Чудаки с Улики. Зимние птицы - Максимов Анатолий Николаевич (электронные книги бесплатно txt) 📗
Наслушается Гоша последних известий и целый день сам не свой ходит, ничто ему не мило — встанет столбом на берегу и глядит, глядит вниз по течению реки.
Нина спрятала транзистор. Гоша поднял скандал. Тогда Нина отдала ему приемник и, разъяренная, бледная, указала на порог:
— Вон! Чтоб духу твоего здесь не было!
— Это меня гонят!.. — изумился Гоша. — Ну и прощай! — Он засунул в карман транзистор, сорвал со стены ружье, зыркнул по углам: что бы еще такое прихватить с собой? Больше ничего не взял и выскочил за дверь; Нина — за ним.
— Лодку не смей трогать, лодка мне нужна. Кати пешком по тропинке, кати!..
Гоша резко свернул с дороги на реку и попер по густой леспедеце. Нина стояла на пороге, глядела мужу вслед и ждала, когда он оглянется. Гоша, так и не оглянувшись, сгинул в лесу.
Нина опустилась на краешек ступеньки, поставила локоть на колено, подперла ладонью щеку — сидела окаменевшая. И расплакалась.
— В космос захотел, рекорды на тракторе ставить… Сам пропадет и меня погубит.
Нина вытерла ладонями обильные слезы и думала, как о потерянном, что уже созрела черемуха и лесная малина и грибов в тайге целые заросли; выйдешь за угол дома — и собирай. Да теперь уже не собирать ей ни грибов, ни ягод, все пропало!.. Нет, не пропало. Она проживет: будет воду измерять сама, за ягодами и грибами ходить одна. Немного успокоясь, она незлобливо бранила Гошу и посматривала на кусты, прислушивалась к шелесту листьев.
Вечером Нина отправилась к реке измерять воду. Впереди нее бежал по дорожке удод с высоким гребнем. Нине он казался родным. И ласточки свои, на быстрине плескалась холодная рыба — и к ней привыкла… Измерив воду, она возвращалась домой уже на закате солнца и надеялась: вот-вот появится на крыльце Гоша. Гоша так и не вернулся. Нина опять присела на ступеньку. Надо бы ужин сварить, да сил нет. Из тайги слышны последние голоса птиц, пчелы и в сумерках продолжали неугомонно гудеть, летая на серпуху, на леспедецу, на пенисто-белый рябинолистник. Нина загадала: «Угомонятся пчелы, и я уйду в избу, чего теперь ждать…»
Нехотя выпив кружку козьего молока с хлебом, она поставила на край стола зажженную лампу, не раздеваясь прилегла на кровать.
На столе несколько книг. На водомерном Нина не прочла ни одной книги, разве иногда листала: раздумья и хлопоты по хозяйству мешали ей читать. И теперь, лежа на кровати, она листала толстую книгу Михаила Михайловича Пришвина, читала где попало, выискивая строки, созвучные своему настроению.
«…Эта обыкновенная смена боли и радости и во мне происходит», — шепотом повторяла Нина. — И во мне тоже… Мне бы только дождаться утра…»
Лампа горит всю ночь. Нина дремлет. Проснувшись, поднимается на локтях: в доме по-прежнему пусто, за стеной влажная и душная ночь. Ей кажется, выйди за дверь, и захлебнешься, утонешь в черной тине. Когда же засветится утро?
3
На рассвете она вскинулась: будто бы кто-то ходит за дверью, — смахнула крючок, распахнула дверь. То Рагодин приплыл на оморочке и снимал с плеч котомку.
— Это вы… — разочарованно проговорила Нина. — А Георгий ушел…
И рассказала свекру, из-за чего поскандалили.
Он, словно не слушая, строго велел невестке зайти в избу — сыро. Чего выбежала в платьишке да босиком? Нельзя! Занес в избу котомку и выкладывал на стол кульки, пакеты. Он никогда не смеялся, удивление и подобие улыбки появлялось на его иссохшем лице не больше раза в год. Но теперь Нина замечала особое внимание к себе со стороны Рагодина: в его усталом голосе, смягченном внутренним теплом, в движении сивых бровей она чувствовала скупое признание ее правоты, скрытую доброту.
— Сухим путем до первой деревни километров двадцать пять, — рассуждал Рагодин. — Тропа затравела, два залива поперек…
— Что же будет? Он только с виду петушистый, — сказала Нина.
Измученная головной болью, душевно разбитая, она выглядела плохо.
— Уткнется в залив, постоит, почешет затылок и к тебе повернет, доча, другого пути у него нету. — Рагодин начал рассказывать про свое деревенское хозяйство: окучил картошку, косу наладил — пора уже сено косить…
— И где он мог быть ночью? — перебила свекра Нина.
