Под уральскими звездами - Гравишкис Владислав Ромуальдович (книги txt) 📗
Труд старателя тщедушному Кузьме был не под силу. Расторговаться он сумел бы, но с пустыми руками не начнешь, а капиталы взять неоткуда. Была надежда на наследство после смерти отца. Помешал Афанасий. Воспользовавшись тем, что Кузьма был выделен еще при жизни отца, он забрал в свои руки все хозяйство, и Кузьме ничего не досталось.
Злоба на брата стала еще сильнее, когда Кузьма узнал, что Афоня «натакался» на богатое золотом место. Сам Афоня никому об этом и словом не обмолвился, жил средне, как и раньше, но об его удаче поговаривали многие.
Как узнали люди — трудно судить. Может быть, сам Афоня «промахнулся», сдав однажды золота больше, чем обычно. Может, и жена его Даша проболталась. Или по составу песка определили, что он взят с места, богатого содержанием золота, — и такое бывает. Но как бы там ни было, а о находке Афони знали все. Даже шахту, принадлежащую ему, уже окрестили «Пудовая»: там часто встречались крупные самородки.
Кузьма решил помириться с братом. В воскресенье на последние деньги купил вина, закусок и отправился в отцовский дом. К приходу Кузьмы Афоня отнесся равнодушно. Он догадывался, зачем пришел брат. Выставил Афоня свое угощенье, да такое, что у Кузьмы дух захватило — богато живет брат, ничего не скажешь. Значит, правду люди говорят...
Но Афоня ни в чем не признался и в компанию Кузьму принимать не хотел. Так и ушел тот ни с чем.
Между тем всем уже стало заметно, что Афоня работает куда меньше, чем прежде. Уедет на недельку в тайгу и возвращается с кошелем, полным золота. Нашлись охотники последить за ним. Афоня предвидел и это: купил себе хорошее двуствольное ружье. Отчаянному мисяжскому парню Гришке Шерстневу пришлось поплатиться за свое любопытство: нарвался на засаду, устроенную Афоней, получил картечь в ногу, еле ускакал с сапогом, полным крови.
Афоня работал один, никого не нанимая. Не было у него и охраны, как у других богатых золотопромышленников. Жить было трудно и страшно: люди ласкались, заискивали перед ним, но они были рады тут же наброситься на него, придушить. Афоня знал это. За несколько месяцев он стал угрюмым, нелюдимым мужиком. Ворота его дома были днем и ночью наглухо закрыты, по двору метались две свирепые собаки.
Однажды Афоня пропал. Уехал на старательские работы, а через неделю неподалеку от Мисяжа поймали его стреноженную лошадь. Перепуганная жена стала собирать соседей на поиски. Появился Кузьма, стал горевать, сочувствовать, вызвался сам вести поисковщиков. Да так удачно повел, что к вечеру мертвого Афоню обнаружил на дне им же самим пробитой шахты. В полуверсте от шахты в глубокой горной расщелине нашли телегу с задранными кверху оглоблями. Под нею лежали одежда, одеяло, харчи.
По всем приметам, погубил Афоню камень, отвалившийся от стенки шахты и упавший прямо на голову старателю, когда он находился на дне. Правда, камней подле трупа лежало много. Было похоже, что кто-то метал их сверху, но первое время люди поверили в нечаянную гибель.
Потом некоторые из мужиков стали сомневаться: место глухое, за Афоней охотились... Кузьма совсем разволновался:
— Верно, верно, ребята! Врагов у братана много было. Долго ли до греха?
Он сам обратился в полицию, сам повез урядника, писаря и понятых на место гибели. Вернулись через неделю, никаких следов преступника не нашли.
Потом у Кузьмы был разговор с женой брата. О чем договорились — сначала никто не знал. Заметили только, что Дарьюшка стала ходить с крепко заплаканными глазами. Что ж тут такого? Ведь погиб муж-кормилец, как бабе не плакать? Кузьма засвидетельствовал у нотариуса бумагу — Дарья Шмарина отказывалась от всех прав на шахту «Пудовую» в пользу Кузьмы. И тут ничего не скажешь: может ли непривычная женщина одна управиться с таким богатейшим месторождением?
И Шмарин стал полновластным хозяином шахты. Повел дело совсем по-другому: из башкирских аулов пригнал толпу молодых контрашных, запроданных ему волостными старшинами джигитов, устроил для них землянки, приучил к работе. Страшен был их подневольный труд: утром загоняли в шахту, закрывали на замок, а выпускали поздним вечером.
