Жизнь зовет. Честное комсомольское - Кузнецова (Маркова) Агния Александровна (книга регистрации .TXT) 📗
Услышав стук двери, туда сейчас же выплыла Софья Васильевна и сказала заученную фразу:
— Состояние тяжелое. Ожоги занимают очень большую площадь. Находится в полузабытьи. Вход, товарищ Листкова, строго воспрещен!
— У меня свой халат, — сказала Людмила Николаевна и, расстегнув шубку, показала белый халат.
— Все одно не велено! — строго сказала Софья Васильевна. — Главный врач запретил.
— Но мне необходимо сказать ему два слова.
— Он не услышит ваших слов.
— Ах, я так виновата, я должна сказать ему это! Я только теперь многое в жизни увидела по-другому, только теперь поняла, что на свете есть чистое, большое чувство!.. — И Людмила Николаевна заплакала.
Софья Васильевна ничего не поняла.
— Уходите скорей, товарищ Листкова! — сказала она. — Придет Илья Николаевич — неприятностей не оберемся!
— У вас нет сердца! — сердито выкрикнула Людмила Николаевна. — Все вы бездушные! Это известно каждому.
Софья Васильевна покраснела, обидчиво поджала полную нижнюю губу:
— То-то мы на своих руках и выхаживаем вашего брата, горшки да судна за вами таскаем. Идите, говорю, отсюда, пока Илья Николаевич не вышел!
И она открыла дверь.
— Иду, не кричите! Вот возьмите для него варенье да лимоны из города.
Она протянула Софье Васильевне сверток, доброжелательно улыбнулась ей, будто между ними и не произошло резкого разговора, вышла, осторожно прикрыв за собой дверь.
Софья Васильевна пожала плечами, взяла сверток и покачала головой:
— Куда уж ему лимоны да варенье! Матери разве? Так ей тоже не до этого сейчас.
29
Сердце и комсомольская честь
В школе в этот день все было необычным. Ученики первой смены утром бегали в больницу и опоздали к началу уроков. Учителя не пожурили их и даже не спросили о причинах опоздания: все было ясно без объяснений.
Младшеклассники не давали заниматься десятому классу. Они то и дело открывали дверь в класс и глядели на пустую парту Коновалова, точно надеялись увидеть Сашу на своем месте. Сережка почему-то в школу не пришел; ребята видели его на рассвете во дворе больницы. Не пришла в класс и Стеша Листкова, но и это никого не удивило…
В перемены не было обычного веселья. Притихли даже малыши. Старшие собирались встревоженными группами. Разговор был об одном: пожар и тяжелые ожоги у Саши Коновалова.
В десятом классе урок математики неожиданно заменили химией. Это обстоятельство несколько отвлекло десятиклассников от ночных событий.
— Чуете, ребята? — сказала Зина. — Новый математик почему-то не принял класс!
И вдруг все поняли, что это связано с возвращением Александра Александровича.
— Как хорошо! — обрадованно сказал Миша. — Ах, Сашка, Сашка, дела какие! А ты-то лежишь и ничего не знаешь! — с горечью добавил он.
— А что, если Александр Александрович теперь сам не захочет к нам возвратиться? — высказал предположение Ваня. — Ну знаете, так, из гордости… Саша тоже говорил мне об этом.
— Ну нет, он так любит школу! — не согласилась Зина. — Неужели он добровольно бросит наш класс, особенно после вчерашнего события?..
На второй урок Миша опоздал. Он вошел в класс, когда у доски отвечал новенький ученик, пришедший с выселка, Кирилл Ершов, скромный паренек в косоворотке, с прилизанными на прямой ряд светлыми волосами и добродушным взглядом зеленоватых глаз. Он стоял у доски растерянный и путался в ответах о положительных и отрицательных электрических зарядах.
— Можно войти? — спросил Миша, открывая дверь с таким выражением лица, что класс понял: случилось что-то необыкновенное.
Все насторожились.
— Войди. Почему опоздал, а? — добродушно спросил Алексей Петрович.
— Алексей Петрович! Сережки знаете почему нет? У него вырезали кожу для Саши! — Миша с трудом перевел дыхание. — Саше плохо. Очень плохо! У него в ожогах все тело, и спасти его можно только пересадкой кожи.
Алексей Петрович встал со стула.
— Откуда ты все это знаешь, а?.. — спросил он.
