Иду в неизвестность - Чесноков Игорь Николаевич (читать книги без регистрации txt) 📗
— Сегодня я получил дружеское письмо. Один из товарищей предупреждает меня относительно моего здоровья. Это правда, — уже спокойнее вымолвил он, — я выступаю в путь не таким крепким, как нужно и каким хотелось бы быть в этот важнейший момент. Но пришло время, — голос Седова вновь окреп, — сейчас мы начнём первую попытку русских достичь Северного полюса. Трудами россиян в историю исследований Севера записаны важнейшие страницы. Родина может гордиться ими. Теперь, друзья, на нас лежит ответственность оказаться достойными преемниками наших соотечественников — исследователей Севера. — Он обвёл всех уже затвердевшим взглядом: — Но я прошу вас не беспокоиться о нашей участи. Если я слаб, спутники мои крепки, — кивнул Георгий Яковлевич на притихших Линника и Пустотного. — Даром полярной природе мы не дадимся. Ничто не помешает нам исполнить свой долг. Долг мы исполним. Наша цель — достижение полюса, и всё возможное для осуществления её будет сделано. — Седов помолчал. — Жизнь теперь тяжела, стоит ещё самая суровая пора. Но время идёт. С восходом солнца исчезнут все ваши болезни. Полюсная партия вернётся благополучно, — тряхнул головой Георгий Яковлевич и даже попытался улыбнуться, — и мы тесной семьёй, счастливые сознанием испол-ненного долга, вернёмся на родину. Мне хочется сказать вам не «прощайте», а «до свидания».
Седов тяжело опустился на стул.
Поднялся Кушаков. Он сказал, что, оставшись за начальника, приложит все силы к сохранению здоровья оставшихся на корабле членов экипажа, к проведению необходимых научных и судовых работ, и от имени всех остающихся пожелал полюсной партии успеха в достижении цели.
Несколько простых тёплых слов произнёс на прощание Лебедев от имени команды. Пожелали счастливого пути и успешного возвращении с победой Визе, Павлов, Пинегин…
По знаку Кушакова Кизино внёс бутылку шампанского. За завтраком тоже говорили о предстоящем пути, пытались делать прогнозы торосистости льдов в Ледовитом океане, направлении, силы и частоты ветров, средней температуры, и никто не говорил больше о снаряжении, припасах, собаках, здоровье, будто эти темы Седов закрыл своим последним приказом, своим прощальным словом, своим окончательным решением выступать.
— Пора идти, — сказал наконец Седов и первым поднялся из-за стола.
После завтрака все выбрались наружу, к партам. Уже рассвело, в белой, полупрозрачной мгле достаточно чётко прорисовывались камни и скалы окружающих заснеженных гор. Пинегин принёс фотоаппарат. Вышли одетые для похода Линник с Пустотным, появился Седов. Медленно он сходил по трапу, словно не торопясь расставаться с этим пристанищем на предстоящие долгие месяцы скитаний в холоде, в бесприютных льдах.
Сфотографировались у нарты. Затем Пинегин стал снимать одного Седова. Георгий Яковлевич стоял бледный, с плотно сжатыми губами и с глазами, устремлёнными куда-то далеко отсюда, в видимую лишь ему даль. Он напоминал вдохновенного, отрешившегося от действительности схимника. Таким запечатлел его на фотопластинке Пинегин.
Наконец Седов дал знак трогать и пошагал первым. Собаки потянули нарты. Линник с Пустотным пошли возле парт, а следом двинулись все офицеры, Лебедев, Кизино и Пищухин, — те, кто мог передвигаться.
Громыхнула прощальным салютом гарпунная пушка. Седов оглянулся, окинул последним взглядом застывшего у берега «Фоку», украшенного флагами, и вновь зашагал, устремив свой лихорадочно загоревшийся взгляд вперёд, в белую мглу Британского канала.
ПРИВАЛ
Седов, чувствуя, что отлежал бока и выспался, зашевелился в своей тёплой ячейке спального мешка. Он нащупал в кармане брюк часы, спичечный коробок, выпростал руки и, чиркнув спичкой, поглядел время.
— Небось обедать уже пора? — бодрым, выспавшимся голосом спросил Линник справа.
Зашевелился слева Пустошный, протяжно зевая.
— Да нет, друзья, самая пора завтракать, без трёх восемь, — отозвался Седов.
— Шур, тебе нынче первому вылазить, — сказал Линник.
Пустошный не отвечал, домлевая последние секунды.