— Может, тут и просидел возле дома…
Поздним утром из леса вышел Гоша, мокрый от росы.
— Пришел! — с удивлением и благодарностью воскликнула Нина».
Рагодин хряпнул топор в чурку и подлетел к сыну:
— Зачем вернулся? Кто тебя ждет, кому ты нужен!.. — кричал он; морщины побагровели, кулаки заводил вбок, словно размахивался ударить Гошу. — Хочешь пропадать, туда тебе и дорога, но ее не смей мучить! — Рагодин махнул рукой в сторону Нины, — Ты над ней не издевайся. Она молода, жизни не видела, дите не рожала. Не смей!..
Гоша прислонил к стене дробовик; снимая кирзовые сапоги, выжимал портянки.
— Я вам тоже не Валдайка — век в тайге пропадать, — нехотя огрызался он. — Не в моей натуре…
— Не трожь Валдая! — старик пристукнул протезом. — Без твоего вездехода пока еще ни один не помер, ты вот без природы спробуй обойтись…
Нина не сводила глаз с Гоши.
— Надо бы ему переодеться, он весь мокрый!
— Себя побереги, доча. Пускай он на своем вездеходе в космос уматывает, а я все одно буду ездить на пост, ради тебя. — Старик ухватил топор и начал неистово крушить жердину.
Нина нашла во что переодеться Гоше, живо собрала завтрак.
Рагодин сел с краю стола, держал в черствой руке ломоть хлеба и на передних уцелевших зубах хрумкал кружком свежего огурца, сычом поглядывал на сына. Нина — напротив Гоши, посмеиваясь, спрашивала:
— Ночевал под березкой или, как енот, между кочек?
— Зачем как енот, в зимовье монтеров телеграфной линии…
— Бедняжка, весь в волдырях… Видно, досыта накормил комарих!
Гоша ел неторопливо, что попадало под руки. Нина, глядя на него насупленного, безвредного, — готова была громко рассмеяться. Рагодину обидно, что Нина так легко идет на мировую с мужем.
«Я надрывался, а они только и ждут, чтобы я поскорее уплыл. Что им мои слова! Пролетели рикошетом, ни сердца, ни ума не задели…»
За столом старик не вымолвил ни единого слова и, чувствуя себя лишним, отправился на речку мерить воду. Предвидя после обеда дождь, он вскоре собрался в деревню.
Не успел он сесть в оморочку, Гоша и Нина, измученные бессонной ночью, легли в постель и крепко заснули в обнимку.
Начался дождь. Он шумел при полном молчании тайги. В избе сумрачно и прохладно. Вечерело, надо бы вставать, пора на реку, а им неохота вылезать из-под теплого одеяла. Мечтали, как теперь начнут жить в любви и согласии. Теперь-то уже никаких скандалов, хватит!
Гоше дождаться бы осени. Осенью охота за утками; с верховий реки пойдут таймени. Дни наступят яркие, с хрустящими заморозками; разгуляется тайга праздником листвы; почернеют грозди амурского винограда, и осыплется маньчжурский орех. На водомерном посту будет настоящий рай. А зимой тем более Гоша найдет себе занятие. Зимой охота за косулями, за изюбрами. Он пробьет лыжню в кедрачи и поведет за собой Нину, и будут они вдвоем ночевать в охотничьих избушках, собирать кедровые шишки, постреливать рябчиков и глухарей.
— Скорее бы наступила зима! — загорелась рассказами мужа Нина-Представляю: идем мы с тобой по кедровому лесу — высокому, зеленому и снежному, я поднимаю шишку, сброшенную белкой, шишка не нравится мне, беру другую… А снег синий, избеганный зверюшками и птицами. А какие птицы бывают в тайге зимой?..
Гоша лежал на спине, с чувством превосходства объяснял Нине: разных птиц уйма в зимней тайге, и поют они негромко, но задушевнее летних птиц. Заслушаешься грудным воркованием, невнятным пересвистом кукши; поют клесты, лазоревки, пуночки…
Какая же птица сравнится своим оперением с зимними! Зимние клесты, снегири, черноголовые дятлы, те же синие поползни на заснеженном дереве — залюбуешься! Самая кроха — и та, осиянная солнцем, в морозное утро напевает своим бесподобным голоском. А поднимешь глаза на вершину аянской елки — и кажется, будто она в пестрой, трепетной листве. И вдруг с озорным разноголосьем с вершины елки взлетает стая лазоревок, синиц… Еще надо видеть на заиндевевшей березе табунок рябчиков или тетеревов. Крупные птицы перелетают, перепрыгивают с ветки на ветку и пощелкивают клювами в морозной тишине, откусывая почки. Или вырвется из-под крутояра, где галечник, черным дьяволом глухарь, с пыхтеньем и треском попрет сквозь сучья ельника…