— Мне сказала сама Нина Александровна… Алексей Петрович, — обратился к учителю Миша, — вы парторг, разрешите нам сейчас же провести комсомольское собрание класса!
Алексей Петрович согласился и отправил Ершова на место.
— Садись, ничего не знаешь, а! — сказал он, произнося «а» с сожалением.
Ершов виновато поплелся на место. Алексей Петрович сдвинул на край стола классный журнал и портфель и направился было к Сашиной парте, чтобы сесть, но раздумал, взял стул и сел у окна.
— Кто у вас член бюро? Пусть ведет собрание, — сказал он.
Вышел Никита Воронов, крепкий, коренастый, ни дать ни взять русский мужичок. Вразвалочку подошел к столу, пригладил льняные волнистые волосы, и одернул новый темно-синий физкультурный костюм, шаровары которого были заправлены в новые серые валенки.
— О чем собрание-то? — не спеша спросил он Алексея Петровича, вскидывая на него голубые глаза.
— А ты разве ничего не понял из слов Домбаева? — удивился Алексей Петрович.
Никита помолчал и опять спросил:
— Открытое?
Алексей Петрович кивнул.
— Пиши, Елена! — Никита протянул бумагу блондинке, сидевшей на первой парте, не спеша отстегнул от кармана «вечную» ручку и тоже подал ей. Помолчав немного, он сказал: — Начинаем открытое комсомольское собрание класса. Слово предоставляю Домбаеву.
Миша вышел к столу и стал рядом с Никитой. Он был очень взволнован, пальцы у него находились в беспрерывном движении.
— Ребята, я сказал уже все! — заявил Миша. — Добавлю одно: кто не боится дать кожу для спасения жизни товарища, подписывайтесь вот здесь. — Он положил на стол бумагу, вырванную из тетради, расписался первым и пододвинул ее Никите вместе с карандашом.
Никита решительно взял карандаш, склонился над бумагой, собираясь подписываться, потом вдруг сказал:
— Председатель успеет. Ну, кто, ребята? — А сам в это время про себя подумал: «Чего торопиться? Подпишусь в конце, авось черед не дойдет. Шутка ли дело, когда с тебя живого хожу сдирать начнут!»
Первой вскочила Зина Зайцева.
— Девчат не надо, — сказал Миша. — Ты хоть и охотница, а все же девчонка! Нюнить будешь!
Яркая краска залила Зинины щеки.
— Я — нюнить? — возмутилась она и направилась к столу.
— Напрасно торопишься. У девчат не станут кожу брать! — крикнул ей Миша. — Не давай, Никита, ей список.
Но Никита и не думал сопротивляться. «Чем больше фамилий, тем лучше», — думал он.
— Пусть пишет, раз охота, а там посмотрят.
Зина подписалась и, проходя мимо Миши, с торжеством посмотрела на него. После Зины к столу подошел Ваня, за ним Кирилл Ершов с выселка. Вставали и подписывали свои фамилии девочки, не обращая внимания на грозные выкрики Миши: «Девчатам не нужно!» В несколько минут подписался весь класс.
Не подписался Лешка Терентьев, миловидный парень, похожий на девочку, розовощекий, небесноглазый, с узким лицом и маленьким ярким ртом, расположенным неумного криво. Лешка сказал:
— Я подписывать не буду. У меня здоровье слабое. Мне поэтому мать в комсомол вступать не разрешает.
Несколько секунд в классе стояла тишина. Все растерялись, услышав Лешкино заявление.
— Струсил! — возмущенно сказал Ваня.
— Не струсил, а нельзя мне! — капризно повторил Лешка, не обращая внимания на то, как отнесся класс к его заявлению.
— И в комсомол ты не вступаешь не из-за плохого здоровья! — вскочив и гневно поблескивая маленькими черными глазами, сказала Зина. — В церковь бегаешь по маменькиному наущению, я сама видела, как ты на пасху кулич тащил святить!
Посреди класса поднялся Митяй Звонков, первый молодежный силач по всему району. Когда Митяю исполнился год, он вдруг стал расти не по дням, а по часам. В шестнадцать лет рост его доходил до 1 метра 98 сантиметров, а вес — 90 килограммов. Здоровья он был необыкновенного, силы невероятной. Врачи из города приезжали смотреть на него. Сам он немало огорчался из-за своего необыкновенного роста, а товарищи гордились им.