— Слышь, Шура! Или уши тебе вчера снегом законопатило? — не унимался Линник.
— Кыш, поди прочь! — дёрнул ногами Пустошный, сгоняя собаку, пригревшуюся поверх спальника.
Пёс нехотя сошёл, и матрос полез из своего гнезда в остуженный воздух палатки. Он согнал двух других собак, примостившихся в ногах на спальном мешке, отворил полость, выгнал недовольных псов из палатки и следом выбрался сам, захватив котелок, чтобы набрать снегу.
Вслед за ним вынырнул из мешка Линник. Он нащупал на походном ящике свечу, зажёг её, взялся за примус.
Седов продолжал некоторое время лежать, прислушиваясь к себе, к своему самочувствию. Он с радостью ощутил, что ноги ломит меньше, чем вчера и особенно позавчера, когда вышел с «Фоки», что слабость в теле хотя и тлеет ещё, но тоже не та, что была прежде. «И впрямь, дорога вылечит, а природа поможет», — подумалось удовлетворённо.
Седов облегчённо вздохнул: значит, сегодня идти ему будет, должно быть, полегче.
Первые два дня пути дались нелегко. У северного мыса острова Гукера, в семи километрах от зимовки, провожавшие остановились. Молчаливые крепкие рукопожатия, и одна группа двинулась дальше, на север, а другая поспешила к югу, в бухту Тихую.
Вскоре после расставания встретились высокие гряды ропаков. Собаки с трудом тащили. Каждую парту по одной проволакивали, помогая упряжкам. Нарты то застревали, то, кренясь, опрокидывались набок. Несколько раз падал при этом и Седов, ощущая всякий раз мучительную боль в ногах.
Едва выбрались из гряды, стало темнеть. Незаметно быстро пролетел день.
Стали лагерем в проливе за Гукером, разбив палатку для ночёвки. В первый день прошли всего восемь вёрст. Сытых ещё собак решили не кормить, сами же съели по плитке шоколада, напились чаю и, утомлённые, залезли в спальный мешок.
На второй день, выйдя в девять утра, прошли пятнадцать вёрст…
— Ух ты, как закуржавел подволок-то весь, — подивился Пустошный, влезая в палатку.
Седов поглядел наверх — крыша белела изнутри густым курчавым инеем.
— А немудрено, на дворе-то минус тридцать восемь, — заметил Линник, уже успевший снять отсчёт с минимального термометра, выставленного с вечера. — Ну что, свора цела?
— Целы все, — передавая Линнику котелок, сказал Пустошный. — Мёрзнут, однако.
— Ух, едва ведь не загрызли Волка, — вспомнил Линник ночное происшествие. — Вовремя я подоспел.
Под утро собаки устроили грызню, и, почуяв неладное, каюр вылез из палатки. Четыре пса, оставленные па ночь не на привязи, чтобы не подпустили медведя, напали на Волка, серого пса, поскуливавшего от холода.
— Но сала не жрут, — пожаловался Пустошный. — Каждой совал сейчас, все отказались. Отворачивают морды, будто ваксу дают им.
— Небось свиного желают, не моржового, — заметил
Линник, вспарывая жестяную банку с какао. — А ты им вместо калача да кукиш. Ничего, проголодаются — так и ремни грызть станут, ещё и сладкими покажутся…
— Однако тянут-то неважно «Льдинку»… — заметил Пустошный.
— Тяжеловата. Да и снегу порошисто…
— Нот что, друзья, — зашевелился, выбираясь из мешка, Седов. — Давайте-ка облегчим «Ручеёк», третью нарту. Тем более она без погонщика, без направляющего идёт у нас.
— Это бы хорошо, — отозвался Линник от гудящего примуса.
— Думаю, нужно лыжи сбросить, ветровые костюмы наши, они тяжелы и вряд ли пригодятся, ремни там ещё лишние есть… — прикидывал Седов.
— Так я сейчас и скидаю всё это в снег, — предложил Пустошный.
Седов кивнул, и матрос живо исчез в проёме палатки. Линник со вторым котелком выбрался вслед, чтобы добавить снегу в талую воду над примусным огнём.
Выбрался на улицу и Седов. Лёгкий ветер обжёг лицо морозом. Тьма не была уже столь густой. На востоке, за огромной чёрной массой острова Кетлиц, небо было серо-синим, и этот полусвет-полумрак позволял различить тёмные пятна нарт, собак, фигуру Пустотного у последней — перегруженного «Ручейка», Линника, влезавшего с котелком в палатку.
