Вообще, чего ты волнуешься? У нас теперь в звене мир, мы с Генкой не ссоримся, поражений тоже нет, и Вадька двойку исправил… — И, сам, того не желая, Паня добавил: — А ты думаешь о всяких пустяках, будто тебе ни до чего дела нет!

Конечно, Федя понял намек. Обеими руками он взялся за мраморный подоконник и напружился, будто собрался вывернуть его из гнезд.

— Ты… о траншее говоришь? — спросил он, не глядя на Паню. — Думаешь, я не знаю, что на траншее прорыв? Нет, я знаю. Раньше Степан радовался, что его в пестовскую бригаду взяли, а теперь… молчит и молчит. Он на крепких породах никогда не работал, а тут известняки такие… Только Пестов сейчас работает хорошо, а Калугин и Степан отстают… Больше всего Степан отстает… Ты слышал, что Марков сейчас сказал? Слышал?.. Нужно бригаду «Четырнадцатого» укрепить! Значит, вместо Степана другого машиниста поставить, да? — Голос Феди упал, он всем телом оттолкнулся от подоконника, повернулся и пошел по коридору.

— Постой!

Паня нагнал его, схватил за руку, заглянул в его лицо и увидел сжатые, побелевшие губы, увидел глаза, полные тоски, стыда…

— Пусти! — сказал Федя, пытаясь освободиться.

Но тут Паня оказался сильнее первого силача в классе.

— Что ты придумал, Федька! — воскликнул он. — Марков всякую дурь проповедует, а ты ему веришь… Я сам вчера слышал, что батька сказал: он сказал, что Степан хорошо растет, батя им доволен. Скоро известняки кончатся, и тогда «Четырнадцатый» так развернется, что держи — не удержишь. Моя мама сегодня к вам в гости придет и то же самое Галине Алексеевне от батьки передаст.

Неожиданно Федя обхватил его обеими руками и так сжал, так стиснул, что Паниной душе совсем не осталось места в теле.

— Пусти… — прохрипел он. — Медведь такой…

— Правду мне говоришь? — допытывался Федя, выпустив Паню и жадно вглядываясь в его глаза. — Не врешь?

— Хочешь, под салют честное пионерское дам! — стукнул себя кулаком в грудь Паня.

— А если… если Степана снимут с траншеи за то, что не справился…

— Говорю тебе — не снимут его!

— …если снимут, так мы… мы все из Железногорска уедем, от позора…

— Никуда вы не уедете! Ты мне можешь, конечно, не верить, а моему батьке ты веришь… скажи, веришь? Мой батька никогда словечка зря не скажет.

Паня говорил, говорил слова, которые подсказывала ему жалость, и видел, что Федя поддается ему, что на смену недоверию приходит надежда. Казалось, ненастье кончилось и первые нерешительные лучи солнца уже слегка осветили лицо с выпуклым лбом, с мягким широким подбородком. Да, Паня добился своего — обнадежил, успокоил товарища, а сам… Невеселые мысли преследовали его весь день.

— Пань, что же будет? — спросил на перемене Вадик. — Папа за строительство отвечает персонально, значит лично, а если траншея опоздает? — В голосе Вадика прозвучал страх. — Ну зачем твой батька взял Степана в бригаду, зачем?.. Если бы Степан работал хоть как Калугин…

— Как Калугин? — криво улыбнулся Паня. — И Калугину нужно лучше стараться, и Степану надо от Калугина не отставать… А Федьке ты ничего о траншее не говори, не надо, а то расстраивается, чудак!

— Я тоже так расстраиваюсь, и мама, и все…

— Хватит тебе ныть, без тебя тошно! — разозлился Паня.

Просвет

Вечером, сделав уроки, Паня включил репродуктор, чтобы прогнать тишину, стоявшую в доме, и с первых же слов, произнесенных диктором, понял, что передается статья о новых задачах машиностроителей. Железногорцы получили много заказов на оборудование для разных строек, всё больше требовалось хорошего металла.

Слушая эту статью, Паня задумался, и растаяли тысячи километров, лежавшие между Железногорском и Сталинградом, Куйбышевом… Нет, не извилистая, капризная Потеряйка шумела по ту сторону Крутого холма, а бескрайная Волга величественно катила свои воды. И сквозь Крутой холм, взрывая и ломая камень, рвались к мирным стройкам горняки, неся им металл Горы Железной.

Звонок телефона ворвался в дом.

— Пань, ура! — прокричал Вадик. — Папа сам позвонил мне из горного цеха и разрешил прийти на Крутой холм, когда кончится дождь, и принести ему справочник по горным машинам, потому что я уже исправил двойку и чуть не получил пятерку по истории, а все равно получил четверку. Я сейчас побегу, потому что дождь никогда не перестанет. Идем вместе, хорошо?

— Мне нельзя, дома никого нет… И сейчас смена моего батьки, а он запретил мне в гору соваться. Ты посмотри все на траншее, потом расскажешь.

— Всё, всё посмотрю! Ты знаешь, мама мне сегодня сказала, что долг «Четырнадцатого» почти совсем не растет.

— Так и меньше не становится… Ну, беги на холм.

Он едва успел положить трубку, как с улицы послышался голос Натальи. Выскочив на парадное крыльцо, Паня в полутьме увидел сестру и Степана Полукрюкова.

— Иди домой, Ната! — приказал Паня. — Ждешь тебя, ждешь… Весь вечер дома сижу, а мне в кино надо.

— Иду, иду!.. Видите, Степан Яковлевич, какой строгий у меня братик. — На прощанье она сказала Полукрюкову: — А математики вы не бойтесь. Скоро в техникуме начнутся консультации, и вам будет легче.

— Я ведь не жалуюсь, Наташа, но врать не стану: туго с ученьем. Сижу в аудитории, а голова на траншее. На два фронта поспевать приходится. Сказал я Григорию Васильевичу: «Не лучше ли мне ученье отложить, пока траншею не сдадим?», так он мне всыпал: «Только посмей техникум бросить! Мы тебе на парткоме строгий выговор с предупреждением запишем».

— И правильно сделают! — сказала Наталья. — А что слышно с вашим предложением?

— Ничего как будто… Колмогоров и Борисов одобряют…

Налетел порыв сырого ветра. Полукрюков попрощался с Натальей:

— Простите, что задержал вас разговорами, время отнял. У вас тоже ведь фронтов хватает…

Когда Наталья, шурша макинтошем, прошла в дом, Степан наклонился к Пане и вполголоса спросил: