Цирк Умберто - Басс Эдуард (серии книг читать бесплатно txt) 📗

— Хорошо, Ганс, Вашку вполне может выступать на публике Он так осадил лошадь, что ему бы непременно похлопали.

На следующий день в расписании репетиций появилось:

«9.20. Елена Бервиц и Вашку. На Мисс и Мери».

Хотя Ахмед Ромео не без оснований утверждал, что Вашек не вырастет, однако в тот день его предсказание было опровергнуто: стоя перед расписанием, мальчик снова и снова перечитывал сказочную строчку — «Елена Бервиц и Вашку» — и, что называется, рос на глазах. Он понятия не имел о предстоящем выступлении, но не сомневался, что это будет самый прекрасный номер программы, который затмит вороных директора, липицианов директорши и даже высшую школу Перейры. Ни одно название «фирм», значившихся в афишах, не ласкало так его взора, как броское «Елена Бервиц и Вашку».

Он ликовал, предвкушая восхитительные трюки. На самом же деле задача, поставленная перед ними директором, оказалась довольно простой: Вашек и Елена должны были вместе появиться, поприветствовать публику, сделать круг стремя в стремя, как на прогулке, повернуть к центру, на противоположной стороне, у барьера, разъехаться — она вправо, он влево, снова соединиться, вернуться к воротам и уступить дорогу выходящему из-за кулис слону. Затем им надлежало сопроводить Бинго до середины манежа, жестом указать публике на слона, раскланяться и, обогнув манеж с разных сторон, удалиться. Фактически они лишь выводили толстокожего гиганта, но Вашек отнесся к этому как к событию чрезвычайной важности.

Задача была нетрудной. Дети умели ездить достаточно хорошо, чтобы уже к концу первой репетиции усвоить то, что полагалось для выступления. Но одним лишь «что полагается» никогда не удовлетворялось честолюбие Петера Бервица. Каждый номер он стремился довести до совершенства. Поэтому Елене с Вашеком приходилось снова и снова возвращаться на манеж, пересекать его, сообразуя свои жесты с шагом пони. На репетициях стала бывать госпожа Бервиц, решившая помочь детям отработать «плавность движений». За Елену она не тревожилась, ибо с малолетства приучала ее к хорошим манерам, зато Вашек был в ее глазах деревенским увальнем, с которым, как она думала, придется немало повозиться, пока удастся обтесать его и научить изящным манерам. Каково же было ее удивление, когда она увидела, как мальчик изысканнейшим образом приветствует воображаемую публику. Длительные занятия десятью поклонами Ромео приучили Вашека спокойно и уверенно снимать шляпу и чертить ею в воздухе элегантные кривые. Директорша осталась им весьма довольна. На следующий день она пригласила к себе госпожу Гаммершмидт, и начались долгие совещания по поводу того, как одеть детей. В конце концов решили нарядить Елену в широкую — колоколом — юбку из желтой тафты, в узкий черный лиф с желтой розой и широкополую шляпу. Вашека — в узкие серые брюки, короткую черную курточку в обтяжку с широким белым воротником и низкий черный цилиндр с плоскими полями. Затем был приглашен господин Сельницкий, чтобы подобрать музыку. Капельмейстер заглянул на манеж во время репетиции и изрек:

— «Гулливер среди лилипутов», как я и говорил, А когда выйдет слон — вступят фаготы.

Ганс ревниво следил за приготовлениями. Ведь дебютировали его воспитанник и лошади из его конюшни. Тем не менее он до последней минуты не знал, к чему их готовят. Для самостоятельного номера того, что они делали, было мало, это выглядело бы бедновато. Только когда Бервиц приказал Ар-Шегиру привести слона, Ганс понял, что это антре [100]. Все шло хорошо, но вот пони закончили выступление, и тут случилось неслыханное: Ганс кинулся на манеж до того, как директор разрешил всем разойтись. Бервиц нахмурился и стиснул шамберьер, готовый хлестнуть Ганса, а тот махал руками и кричал:

— Неверно! Неверно! Совсем не так!!!

От подобной дерзости Бервица передернуло, но Ганс продолжал взволнованно кричать:

— У антре нет конца, господин директор, извольте взглянуть! Разве это концовка для наездника — махнуть шляпой? А Вашку — наездник, господин директор, и Еленка — наездница, да еще какая!

Лицо Бервица помрачнело. Шамберьер в его правой руке вздрагивал. Но Петер сдерживался.

— Что ты хочешь сказать, Ганс? — ледяным тоном спросил он. Ар-Шегир на слоне, директорша у барьера, господин Сельницкий в оркестровой раковине замерли. Они знали, что в любую минуту может произойти взрыв. Но Ганс был уже не в силах остановиться.

— Дети уходят неладно, господин директор! Им бы не грех удалиться как наездникам!

— Как же именно? — Бервиц с трудом пересиливал себя.

— Лошадки в конце должны поклониться, когда они стоят возле Бинго! Подогнуть правую ногу! А тогда уже могут кланяться и дети!

— Дурень ты, дурень! — Бервиц понемногу остывал. — Разве Мисс и Мери умеют кланяться?

— Умеют, господин директор, — сопел Ганс, — видит бог, умеют, все наши пони умеют — ведь я обучал их этому полтора месяца.

Директор с минуту пристально смотрел в лицо конюху. Затем повернулся к Агнессе.

— Мадам, — крикнул он так, будто провозглашал новый закон на горе Синай, — сообщите в канцелярию, что на конюха Ганса налагается штраф в пять марок за самовольный выход на манеж.

И повернулся к кулисам.

— Ар-Шегир, Елена Бервиц и Вашку — приготовиться! Репетируем конец. Репетицию проводит конюх Ганс. Господин капельмейстер, не забудьте заменить музыку!

— Музыка останется та же, — обернулся господин Сельницкий к оркестрантам, — только после фаготов дадим туш F-dur. Благодарю вас, господа, начнем.

Внизу, на манеже, стоит Ганс. Его бросает то в жар, то в холод. Такого с ним еще не случалось: оштрафовали и в то же время поручили провести репетицию. Простодушный Ганс сбит с толку, растерян. Но вот к нему подходит директор и протягивает свой шамберьер. Ганс молча берет его, неловко кланяется и отходит к середине манежа. Директор большими шагами удаляется через вход для зрителей, и Ганс остается на манеже один. Он не знает, с чего начать, судорожно сжимает шамберьер, и от этого рука неожиданно начинает двигаться сама — шамберьер три раза щелкает в воздухе. Самое страшное позади. Ганс кивает в сторону кулис:

— Еленка, Вашку, пожалуйста, еще разок. А ты, Ар-Шегир, малость обожди. Алле!

Елена с Вашеком медленно выезжают на манеж.

— Стоп! — командует Ганс и, встав между детьми, показывает им, как нужно правой ногой дать пони знак поклониться, как отпустить поводья и откинуться в седле, чтобы лошадь не потеряла равновесия и встала в позицию. Дети пробуют, а Ганс тихонько уговаривает лошадок. Мери и Мисс понимающе фыркают: после четвертой попытки они уже уверенно подгибают правую ногу, вытянув левую вперед и склонив голову до самой земли, дети тоже кланяются. Затем из-за кулис вываливается слон Бинго, и лошадки повторяют поклон вместе с ним. Дело сразу идет на лад. Госпожа Бервиц хлопает в ладоши:

— Браво, Ганс!

Повторили четыре раза, пять, восемь, десять — поклоны получаются безукоризненно, обе лошадки, поднимаясь, трясут головами — в них пробудилось честолюбие исполнителей. Гигант Бинго задумчиво наблюдает за репетицией, высматривая — до какого места ему полагается дойти.

— Браво, Ганс! — повторила Агнесса, выйдя на манеж после того, как конюх всех отпустил. — Так действительно гораздо лучше. Я передам директору.

Она взяла шамберьер и направилась к себе. Бервица в фургоне не оказалось. Франц, забежавший перекусить, сказал ей, что Петер в канцелярии — к нему только что явились Миттельгоферы с очередной жалобой.

— Нашли время! — усмехнулась Агнесса. — Как бы они сегодня не свернули себе шею!

Бервиц действительно вышел из цирка разъяренный. Вмешательство этого старого дурака Ганса нарушило незыблемый порядок. Что стало бы с цирком без дисциплины? Концовка… Само собой: «одна голова хорошо, а две — лучше», — говорил себе Петер в тех случаях, когда кто-нибудь из служащих являлся к нему с новой идеей. Свидания эти почти всегда происходили с глазу на глаз, никаких разговоров на людях не велось, и, если предложение осуществлялось, львиную долю лавров пожинал директор, воплощавший чужой замысел в новом номере. Петер взял за правило прислушиваться к сослуживцам — нередко они подавали разумные идеи. Но он никогда не сознался бы в своей непричастности к этим идеям. Он был убежден, что ему принадлежат и мысли подчиненных. Он отвечает за все их поступки, отчего же ему не попользоваться почетом, если кому-нибудь из них придет в голову что-либо стоящее?