Добыча золота на «Пудовой» увеличилась. Через год здесь поставили локомобиль для откачки воды. Шахту начали углублять, и чем глубже, тем больше драгоценного металла она давала. Кузьма прикупил новые месторождения, пробил еще несколько шахт...
Известно, богатство спеси сродни. Мало стало Шмарину довольства, стал он почета добиваться. Да не тут-то было! Свой брат — купцы-торговцы еще уважали золотопромышленника, а вот образованные — горные инженеры, доктора, учителя — общались с новоявленным толстосумом не очень-то охотно.
Стал Кузьма и эту стену пробивать. Поехал в Екатеринбург, потолкался среди людей, заимел знакомства, жертвованиями отличился — назначили его попечителем приходских школ. Не по душе пришлось такое местной знати. Да ничего не поделаешь: начальством поставлен. Красуется, теперь Кузьма на экзаменах, и всякий ученик знает: хочешь жить хорошо — смело подходи к руке попечителя, целуй, в обиде не останешься.
...Анна Михайловна с укоризной посмотрела на Виктора — и его мать упрашивала, да не пошел Виктор, заупрямился... Верно, тем и прогневил Кузьму...
Витя в ответ блеснул глазами:
— Не поминайте про то, мама! Не пошел и не пойду никогда! — Помолчал, добавил: — Как к такой руке прикладываться, мама? Он той рукой, может, брата убил.
— Отмыл уж, поди, давно, — вздохнула Анна Михайловна. — Сколь годов прошло...
Помолчали, стали укладываться спать. Ребята залезли на полати, долго лежали молча. Сережа шепотом спросил брата:
— Думаешь, он Афоню убил?
— Кузьма. Неужто не понял?
— Я понял...
Сережа прикрыл глаза и вдруг очень ясно представил, как из леса к шахте с камнем в руках крадется Кузьма Шмарин. Прислушается и метнет, прислушается и опять метнет. А тот, в шахте, жмется к стенке, закрывает. голову руками — деваться ему некуда. Камни падают и падают...
Глава 6
ПЕРВЫЙ КАМЕНЬ
Никак не меньше полувека стоит сундук Анны Михайловны в углу горницы. Двигают его редко — раза два в год, когда мать и Марфуша затевают полную уборку в доме.
Во время очередной уборки мать извлекла из недр сундука старую, пожелтевшую от времени фотографию и показала ее сыну. Сергей сразу узнал главную улицу Мисяжа, но не мог припомнить, как она называлась в то давнее время.
— Соборная. Неужто запамятовал? — подсказала Анна Михайловна.
Да, Соборная. Теперь она называется Пролетарской — кино, Дом культуры, неоновые лампы, плафоны фонарей, скверы. А на фотографии дома на Соборной украшают вывески — с твердыми знаками, с ятями, даже «и» с точкой. На мостовой покрытия не было: там и тут из-под земли выпячивались громадные валуны. По каменистой середине улицы двигалась крупная казачья часть. Лес пик торчал над конным строем. Под широковерхими фуражками курчавились длинные чубы. Разинув рты, казаки что-то пели. На обочинах толпились местные жители и смотрели на военных.
Кому понадобилось фотографировать казаков? Как эта карточка попала к матери? Зачем она ей?
— А ты приглядись-ка! — посоветовала. Анна Михайловна.
Сергей присмотрелся и неожиданно увидел самого себя и Витю. Они стояли на камне, на первом плане фотографии. Сергей — белоголовый мальчишка в широких штанах чуть пониже колен, с перехлестнутой через плечо лямкой, в рубашонке, выбившейся из штанов, босоногий. Рядом — Витя. Широкоскулый, курносый, коренастый паренек в мятом картузе с поломанным козырьком. Одет он в потрепанную куртку. Поверх ботинок накручены обмотки. Должно быть, прибежали из Кошелевки посмотреть казачью сотню.
Долго, с изумлением рассматривал Сергей старую фотографию. Она была как бы крохотным оконцем, в которое он заглянул, чтобы увидеть, если не внутренний, то, по крайней мере, внешний облик ушедшего мира, минувшей эпохи, когда господствовал над людьми чистоган. Казался этот мир довольно-таки странным. Даже одевались люди совсем не так, как сейчас: косоворотки, сюртуки, сапоги со множеством складок на голенище, причудливого вида картузы.
